Жизнь в посольстве протекала на фоне паранойи, проявлявшейся во всеобщем страхе по поводу пресловутых «жучков». Порой казалось, что все их мысли заняты только этим. Чтобы представить себе истинные масштабы и характер этой одержимости, необходимо знать расположение зданий посольства и соседних строений.

Дом номер 5 в Кенсингтон-Пэлас-Гарденс — ближайшее к Бэйсуотер-роуд здание — занимало советское консульство. В примыкавшем к нему строении — в доме номер 10 — размещались квартиры сотрудников, сауна и небольшой посольский магазин, в котором, помимо прочих вещей, можно было купить свободные от таможенных сборов спиртные напитки и сигареты: водку — за фунт стерлингов за бутылку, виски за два с половиной фунта. Замечу попутно, что и в самом здании посольства имелось нечто подобное, представленное «оперативным», как мы его называли, киоском. В нем всегда имелись горячительные напитки, сигареты и кое-какие иные товары, которые мы иногда покупали в качестве скромных подарков своим осведомителям и агентам. Поскольку эта торговая точка работала с утра и до вечера, можно было не опасаться, что вечно томимым жаждой выпивохам вроде Гука придется в поисках спиртного отправляться среди бела дня в город.

Возвращаясь к прерванной теме, отмечу также, что в доме номер 12 находилось Посольство Непала, что, как представлялось нам, не помешало МИ-5 разместить в нем свой пост подслушивания. Дом номер 13 — главное здание советского посольства, где размешались канцелярия и офис посла — на первом этаже, отделения КГБ и ГРУ соответственно под самой крышей и там же, только в другом, изолированном отсеке, — личные апартаменты. Поскольку спальня посла находилась в непосредственном соседстве с резидентурой, его постоянно преследовали страхи, что КГБ постоянно следит за ним. Гук, прослышав об этом, предложил ему лично проверить оборудование КГБ, и тот затратил уйму времени на тщетные поиски каких-нибудь «жучков» и скрытых камер.

В доме номер 16, на противоположной стороне улицы, через дорогу, разместилось военное представительство СССР и радиостанция. Соседнее здание, по нашему мнению, занимала МИ-5, оттуда с помощью теле-фотообъективов фиксировали всех входящих в здание военной миссии. Это полностью исключало для нас возможность посетить военную миссию и остаться притом незамеченным. Одну половину дома номер 18 занимало советское посольство, другую — Посольство Египта. В нашей половине дома размещались библиотека, клуб и несколько кабинетов для дипломатов — один из них предназначался мне. В соседней, египетской половине находился, как не без оснований полагали мы, оборудованный спецслужбой МИ-5 пост подслушивания.

Не дававшие нам покоя подозрения, что здания, занятые посольствами Непала и Египта, использовались англичанами для слежения за нами, были конечно же полным абсурдом. И тем не менее душевное состояние и поведение сотрудников посольства определялось зацикленностью на том, что английские секретные службы с помощью всевозможных технических средств неустанно прослушивали наши телефоны и разговоры, которые мы вели между собой. Фактически, англичан подозревали в том, что проделывал КГБ в отношении английского посольства в Москве. Кое-кто из моих соотечественников пытался даже убедить меня в том, что англичане в своем стремлении активизировать слежку за иностранными представительствами прорыли под Кенсингтон-Пэлас-Гарденс специальный, со множеством ответвлений туннель, достаточно широкий, чтобы по нему могли передвигаться небольшие автотранспортные средства. Согласно сторонникам этой версии, особое внимание английские спецслужбы уделяли советской штаб-квартире, поэтому, мол, мы и днем, и ночью находимся под их недреманным оком. Поскольку предполагалось, что подслушивающие устройства имелись и в непальском, и в египетском посольстве, в комнатах, смежных с их помещениями, запрещалось вообще разговаривать вслух.

