— Я думаю, что этот допрос излишен, господин директор. Разве у партий нет своих людей для подобных поручений? Разве у нас не свободная агитация? Разве, согласно конституции, тот, кто препятствует свободной предвыборной агитации, не подлежит наказанию?

Директор словно был пристыжен этим неожиданным уроком гражданского права и как будто смутился. Ишь ты, вчерашний мальчишка, а наставляет меня на ум! Он с изумлением посмотрел на Христоско, скривил губы и воскликнул:

— Глядите, какой всезнайка! — А потом добавил. — Слушай, парень, кто много знает, того много бед ожидает!

Христоско ничего не ответил. Он смотрел директору в глаза и старался понять, серьезно тот говорит или шутит. Слова "кто много знает, того много бед ожидает" были совершенно неуместны в устах директора гимназии: разве мы не затем сюда пришли, чтобы учиться и знать насколько возможно больше? И кроме того, по-настоящему он сердился или только напускал на себя строгость?

Директор, видимо, опомнился, перестал играть роль, которую на себя взял, и, посмотрев как-то неопределенно в сторону, сказал совсем другим тоном:

— Значит, так! У партий есть свои люди для подобных поручений! Вот и я говорю: ученики занимаются своими уроками, с какой стати они будут расклеивать листовки? — Он поглядел на нас сочувственно и с некоторой долей назидательности добавил: — Все же, мальчики, будьте осторожны — полиция не шутит. Как бы кто-нибудь из вас не пострадал. Вы свободны.

Серый ноябрьский день. Из ущелья дует холодный ветер.

Деревянный забор школы залеплен плакатами. Группы любопытных останавливаются, читают их, смеются, спорят.

У дверей стоит полицейский, который указывает дорогу голосующим. Те входят в школу и через короткое время возвращаются, осматриваются по сторонам, здороваются со знакомыми или читают плакаты.

— Эй ты, сопляк, тебе чего здесь надо?

Я оборачиваюсь. Рядом стоят двое и сверлят меня глазами. Оба нездешние.

Пожимаю плечами.

— Смотрю плакаты. А что еще?

— Это не твое дело. Ты еще молокосос. Не имеешь права избирать.

— А ну, иди сюда, иди, иди!

Другой толкает меня за угол школы. Там нет ни души.

— Какие у тебя бюллетени? — спрашивает первый.

— Бюллетени? Какие тебе бюллетени померещились? — через силу улыбаюсь я.

— Есть у тебя бюллетени, ублюдок ты этакий! — спокойно говорит другой и так сильно сжимает мне руку, что в глазах у меня темнеет. — Давай их сюда!

Я вырываюсь, а он лезет рукой ко мне в карман. Достает оттуда пачку темно-красных бюллетеней и размахивает ею у меня перед носом:

— Ага! Ну и мерзавец! Говори, откуда они у тебя, кто тебе их дал? — Он хватает меня за ухо и тянет изо всех сил. — Кто тебе их дал? Откуда они у тебя?

Я отбиваюсь, верчусь, чтобы освободить свое пламенеющее ухо, и не отвечаю на вопрос.

Мне их сунул в руки Христоско, по разве я могу его выдать? Продолжаю молчать.

— Молчишь, вера твоя поганая!

Он, нервничая, засовывает бюллетени к себе в карман, и две звонкие пощечины, одна за другой, обжигают мне щеки.

Оба бандита поспешно скрываются за углом.

"Погромщики! Грязные погромщики!" — думаю я, смертельно оскорбленный и обиженный. Меня отец так не бил, а им можно?.. Я придумываю самые страшные ругательства, чтобы хоть этим поднять в собственных глазах свое униженное достоинство и получить некоторое удовлетворение.

Приближался полдень. У дверей школы образовался длинный хвост избирателей. Большинство рабочие. Я узнал многих с табачного склада. Все терпеливо ждали своей очереди.

