Вначале мы решили, что будем встречаться с Джеком только раз в месяц. Однако из этого ничего не вышло, поскольку за короткое время у меня накапливается такая уйма всего, о чем следует немедленно сообщить ему, и возникает столько непростых вопросов, которые мне необходимо обсудить с ним, мы стали видеться значительно чаще. Чтобы охарактеризовать мое тогдашнее положение, прибегну к образному сравнению: если во время пребывания в Копенгагене я барахтался у берега, то, оказавшись в Лондоне, вышел со своими партнерами-англичанами в открытое море.
К счастью для меня, Центр, похоже, не принимал в расчет, что после высылки в 1971 году из Англии ста пяти подозреваемых в шпионаже сотрудников посольства лондонское отделение КГБ, так и не оправившись от нанесенного ему удара, перестало быть тем, чем было когда-то: достаточно сказать, что сейчас у нас насчитывалось всего лишь двадцать три сотрудника КГБ и пятнадцать ГРУ. Между тем Центр, по-прежнему придавая Англии первостепенное значение, обрушивал на нас мощный поток информации. Различные отделы КГБ, соревнуясь между собой, и чтобы оправдать свое существование, буквально забрасывали лондонское отделение всевозможными справками, инструкциями, секретной информацией и то и дело обращались к нам со всевозможными запросами.
Разводить писанину, составляя всякого рода справки или обобщая поступающую к ним корреспонденцию, являлось для н их суровой необходимостью, обусловленной донельзя забюрократизированной системой, поскольку считалось, что чем больше бумаг отсылают они и чем больше получают ответов на них из зарубежных отделений, тем, значит, лучше работают. Вследствие этого Центр буквально заваливал нас информативными материалами, любой из которых я мог без труда передать англичанам.
Единственное неудобство состояло в том, что документы, присылаемые по дипломатической почте, были напечатаны на бумаге, а не снятыми на пленку, как это было в Копенгагене, поэтому и копировать их было гораздо сложнее. Впрочем, у англичан имелись превосходные фотоаппараты, и девушка-секретарь, дежурившая на явочной квартире, могла мгновенно переснять любую бумагу, какую бы ни захватил я с собой, уходя на обед. И то, что мне не нужно было никому объяснять, куда и зачем я направляюсь, — ведь я в любой момент мог бы сказать, что у меня «встреча с агентом», значительно облегчало мою задачу. Поскольку я все же считал, что безопаснее всего для меня — покидать помещение посольства последним и возвращаться туда до того, как шифровальщики вернулись с обеда, мои встречи с представителями английской разведслужбы никогда не затягивались. И тем не менее, какие бы меры предосторожности я ни принимал, всегда существовала потенциальная опасность того, что один из шифровальщиков мог не уйти никуда на обед и, воспользовавшись своим правом, заняться осмотром кабинетов и проверкой содержимого наших кейсов и портфелей, но это уже тот риск, на который неизбежно приходилось идти. Возвращаясь вовремя в свой кабинет, то есть до того, как появлялись другие сотрудники, я закрывал плотно дверь и вытаскивал из карманов документы, которые уносил с собой. Если бы другие сотрудники вернулись раньше меня, я не смог бы сделать этого, так как двери полагалось держать открытым и, и мне пришлось бы ждать удобного момента, чтобы незаметно вернуть документы на место.
Рабочий лень в посольстве начинался неизменно с совещания у посла, которое нередко превращалось в фарс, особенно если Попов пытался блеснуть остроумие м или отпускал в адрес своих сотрудников язвительные замечания. После посла слово обычно брал Гук, в очередной раз призывая сотрудников никогда и ни при каких обстоятельствах не терять бдительность, но, поскольку оратор из него был никудышный, его слова нередко вызывали хихиканье присутствующих. Подобного рода совещания длились обычно довольно долю — часов до двух, и, так как присутствие на них было пустой тратой времени, многие старались заранее договориться с кем-нибудь о встрече, лишь бы улизнуть с совещания. ГРУ, рассматривавшее себя как самостоятельную организацию, посылало на совещание пару своих представителей, хотя всем было ясно, что у большинства из них есть дела и поважнее, чем с утра, неизвестно зачем, участвовать в бессмысленных посиделках, теряя ни за что ни про что драгоценное рабочее время.
