Когда минула первая половина срока моего пребывания в санатории, пенсионера сменил подполковник погранвойск. Типичный советский офицер, он, отправляясь в здравницу, преследовал две цели: вволю насладиться горячительными напитками и подцепить какую-нибудь женщину. И надо сказать, весьма преуспел и в том и в другом. Несмотря на отдельные его слабости, я проникся к нему симпатией. Человек обаятельный и открытый, он искренне делился со мной своими проблемами.
Рассказал он мне немало интересного и о государственной границе, и о том, как она охраняется. В общем, касался предмета, который вызывал у меня быстро растущий интерес. Обладая крайне малыми познаниями в ряде областей, — по его мнению, например, в Англии испытывается такая же острая нехватка товаров и жизнь там столь же тяжелая, как и в России, он в то же время демонстрировал определенный скептицизм, когда речь заходила о сфере его собственной деятельности.
Он признался, что сомневается в правдивости советской пропаганды, утверждающей, будто шпионы и иные лица, занимающиеся противоправной деятельностью, постоянно пытаются нарушить границу и с нашей стороны, и с противоположной.
— Это явно не соответствует действительности, — сказал он. — Границу нужно защищать по другой причине. Как вы думаете, для чего?
Я ответил:
— Думаю, для того, чтобы помешать советским людям убежать на Запад.
Этот доморощенный мыслитель в отпуску значительную часть своего времени проводил в компании с женщиной, которую ему удалось заарканить. Она тоже была любопытной личностью. Являясь сотрудником отдела наблюдения в новосибирском отделении КГБ, занималась тем, что подсматривала за людьми или в глазок, или с помощью скрытой телевизионной камеры. Когда я спросил ее, так ли уж увлекательна эта работа, она ответила:
— Нет, совсем нет. Значительную часть своей жизни я вынуждена лицезреть самые дикие проявления того, что именуется сексом, или сцены насилия: пьяницы избивают своих любовниц, и тому подобное. Эти картины оставляют в душе тяжелый осадок. Лучше бы никогда не видеть такого.
В санатории я встретил неожиданно для себя Леонида Макарова, который появился в копенгагенской резидентуре незадолго до окончания моей первой командировки в Данию и ныне занимал высокий пост в КГБ Украины. Столкнувшись со мной в коридоре спустя несколько лет, он не выказал ни малейшего удивления и даже не поинтересовался, как я поживаю и чем занимаюсь. Я тут же понял, что он наведывался в мой отдел в Центре и уже все обо мне знал. Оживился он, лишь когда увидел у меня в руках книгу о русско-турецких войнах в девятнадцатом веке, которую я взял в библиотеке.
— Скажи, ради Бога, — произнес он, — что может быть интересного в этих старых военных кампаниях?
Я ответил, что не каждому выпадает такая счастливая возможность — изучать в спокойной обстановке русско-турецкие войны. Как бы то ни было, я был благодарен судьбе за эту неожиданную встречу, поскольку подумал, что, если я вдруг исчезну, чтобы попытаться удрать из Советского Союза, он, скорее всего, поспешит сообщить в мой отдел, что застал меня за изучением карты Закавказья и районов, непосредственно прилегающих к советско-турецкой границе. В действительности же я, стоя между стеллажами с книгами, где меня никто не мог видеть, внимательно разглядывал карты областей у советско-финской границы.
Погода между тем стояла чудесная, теплая, но не жаркая, солнечная и сухая. Я купался в реке и с удовольствием прогуливался по лесу, где несколько раз наталкивался на наблюдателей, которые, заметив мое приближение, моментально поворачивались ко мне спиной и делали вид, будто мочатся в кусты. Желая потренироваться на тот случай, если мне придется вдруг пройти пешком большое расстояние, я дважды совершал прогулки до ближайшей железнодорожной станции, находившейся от нас в десяти километрах.
