После моего бегства из Москвы в 1985 году и сообщения в средствах массовой информации о моем безопасном пребывании в Англии, Браун написал миссис Тэтчер письмо, в котором обвинял ее в том, что она подослала меня, агента английских спецслужб, шпионить за ним. Самое печальное во всей этой истории заключалось в том, что, будь я действительно тем, кем он меня посчитал, я все равно из десяти произнесенных им слов смог бы разобрать всего лишь одно, и то в лучшем случае.
Но как бы ни было, по мнению КГБ, Браун мог еще пригодиться, даже если, по своему обыкновению, неосознанно будет «лить воду на нашу мельницу», как это произошло, например, в 1981 году, когда он отправился в Афганистан в сопровождении своего коллеги по парламенту Роберта Лидерленда. Вернувшись на родину, они оба в своих выступлениях высказались в пользу коммунистического режима в Кабуле и осудили моджахедов, что, в соответствии со своеобразной системой мышления, свойственной советским чиновникам, было воспринято Москвой как прямая поддержка официальной советской пропаганды. Во время своей поездки английские парламентарии охотно позировали перед камерой корреспондента одной из газет перед монументом в виде водруженного на платформу танка. Впоследствии молодые консерваторы в нарушение авторских прав воспроизвели этот снимок на плакате, сопроводив его небольшим текстом. Одному из этих бесстрашных путешественников приписали следующие обведенные кружочком слова: «За все время своего пребывания в Афганистане мы не видели ни единого танка». Надпись же под рисунком гласила: «Социализм вреден для ваших глаз».
Михаил Любимов частенько рассказывал мне о том, как в шестидесятых годах КГБ вербовал левых и вел себя с ними так, словно они и впрямь были настоящими агентами, какими они выглядят на страницах книг. В частности, широко пользовался шпионской атрибутикой, включая тайники, установку сигналов и тому подобное.
— Почему вы возились со всем этим? — спросил я как-то. — Не проще было просто встречаться с ними?
Любимов объяснил это тем, что, с одной стороны, Центр предписывал сотрудникам КГБ вести себя с агентами именно так, с другой стороны, использование подобных аксессуаров оказывало дисциплинирующее воздействие на агента и придавало ему чувство уверенности в том, что его отношения с куратором имеют под собой прочное основание. Что же касается самих англичан, согласившихся сотрудничать с КГБ, то они, скорее всего, исходили из того, что коль скоро у нас имеются лишние деньги, то почему бы их и не взять.
Я не знаю, считали ли наши агенты, что поставляемая ими информация никому не причинила вреда, или же их мало заботило это. Некоторые, однако, — особенно те, кто пребывал в романтическом состоянии духа, — все же, мнили себя истинными шпионами.
Как-то раз мы получили распоряжение возобновить, если удастся, наши связи с одним потенциальным тайным осведомителем, Джеком Джонсом, бывшим профсоюзным лидером, а ныне семидесятилетним пенсионером. Я вышел на него с помощью работавшего в посольстве кагэбэшника из сектора Х Анатолия Черняева, обладавшего обширнейшими знаниями о профсоюзном движении в Англии. Мы вместе посетили Джонса в его типично муниципальной квартире с типично мещанской обстановкой: на полках — лишь несколько книг, во всем — исключительный, даже чрезмерный порядок, — и Черняев представил меня ему. После того как я еще два раза побывал у него дома, мы стали встречаться в ресторанах. Хотя мне и было приятно проводить время с ветераном профдвижения, ничего полезного из встреч с ним я так и не извлек. Да и какой мог быть прок для КГБ от пенсионера? В своих мемуарах, опубликованных в 1986 году под названием «Член профсоюза», он, как и Феннер Брокуэй, ни словом не обмолвился о своих связях с советской разведкой, но в данном случае это произошло потому, что он действительно не знал, кто мы на самом деле.
Однажды Джек Джонс непреднамеренно, сам того не ведая, оказал мне услугу. Показав ему изданную Конгрессом профсоюзов брошюру, в которой приводился длинный список профсоюзных лидеров, я попросил его высказать свое мнение на их счет. Беседа с ним оказалась столь продуктивной, что я смог составить краткую, в три страницы, справку об отдельных представителях профсоюзного руководства, которую и приложил к отчету о нашей встрече.
