Правда, квартира у них, как заметил Трофим Михайлович, была обширной, видать, также оставшейся по наследству, но была она в плачевном состоянии, что подтвердил сам научный работник недвусмысленными словами:

— Лучше мы на вырученные деньги произведем ремонт, а на лоно природы будем ездить как вольные птицы, не страдая от частной собственности.

Трофим Михайлович, несмотря на свою тогдашнюю молодость, был уже человеком честным и по этой причине почувствовал себя в моральном тупике, поскольку возвращаться в родные места ему никак нельзя было, ибо его могли там узнать. С одной стороны, ему хотелось, конечно, подсказать научным работникам всю несостоятельность их мечтаний и перспектив, но, с другой стороны, он являлся покупателем, в чьи обязанности не входит наносить себе материальный ущерб. Кроме того, в отличие от жены наследника супруга Трофима Михайловича уже произвела ему небольшого сынишку, который в настоящее время бегал как живой и требовал чистого воздуха прямо сейчас, немедленно, просто-таки вынь да положь.

Поэтому Трофим Михайлович не вдавался в вопросы, что кому нравится, а говорил уклончиво, например, сколько они себе представляют стоимость ремонта городской квартиры. Они себе представляют стоимость ремонта как легкомысленные люди и эгоисты, не принимающие во внимание, что ихний курятник не стоит и половины. Для того чтобы довести до действительности ихний курятник, нужно будет вложить в него большой капитал, которым Картузенки не располагали в той мере, в какой составили себе видимость научные работники.

Это он им сказал лично, считая, что не обязан, как покупатель, сообщать, сколько у него в действительности средств.

Научные работники, особенно молоденькая жена, угощали его при этом чаем с печеньем «Привет», но Трофим Михайлович стоял на своем и сделка не состоялась.

Добравшись домой, то есть к дружку, у которого Картузенки остановились в поисках жилища и у которого без них хватало забот, Трофим Михайлович сразу напоролся на неудовольствие своей Лизаветы. Она прямо сказала при всех, что он губит родного ребенка при помощи своей скупости, как какой-нибудь изверг, а не родной отец. Дружок тоже поддержал супругу, поскольку эти Картузенки прогрызли уже ему башку своим безвозмездным присутствием с ребенком, который постоянно путается под ногами, вроде своих детей нет. При этом Лизавета заплакала, держа на руках маленькое дитя, как богородица. Жена дружка тоже подала реплику, что, мол, пора и честь знать, имея немалые деньги от поспешной продажи дома в родных местах. И если человеку повезло с устройством под Москвою, так он это должен считать за счастье для своей семьи.

Трофим Михайлович, человек рассудительный и не без ума, тут же поставил на стол бутылочку и выложил полкило колбасы «краковской», купленной как в предчувствии.

Конечно, тут было дело не в колбасе, а в дружеском разговоре, который при колбасе возник. Дружок, конечно, подумал немножко, но, переглянувшись с женою, думать перестал, поскольку раз уж они продали родные места и при деньгах, так пускай несут другую бутылку; довольно того, что хозяева поставили капусту собственного квашения при такой жилищной тесноте.

Лизавета, конечно, сбегала, и Трофим Михайлович, приняв по новой, сказал, что научные работники не такие дураки, как он их представлял в своем нормальном воображении.

Тут обиделся дружок:

— Как так — не дураки? Этого не может быть. Сейчас мы имеем май месяц — уже можно жить на воле, так?

— Ну, так…

— То-то и оно! Если жить сложа руки — конечно, они не дураки, а если утеплять эту постройку к зиме — то они дураки. Вот и смекай!

— Чем же ее, к примеру, утеплять в смысле стройматериалов?

— Хороший хозяин найдет, — заметила жена дружка. — Сейчас кругом строительство, вот и соображай.

— Правильно, — сказал дружок, — если с умом, так до того лета доживешь в тепле, а летом сдашь под дачу. Вот тебе и новые денежки.

— А сам куда с ребенком?