Все это выглядело ужасно, особенно в сравнении с Копенгагеном. Там мы тоже принимали определенные меры предосторожности, но это никак не мешало нам пользоваться в летнее время естественным светом, лившимся сверху сквозь застекленную крышу, всегда открытую в ясную погоду. В советском же посольстве в Лондоне почти все окна были заложены кирпичами. Единственным человеком, который мог еще как-то наслаждаться солнечным светом, был резидент, чей кабинет имел тройную защиту. Во-первых, там был установлен глушитель — издающий постоянный гул специальный прибор, способный выводить из строя микрофоны подслушивающих устройств. Во-вторых, в окна его кабинета вмонтировали электронные защитные средства, которые, работая на определенной частоте, излучали звуковые волны. И в-третьих, между оконными рамами размещались радиодинамики. Стоило ему войти в кабинет, как эти приборы автоматически включались, так что всякий раз, заходя к нему, я слышал слабое их жужжание.

Пользоваться электрическими пишущими машинками строго-настрого запрещалось, поскольку не исключалась возможность их прослушивания. Мало того, нам не разрешали печатать даже на обычных, механических машинках — хотя мы все же делали это, " потому что опасались, что наши противники запишут на магнитную ленту звуки, издаваемые клавишами при ударах, и, изучив ритм, в котором работали машинки, воссоздадут отбитый на них текст. В здании посольства не дозволялось также иметь компьютеры: ведь в них нетрудно «влезть».

Однажды, когда я слушал музыку по своему небольшому транзисторному приемнику, стоявшему у меня на столе, ко мне зашел офицер из сектора оперативной техники и сказал:

— Вам же известно, что нельзя приносить сюда подобные вещи. Все, что вы говорите, может быть автоматически передано вашим приемником противной стороне. Английские спецслужбы постоянно прослушивают нас с помощью таких вот радиоприборов.

Сотрудники посольства то и дело принимались рассуждать о каких-то странных проводах, проложенных в здании, и сходились на том, что пора бы поменять всю электропроводку. И никому из них не приходило в голову, что это идиотская идея, поскольку на протяжении многих десятилетий ни один англичанин, не считая гостей, не мог просто так войти в это здание: за ними всегда внимательно наблюдали. На всех стенах служебных помещений висели предостерегающие надписи: «Не произносите вслух имен и не упоминайте конкретные факты». Егошин, который проживал в одном с нами доме на Кенсингтон-Хай-стрит, оборвал меня как-то, когда я, поднимаясь с ним вместе по лестнице, сказал ему что-то совсем безобидное.

— Тихо! Ведь и у стен имеются уши! — многозначительно, шепотом сказал он.

Несмотря на все принимавшиеся посольством меры предосторожности, все по-прежнему считали, что опасность прослушивания наших разговоров вполне очевидна. Примерно в то время, когда миновала уже половина моей командировки, в Лондон прилетела ремонтно-строительная бригада Комитета, которой предстояло заняться переоборудованием служебных кабинетов. Рабочие вынесли из комнат всю мебель, сняли со стен облицовку и, добравшись до кирпичной кладки, покрыли ее неким подобием матрасов, после чего притащили какие-то ящики с металлическим покрытием. Вмонтировав их в стены, они проложили электропроводку, наклеили новые обои, устлали полы коврами и сменили мебель. Кроме того, в каждом кабинете было установлено индивидуальное средство электронной защиты — специальный прибор, который хозяину кабинета положено было немедленно включать, едва войдя в кабинет.

С безопасной — сейфовой, по нашей терминологии — комнатой в подвальном помещении, где проводились совещания, проделали то же самое. Все это у любого нормального человека могло вызвать клаустрофобию, особенно во время расширенных заседаний, когда в комнату, рассчитанную примерно на сорок человек, набивалось шестьдесят, а то и семьдесят человек. Несмотря на установленный в ней кондиционер, там было так жарко и душно, что любое более или менее продолжительное совещание становилось, по существу, суровым испытанием на выносливость.

Фобия слежки не покидала сотрудников внешнеполитического ведомства, даже когда они находились в служебном помещении. Мой предшественник на посту советника Равиль Позяняков с самым серьезным видом предупредил меня как-то, чтобы я никогда ни с кем не встречался на Эдвардс-сквер. Сказав, что мне и в голову не приходило с кем-либо встречаться у самого дома, я поинтересовался, почему он счел необходимым сказать мне об этом.