В один прекрасный день в санаторий приехала навестить меня Лейла с девочками. Мне было невероятно горько при мысли о том, что неизвестно, когда я снова смогу взглянуть на своих дочерей. У каждой из них уже обозначился свой характер. Мария, или Маша, как мы ее звали, была энергичной, смышленой, подвижной девочкой. Успешно занималась спортом и интересовалась буквально всем. Анна была тогда полновата, но позже, когда похудела, стала первоклассной бегуньей. Ее отличали переменчивость настроения и любовь к животным, причем особый интерес она питала к насекомым. Мы и не заметили, как пролетело время. Когда мы пришли на станцию, до отхода электрички оставалось пара минут. Я посадил их в вагон, быстро поцеловал и выскочил на платформу за какую-то долю секунды до того, как захлопнулись автоматические двери.
К тому времени я уже не сомневался в том, что мне следует делать, и, проводив Лейлу с детьми на юг, я принял решение готовиться к побегу.
«У меня просто нет выбора, — мысленно говорил я себе. — Если не убегу, то погибну. Я и так уже, фактически, мертвец в отпуске».
Кончилось тем, что, вернувшись в Москву, я предпринял целый ряд шагов, описанных в первой главе.
Глава 15. Свободный агент
С трудом выбравшись из багажника, я, весь мокрый от пота, в помятых брюках, встал, пошатываясь, на ноги. Вокруг — величественные финские сосны. Рядом — приветливые дружелюбные лица радостно возбужденных людей, и среди них и Стивн, английский офицер, мой последний куратор в Англии. Но больше всех ликовала все же Джоан, поскольку именно она разработала план моего побега, который был столь блистательно осуществлен. Кому-то, возможно, покажется, что запихнуть человека в багажник — дело нехитрое, но этому предшествовала огромная подготовительная работа. Англичане в течение семи лет скрупулезно проверяли тайники в ожидании условного знака. Когда я находился за рубежом, они делали это раз в неделю, когда же я вернулся в Москву — каждый день.
Однако всеобщее ликование омрачалось тем, что мы не имели ни малейшего представления о том, кто и как меня выдал.
Джоан, отведя меня в сторону и испытывающе глядя мне в глаза, спросила:
— Что же случилось?
— Ясно лишь то, — сказал я, — что в Центр поступила какая-то информация на этот счет, но от кого, мне неизвестно. Ну а о том ужасном положении, в котором я оказался, вы можете судить и сами: мне же пришлось бросить семью на произвол судьбы.
Какое-то время я находился в приподнятом настроении, вызванном в первую очередь сознанием того, что мне удалось пересечь границу, а это уже само по себе немалый успех. Подумать только: за мной охотился весь КГБ, и тем не менее, я ушел у них из-под носа. Это следует рассматривать как большой успех, и мой, и моих английских друзей. Главное же — уцелела огромная информация, хранившаяся в моей голове. Теперь уже ничто не помешает мне передать ее английскому правительству, а оно, в свою очередь, сможет, если пожелает, поделиться ею с американцами.
Глядя на счастливых, улыбающихся, нормальных людей, окружавших меня, я подумал о том, сколь резко контрастирует все это с бессердечием, злонравием и непорядочностью, царящими по ту сторону границы. Лица англичан выражали открытость, дружелюбие и чуткость. И мне стало стыдно при мысли о том, что в КГБ нет таких лиц — одни только рожи: злобные, порочные, омерзительные, источающие ненависть ко всему и ко всем. Я снова вспомнил книгу Евгения Замятина «Лица и хари». Когда-то и у русских были обычные, милые лица, которые мы можем видеть на фотоснимках, сохранившихся с дореволюционных времен, но коммунизм обратил лица в рожи — отвратительные, обезображенные жестокостью и кознями хари, служащие неопровержимым свидетельством и духовной, и физической деградации тех, кому они принадлежат.
Впрочем, на философствование у меня не было времени. Друзья-датчане принесли мне одежду — брюки, рубашку и свитер. Ни одна из этих вещей не пришлась мне по росту, и все же это было лучше, чем ничего. Автоколонна, с которой я пересек тайно границу, продолжила свой путь, завершавшийся в Хельсинки. Мы же разместились в двух «вольво». Нам предстояло совершить на них марафонский пробег в северо-западном направлении, до норвежской границы, находившейся на порядочном расстоянии.