— Сам будешь в конуре собачьей жить — невелик барин, — а ребенка с Лизаветой к родителям на лето… У тебя пока еще родители живые, не то что я, круглый сирота. Что же они, внучка выгонят?

Трофим Михайлович хотел было сказать дружку, что жену пока еще никак нельзя посылать по первому времени, но смолчал, имея на то секретные основания. Он смолчал и подумал, что может спокойно пережить лето с семьей, не лишая ребенка чистого воздуха.

Да, давно это было.

Где теперь тот дружок с его капустой, где те научные работники! А Трофим Михайлович уже двадцать пять лет как хозяин и за истекший период, живя семейно, немало служб переменил. Служил он и в лесничестве, и в совхозе, и в потребсоюзе и всюду, где служил, наживал одни благодарности от начальства, ибо голову свою ценил и зря ею не рисковал, исключительно придерживаясь законодательства.

Так на его участке постепенно преобразился курятник, вырос небольшой сарайчик для коровенки с кабанчиком, протянулись-таки небольшие грядочки под клубнику, была своя картошка, так что можно было вполне жить при своем уме.

Жена Лизавета по первым годам в бывшие родные места не ездила, а помогала развивать хозяйство, находясь с престарелыми родителями в переписке, будто нахождение самого Трофима Михайловича ей пока еще неизвестно. Но родители, конечно, понимали что к чему и вели себя как потерявшие сына.

Бывший курятничек был также оформлен на жену Лизавету на тот случай, если что произойдет.

И еще на жену Лизавету было оформлено новое приобретение, для которого заранее Трофим Михайлович выстроил не что иное, а такой небольшой гаражик.

Мишка, войдя в пионерский возраст, будучи передовым человеком нового времени, корову не одобрял, следя, чтобы отец не кормил ее печеным хлебом, как какой-нибудь стяжатель, о котором писали газеты. А чтобы кормил он ее сеном, раз уж она ему так нравится. Из-за такого передового взгляда собственного сына Трофим Михайлович и вовсе от коровы отказался и года три ее не имел — ввиду невозможности обеспечения. Когда же восторжествовала справедливость и был на всю катушку разрешен приусадебный скот, корова снова появилась у Картузенков. Кабанчик же не переводился, ибо питался отходами продуктов питания и под закон не попадал. Мишка и кабанчика осуждал, но домашнюю колбасу под каждый Новый год кушал, собачий сын, как несознательный, будто не соображал, из чего та колбаса выросла. Или сало.

Но что Мишка одобрял с детства — так это гараж. Сначала, будучи ребенком, а потом и юношей в летах.

При Мишке-ребенке Трофим Михайлович приобрел автомобиль «Москвич-401», истинную картинку, а не автомобиль, по тем временам даже красавца. Такой был чистый зелененький автомобильчик, как игрушечка. Мишка, по молодым годам, от автомобиля прямо-таки не отлеплялся. Но отец баловаться не разрешал, а велел ждать, пока придет возраст, чтобы научиться на курсах и затем уже ездить.

Автомобиль стоял у него на колодочках, таких небольших козелках, чтобы не давил понапрасну на шины. Все же стоял он так недолго, всего два года. Конечно, он был в полной исправности эти два года. Трофим Михайлович лично не спускал с него глаз каждый день. А раз в месяц, летом, приходил к нему леспромхозовский шофер дядя Вася и заводил мотор, чтобы проверить, крутится или же нет. С козелков его, конечно, не спускали, поскольку проверить кручение колес можно и в подвешенном положении. Трофим Михайлович садился рядом с дядей Васей и присматривался — что и как нажимать, чтобы достигнуть нужного состояния. Потом они, конечно, выпивали и обедали, разговаривая о разных марках машин, а также о том, что надо этого красавца загнать, поскольку подходит очередь на «Победу».

Трофим Михайлович располагал довольно догадливой головою и загодя записал свою Лизавету на «Победу» на всякий случай. И теперь этот случай пригодился.

Однажды, когда Мишка перешел уже в пятый класс, Анастасия — в третий, а меньшенький Владимир только закончил первый, то есть прекрасным летом явился дядя Вася с покупателями.