Я думаю, моя история с этим человеком не избежала всеобщих законов детерминизма.

Для начала он поселился в нашем доме. Я полагал, что он меня не помнит, поскольку слава его была одно время велика, а слава не останавливает внимания на отдельных лицах.

Но я, как всегда, ошибался.

Отрок Федор, посланный ко мне в качестве небесной манны, был его сыном. Деяния отрока сего были поистине велики, ибо он в самый отчаянный момент принес мои ботинки, вернув тем самым способность передвигаться. Этот молодой чудотворец кормил меня пять дней одним батоном, и я не ощущал голода.

Чиж, живой залог признательности моей, щебетал в клетке.

Теперь семейство грузилось в дорогу. Сам Тимофей Степанович, возмужавший за тринадцать лет, раздавшийся и тронутый сединой, увязывал в кузове добро. Белобрысый отрок Федор кричал, что будет сидеть с Филькой на узле, однако Тимофей Степанович до узла собаку не допускал, говоря, что пес перебьется и на дне. Тем более на узле стояла уже клетка с чижом, привлекавшая повышенное Филькино внимание.

Тимофей Степанович посмотрел на меня дружески и спросил:

— Чего же не заходите? Я смутился:

— А вы разве помните меня, Тимофей Степанович?

— Почему я не помню?! Это вы меня позабыли… Видать, много у вас было таких, как я…

Я еще больше смутился:

— Виноват… Спасибо… Извините меня за Фильку, Тимофей Степанович… Право, мне неловко…

— Почему ж неловко? Он у вас тут сдохнет. Животное требует содержания… Мы с ним на барсуков ходить будем… А может, и медведя задерем, если пофартит. А уж на рыбалку — точно!

Отрок смотрел на нас с восторгом. Филька косился на меня загадочно. Он делал вид, что не понимает ситуации.

— Буду ждать, — сказал я.

Тимофей Степанович улыбнулся, выпрямившись и держа в руках конец веревки.

— Может, что-нибудь еще с вами напишем?

— Обязательно! — обрадовался я.

Вышла жена его Маша с дочкой, не глядя на меня, усадила ее в кабину. Подошел угрюмый шофер, влез на свое место, не говоря ни слова. Маша захлопнула за собою дверь, высунулась и смущенно сказала:

— Счастливо оставаться…

Тимофей Степанович закрутил веревку, сел рядом с сыном и стукнул ладонью по кабине.

— Дядя! — закричал отрок Федор. — Не бойтесь! Он будет бегать и выздоровеет! А чижа мы выпустим, можно?

— Конечно, парень!

Автомобиль ждал меня терпеливо всю ночь и вздохнул, дождавшись. Я взялся за ручку. В ней торчала записка. Наконец-то кто-то вспомнил и обо мне. Кто-то нашел способ напомнить о себе ненавязчиво и смущенно. Я трепетно развернул листок оберточной бумаги, на котором значились слова, способные, возможно, кое-что изменить в моей судьбе, и прочел: «Еще раз поставишь так машину — будешь ходить пешком. Учти».

Да, Сфинкс прав. Дворник меня не любит…

Мы с Петуховым выехали из утреннего города и довольно быстро добрались до шоссе. Пашка, невыспавшийся и злой, молчал. Он сонно молчал километров тридцать и вдруг сказал:

— Давай на проселок свернем за той посадкой.

— Зачем?

— К Ивану заедем. Надо ему визит отдать.

— А если не проедем?

— Почему не проедем? Сейчас сухо.

Красивый дорожный знак известил нас о приближающемся перекрестке. Ехать надо было налево. С шоссе спускались в сторону, в поля, два асфальтовых обрубка, густо намазанных рыжей землей.

Автомобиль, осторожно щупая почву, слез с обрубка и попал на укатанную желтую дорогу. Из-под колес заструилась пыль.

Дорога мне нравилась. Она легко бежала среди полей, дождик прибил ее слегка, пыль клубилась аккуратно. На дороге стояли знаки, как на настоящей, — обгонять нельзя, превышать скорость нельзя, вообще ничего такого нельзя. Если бы под колесами был асфальт, может быть, шоферам по свойственной им недисциплинированности хотелось бы озорничать, игнорируя знаки. Но здесь мы оказались в сфере слияния правил с действительностью. Ни обгонять, ни превышать скорости здесь не было возможности. Умный человек поставил здесь эти знаки. Подлинный жрец природы, если считать, что природа — храм.