На противоположном тротуаре и дальше до конца улицы стояли любопытные. Странная вещь! Этих людей я никогда раньше не встречал в городе. У некоторых в руках суковатые палки. В городе только несколько человек ходили с палками: полковник Карастоянов, хромой Пешо Германец с белыми мышами, которые вытаскивали "счастье", — он имел полное право ходить с палкой, так как без нее не мог держаться на ногах. Лютеранин Станчо с бельмами на обоих глазах тоже палкой нащупывал дорогу. С палкой ходил и директор земледельческого банка, чтобы обороняться от собак в нижних кварталах города. И некоторые старушки, которые, постукивая палочками, носили кутью на кладбище…

Но эти? Кто были эти незваные гости, которые вертелись здесь, как волки вокруг беззащитного стада?

Я начал читать плакаты на противоположной стене. До недавнего времени и я удивлялся этой страсти взрослых спорить, доходя до драки, о том, кто достойнее — стамболовцы или народняки? Если судить по плакатам, и те и другие были воры, насильники, взяточники, и всем им давно место в тюрьме. Они взаимно обвиняли друг друга в таких страшных преступлениях, что было удивительно, как они еще могут требовать от избирателей доверия… Да ведь они, эти избиратели, должны бы камнями их забросать.

Черныш и Штерё быстро прошли мимо меня и, не останавливаясь, дали мне понять знаками, что направляются в другую секцию, в греческое училище. Штерё, сделав несколько шагов, вернулся и прошептал:

— Безобразие, греки голосуют за правительство. А оно их преследует и отбирает имущество…

Среди публики, у ворот, раздались голоса:

— Ну что они там делают? Умерли, что ли? До каких пор мы будем здесь дремать? Пусть полицейский посмотрит, что там делается!

Вышел невысокий избиратель с бородкой.

— Кушают! Питаются господа! — объяснил он.

Другой доверительно добавил ближайшим соседям:

— Так и дурак сумеет организовать выборы. В темной комнате только одни правительственные бюллетени…

Народ прибывал, и толпа росла. Рабочие подходили молчаливые, замкнутые.

Прошли те двое бандитов, которые отняли у меня бюллетени.

Протарахтел фаэтон. Из него вылез пристав Чаушев, засуетился:

— Медлят? Почему? — И он вошел в помещение.

Время шло.

Кто-то горластый громко крикнул:

— Погромщики, прочь отсюда!

— Прочь, прочь!

— Кто погромщики?

— Заткни рот!

— Я, что ли, погромщик?

— А откуда ты взялся? — крикнул горластый. — Покажи свой избирательный документ!

— А ты что, прокурор? — злобно огрызнулся неизвестный.

Провокатор поднял палку. Несколько здоровых рук вцепились в него и ее отняли.

— Драться будешь, стамболовская собака!

— Арестуйте его!

— Нашли кого арестовать! Это же, наверно, переодетый полицейский!

Вышел пристав Чаушев и сказал успокаивающе:

— Тихо, господа. Члены бюро не успели поесть. Не сидеть же им голодным целый день.

— Господин пристав! Тут один хулиган пустил в ход палку!

Чаушев говорил какому-то своему знакомому:

— Сейчас доложу начальнику: во всех секциях выборы проходят тихо и мирно.

Он быстро вскочил в фаэтон и уехал.

Немного спустя в конце очереди возник новый инцидент: еще один погромщик! Кто-то крикнул: "Ой-ой!" — и схватился за голову.

Откуда ни возьмись выскочила целая толпа люден, вооруженных палками.

— Кто тут скандалит? — ревели они. — Кто мешает выборам?

— Кто мешает выборам! Какое нахальство! — кричал тот горластый. — Товарищи, не отступайте! Их целине дать нам голосовать! Они боятся нас!

Началась свалка. Часть толпы отступила и ударилась в бегство. Остальные отбивали нападение банды погромщиков, ревевших:

— Бейте этих собак! Предатели!

Но это было нелегко сделать. Время от времени то один, то другой хватался за голову, окровавленными руками прокладывал себе дорогу в толпе и удирал.

Схватка продолжалась недолго, но после нее по всей улице виднелись капли крови: кровь на тротуарах, на земле….

На другой день общинный глашатай объявил под барабан результаты выборов: правительство получило полное большинство! Выборы прошли тихо и мирно, без инцидентов, закончил глашатай.

Однако он не упомянул, что был выбран и один социал-демократ.