Из уважения к Листравому этих мыслей вслух Цыремпил не высказал.

Местный помощник машиниста, уходя, спросил Илью:

— Ты, может, и насчет вагонов скумекаешь? Котелок у тебя варит.

— Каких вагонов? — полюбопытствовал Листравой.

— На снарядном складе. Штук с полсотни. Их разгрузили, а немец подвинулся. Шпарит из тяжелых, не дает ездить. Они как заметят паровоз, так и лупят, чертяки проклятые.

Помощник машиниста помрачнел, махнул грязной рукой.

— Пашку, кочегара нашего… тово. Только мы сунулись, его в голову. Комендант грит, пропади они пропадом, вагоны. А ночью придет груз, вас же заругает. Потому что приходится все вывозить на машинах. Нас он каждую ночь ругал…

— Ну и в чем дело? — Листравой был готов сейчас же отправиться ехать за теми вагонами, хотя его пока никто не посылал: он в душе поклялся быть достойным памяти человека, недавно погибшего на этом паровозе.

— Нас же не заставляют и не посылают, — напомнил Илья, подзадоривая Александра Федоровича.

Но тот даже не оглянулся. Он еще не принял определенного решения, но был уверен, что найдет выход.

— Покажи, друг. Места тебе лучше знакомые. Мы скоренько, — обратился он к помощнику машиниста.

Тот задумался. И было над чем.

Где-то в нескольких километрах отсюда его ждали дома. Ждали давно, мучительно. И вот теперь, когда он выполнил свой долг, когда пришла смена, нужно снова рисковать. Там, где уже лежат двое. Он вспомнил заплаканные глаза жены и льняную голову дочурки.

Илья истолковал молчание этого человека по-своему.

— Трусишь, дядька? Бельишка про запас не прихватил?

— Трепло!

Помощник машиниста решительно швырнул узел с одеждой в угол.

— Иди за разрешением, герой…

— Товарищ Пилипенко, отправляйтесь. Поедем, мол, на снарядный.

— От стрелочника позвони. Ближе, — посоветовал помощник.

Илья загремел сапогами по железным ступенькам лестницы.

Наташа выслушала распоряжение Краснова о вступлении на дежурство, спросила:

— Поезда есть на подходе?

— Будут. Позвоню, дам команду.

Краснов говорил коротко, подражая военному коменданту. За резкими, броскими словами он скрывал свою растерянность и неясное представление новых обязанностей в этих напряженных и жестких условиях. Спросить у кого-либо стеснялся: эксплуатационник с двадцатилетним стажем — и вдруг спрашивать.

Наташа направилась в конец станции. Низкое солнце медно светилось в лужах. Где-то в стороне, за грудами битого кирпича, трепетно насвистывал скворец. Странно было слышать этот мирный переливчатый напев среди унылых скорбных развалин. Наташа замедлила шаги, прислушалась. Птица умолкла. Снова гнетущая тишина, только мелкие камешки скрипели под ногами да громко стучало сердце.

Над кирпичными стенами забурлил темно-корич-невый дым, округлой шапкой повисая в воздухе.

«Илья старается», — с гордостью подумала она.

Неожиданно снова началась стрельба. Наташа отбежала от путей, легла за бугорок. Почувствовала, как на виске колотится жилка. Девушка прижала ее ладонью, осмотрелась вокруг.

Прямо перед глазами колыхалась былинка. Стебелек у нее снизу зеленел. Наташе представилось, что это свежие соки пробиваются сквозь землю, оживляют помертвевшие зимой листки, раскачивают былинку, тормошат ее, ища выхода. Как та жилка, что бьется у нее самой на виске.

И Наташа увидела в этой травинке что-то родное, близкое, успокаивающее. «Правду говорят, — подумала она, — что на своей земле каждая веточка за тебя».

Взрывы отгремели. Наташа поднялась, зацепилась за что-то шинелью. Посмотрела вниз: пень, какой-то розовый налет на его срезе. Очевидно, сочились корни. «И здесь есть жизнь», — обрадовалась она.