Впрочем, вскоре мы догнали грузовик, на котором сидели бабы в ватниках и косынках, прикрывающих лоб. Бабы громогласно пели, раскачиваясь на неровностях пути. Нас заволокло пылью. Когда пыль осела, мы увидели, что бабы кричат нам что-то обидное и машут руками, подбадривая.

— Догнать и перегнать! — приказал Пашка.

Я добавил газу.

Но бабы не дремали. Они загалдели, одна наклонилась к кабине, и грузовик стал вилять, поднимая пыль. Начиналась дорожная игра. Пришлось отстать.

— Стой, — сказал Пашка, — дай я.

Я остановился. Мы поменялись местами. Грузовик скрылся за лесополосой. Пашка поехал, легко объезжая бугры. Он вертел руль левой рукой, а когда надо было переключать скорость, прижимал баранку коленом, освобождая руку. Это был, конечно, фокус, ибо рука его была вездесущей.

— У тебя слишком много рук, — проворчал Петухов, — они тебе мешают. Правая не знает, что делает левая.

Мы догнали грузовик. Бабы веселились, не подпуская. Грузовик пылил.

— Ну тебя к черту, — сказал я Пашке.

Он не ответил, замедлил ход, не выражая желания обгонять. Ветерок сдувал пыль с проселка. Пашка плелся за грузовиком, приучая настырно поющих дам к мысли, что мы смирились с судьбой. Ветер отделял пыль. На заднем борту грузовика значилось: «Обгон справа запрещен». Петухов сказал:

— Правильно. Обгонять нужно только слева. Это тебе подтвердит любой радикал и прогрессист… Все они передовые, когда начинают обгонять… А потом тормозят, и ты вмазываешься в ихний бронированный зад…

Бабы успокоились, понимая, что обгона не будет. Но когда они снова запели, Петухов неожиданно выскочил налево и легко обогнал грузовик, оставляя за собой громогласное разочарование.

— Нужно, — сказал он, — усыпить бдительность. Чтобы публика пела песни…

То, что он не знал дорогу, выяснилось часа через два. Мы елозили по проселкам, и мне показалось, что дважды попадали туда, откуда выехали. Грузовик давно пропал, мы мотались по чистому полю, пыля впустую и сжигая бензин. Спросить дорогу было не у кого. Большая лужа преградила нам путь, но Пашка смело въехал в нее и легко преодолел. Нас ждало еще несколько луж — видимо, дождь прошел здесь недавно. В очередной луже автомобиль забарахтался, как муха во щах, и заглох.

— Все, — сказал Петухов.

— Паша, — спросил я, — как же будет с дальнейшим развитием автомобилизма? Неужели мы здесь умрем?

— Я думаю, да, — сказал он.

— В таком случае нам следует написать что-нибудь предсмертное, — сказал я, вспомнив Сфинкса.

Мне показалось, что бывают такие случаи в жизни, когда совершенно необходимо, чтобы пришел пророк с огненным взором и сначала для порядка проклял сбившегося с пути, затем грозно указал бы ему дорогу к истине и наконец, отматюгав, потащил бы из лужи заблуждений.

— Нам нужен пророк, — сказал я Пашке. — Причем с тросом. Потому что у меня троса нет.

Петухов открыл дверцу и, выглянув, констатировал:

— Полколеса… Я подозреваю, что эту дорогу проложили специально для нас…

ГЛАВА ПЯТАЯ

За такие дела, — сказал Крот, — бьют морду. Ты безответственный человек.

— Рома, — Карпухин учтиво приложил руку к сердцу, — ее супруг — ужасный тип. Он замучил ее попреками и подозрениями. Они разошлись. Крот рассмеялся, задрав голову, что ему было труднее всего.

— Это она тебе сказала?

— Она мне сказала только про развод. Про остальное я догадался сам.

Крот ходил по кабинету, как маневровый тягач. Карпухин оправдывался:

— Рома! Лучше жалеть о том, чего не сделал, чем о том, что сделал.

— Забавная ситуация, — размышлял Крот, — ты знаешь, почему они разошлись?

— Понятия не имею.

— Они разошлись фиктивно! Чтобы она могла вступить в кооператив и оставить Сименюку жилплощадь. А потом они сойдутся, сменяются, и у них будет большая квартира.

— Бедная крошка, — спокойно сказал Карпухин. — А вы не можете дать вашему сотруднику квартиру?