Хотя большинство сотрудников КГБ укрывалось под сенью посольства, от шести до восьми человек числились в штатном расписании советского торгового представительства, которое вот уже тридцать лет размещалось в собственном здании в Хайгейте, а совсем недавно для лондонских подразделений КГБ и ГРУ там были оборудованы специальные помещения, включая и несколько изолированных комнат с подслушивающими устройствами. Кроме того, четверо наших сотрудников, и среди них Юрий Кобатеев, на мой взгляд, самый приятный из всех находившихся в Лондоне кагэбэшников, работали под видом журналистов. Для полноты картины упомяну еще и о трех сотрудниках КГБ, пристроенных на работу в международные организации: один из них, человек абсолютно бесполезный, представительствовал во Всемирной ассоциации по организации производителей пшеницы, другой, немногим лучше, — в Ассоциации по какао и третий — в какой-то Ассоциации, связанной с ремонтом морских судов. В действительности, однако, советская разведслужба занимала в Англии значительно более сильные позиции, чем можно судить по этим данным. Мне, например, доподлинно известно, что сектор Х, ведавший наукой и техникой, курировал в этой стране несколько собственных агентов, хотя я так и не сумел узнать, кого же именно.
Кроме того, Никитенко имел своего человека в окружении Пениса Хоуэлла, министра по спорту в теневом кабинете Лейбористской партии, и еще одного — в еврейской общине. Наконец, ГРУ, не столь уж большая по сравнению с КГБ, но значительно более дисциплинированная организация, проявляло исключительную активность, занимаясь вербовкой, однако я не имел ни малейшего представления о том, кто именно угодил в его сети.
Одно из первых моих заданий в Лондоне состояло в возобновлении контактов с Бенггоном Карлсоном, генеральным секретарем Социалистического интернационала, которым он руководил из офиса, расположенного в северной части Лондона. Это была довольно слабая организация, но Центр, рассчитывавший эффективно использовать ее в своих интересах, всегда относился к ней с большим пиететом. Кроме того, Карлсон, которому в ту пору было уже далеко за тридцать, являлся также и одним из руководителей Социал-демократической партии Швеции. КГБ включил его в свой реестр в качестве специального неофициального агента: под данную категорию, введенную в оборот в семидесятых годах, подпадали видные политики, не гнушавшиеся поддерживать с ним связи.
Время от времени Карлсон охотно встречался с представителями КГБ, чтобы поделиться имевшейся у него информацией и обменяться мнениями.
Поскольку это был первый месяц моего пребывания в Англии, я еще не успел вникнуть в тамошнюю ситуацию. И тут еще мой английский, далекий от совершенства.
Поэтому я испытывал некоторый трепет, когда разыскал, наконец, офис пресловутого Социалистического интернационала, представлявший собой весьма скромные апартаменты — два этажа небольшого особняка. Волновался я зря: Карлсон оказался куда более симпатичным человеком, чем я ожидал, и вскоре мне стало ясно, что он весьма дорожит связями с русскими. Для меня не было секретом, что на него оказывалось сильное давление его же собственной партией, поскольку он никак не мог сработаться с Вилли Брандтом, председателем Социалистического интернационала и федеральным канцлером ФРГ. Подвергался он и нападкам со стороны социалистических партий Испании, Франции и Италии, которые не желали мириться с тем, что ведущее положение в рабочем движении занимала Северная Европа. Находясь под перекрестным огнем, он в беседе со мной не скрывал своих эмоций. После встречи с ним я написал совсем не плохой отчет, в котором особо подчеркнул, сколь теплые чувства он питает к Москве.
(Впоследствии Карлсон вернулся к себе на родину, в Швецию, где дослужился до высокого поста в министерстве иностранных дел, а затем стал посланником Организации Объединенных Наций в Намибии).