«Сведения, полученные мною от нашего агента и касающиеся видных деятелей профсоюзного движения, столь обширны, писал я в докладной, — что я счел целесообразным изложить их отдельно в приложении».
Подготовленный мною документ, состоявший из двух частей — собственно отчета и приложения к нему, — создавал иллюзию того, что человек, с которым я встречался, исключительно полезен для нас, а сведения, полученные от него, просто бесценны. Читатель и сам может судить по приведенному выше материалу, каковыми в действительности являлись они и как при умении можно из мухи сделать слона. Телеграмма, содержавшая полный текст моего отчета с приложением, произвела в Москве настоящий фурор, о чем я узнал, когда спустя несколько недель приехал туда в отпуск. А было это так. Равиль Поздняков, начальник отдела КГБ, ведавшего Англией, присутствовал на обеде, данном в честь Суслова, возглавлявшего в Министерстве иностранных дел отдел Англии и Скандинавии. Суслов, великий выпивоха, явился на прием уже изрядно пьяным. Поздняков, татарин из мусульманской семьи, не потреблял спиртного, но по такому случаю решил все же выпить, за компанию с Сусловым. Когда же он потом вернулся в свой кабинет, вид у него был оживленный. Алкоголь, видно, сделал свое дело, передо мной сейчас был непривычный для меня человек — открытый и искренний.
— Да понимаешь ли ты, парень, что устроил нам тут со своим отчетом? — произнес он весело. — Ты дал понять мне, какой я идиот, какой никудышный офицер разведки! Своим приложением ты доказал, что можешь извлечь ценную информацию даже из безнадежного осведомителя! Это невероятно! Я потрясен до глубины души!
Я с интересом наблюдал за Поздняковым, думая при этом о том, как может изменить человека пара бокалов вина.
Поскольку от Джека Джонса было мало проку, я встречался с ним только пять или шесть раз. В основном мы мирно беседовали о профсоюзах и Лейбористской партии, не забывая при этом и Нейла Киннока, возглавлявшего оппозицию. Интересно отметить, что еще в 1981 году, как раз тогда, когда я собирался приступить к изучению английского языка, Дмитрий Светанко, находившийся в Москве, блеснул своей интуицией, сделав верный ход. В докладной из лондонской резидентуры говорилось, что Киннок, как лейбористский политик, заслуживает особого внимания, и Светанко, согласившись с этим, в ответной телеграмме заметил, что он рассматривает его как человека с блестящим будущим и что в связи с этим необходимо тщательно следить за каждым его шагом. Выполнение этого задания облегчалось тем, что Киннок оставался в неведении относительно попыток КГБ наладить связь с его партией. Впрочем, у меня создалось впечатление, что его куда более тревожила мысль о возможном проникновении троцкистов в ряды его партии, чем происки каких-то кагэбэшников, и, вероятно, для этого были веские основания.
Преемник Киннока Джон Смит с первой же встречи вызвал у меня уважение. Я встречался с ним всего один раз, на приеме в посольстве, но и этого оказалось достаточно, чтобы я понял, что это самая приметная фигура во всей лейбористской партии. Обладая живым умом и высоким интеллектом, он не только держал в своих руках все, что касалось внутренних дел его партии, но и отлично разбирался во внешней политике и в технических аспектах контроля за вооружениями. Ему было интересно буквально все, и вполне естественным для него было желание встретиться с русским и, чтобы обсудить кое-какие вопросы. Я был твердо уверен, что впоследствии именно он возглавит Лейбористскую партию. Но моему прогнозу не суждено было сбыться: как и тысячи других людей, я испытал настоящий шок, когда узнал о его внезапной кончине в 1994 году.
Одним из наших агентов с солидным стажем был старый политик и профсоюзный деятель Боб Эдуардз, член парламента сначала от Бристона, а потом от Уолверхэмптона. Во время гражданской войны в Испании он сражался на стороне республиканцев, в 1926-м и 1934 годах возглавлял английские делегации в Советский Союз.