Девушка тревожно оглянулась. Четыре стрелки в лабиринте искалеченных путей, скопления колотого камня и ломаного железа. Паровоз, словно игрушка, перевернут набок, беспорядочно раскиданы шпалы. Дугой согнут рельс, как бивень слона, торчит под откосом. Ямы с рваными краями заполнены мутной водой. «Воронки, — догадалась Наташа. — Сколько же их! Ночью можно оступиться. Надо запомнить. А где же пост?»

Из-под откоса вышел боец. Рослый, широкоплечий, в ладной шинели.

— Стрелочница новая, так сказать? — спросил он Наташу. — Идите сюда!

Девушка проворно сбежала к нему. Боец поймал ее за руку.

— Кочковаты наши асфальты. Ноголомные, так сказать.

Он заливисто рассмеялся, радушно пригласил:

— Пожалуйте…

В насыпи виднелась нора, прикрытая дверью пассажирского вагона. Наташа вошла. Полумрак. Железная печурка, телефон в деревянном футляре. На земляном полу — две доски, а на чурбане в углу — традиционная фронтовая коптилка из гильзы снаряда.

— Это же баня по-черному, — удивленно сказала Наташа, пригибаясь, чтобы не упереться в потолок. — Как вы тут живете? Мне одной ни за что не найти. Можно ведь лучше устроить?

— Не баня, а объект номер два, — поправил солдат, усаживаясь на кругляк бревна: стоять он не мог, не вмещался по росту. — А найти нас проще простого. Вон по тем проводам, что от столба пущены. Построить лучше, конечно, можно. Да приметит фриц. То самолеты напускал, теперь все из пушек бьет. В щепки расколошматит… Звать-то вас как, извиняюсь? Скажи- на милость, у меня тоже Наташа, жена…

Он свернул толстую самокрутку, пыхнул едким дымом.

— Чего-чего, а махры вдоволь. Одно удовольствие: у других и этого не бывает.

Он устало прикрыл глаза, минутой позже, позевывая, сказал:

— Вон там фонарь. Ночью будете сигнализировать, когда поезда принимать. А днем — семафор. Он тут рядом.

Последние слова солдат бормотал уже сквозь сон. Голова его упала на грудь, в носу засвистело.

Наташа осмотрела хозяйство, сходила на стрелки, изучила каждую тропку: кругом полно воронок. Было тревожно и радостно, что она, наконец-то, оказалась у настоящего дела.

Девушка вернулась в землянку. Сняв шинель, свернула ее, осторожно положила под голову солдата. Тот блаженно потянулся, чмокнул губами, повернулся на бок и затих. Он занял почти всю землянку, ноги его оказались за порогом.

Задребезжал телефон. Наташа кинулась к нему, боясь, что звонок разбудит солдата.

— Через полтора часа прибудут танки, — послышался голос Краснова в трубке. — Не танки, говорю, а «утюги». Понятно? Смотрите мне там. Не оплошайте в первый раз. Мы теперь на переднем крае. Гордитесь такой честью, комсомолка Иванова… Что?

Краснов поперхнулся и тихо кому-то сказал:

— Есть! Кончаю. Передаю трубку коменданту нашей станции, капитану…

Наташа прикрыла трубку ладонью, боясь рассмеяться.

— Товарищ Иванова? Где Перов?

— Пусть поспит, — совсем не по-военному попросила она.

Мошков хмыкнул, помолчал, строго предупредил:

— Через час растормошите — и ко мне. В дальнейшем прошу не пререкаться!

— Есть!

Наташа с удовольствием произнесла это короткое военное слово.

— Что есть? Где есть? — засмеялся Илья, появляясь у порога. — Хозяин, спрячь ходули!

Пилипенко перешагнул через ноги Перова, заметил Наташу и как-то невольно оробел.

— Что вам нужно?

Наташа стояла выпрямившись, как солдат на посту. Большие серые глаза смотрели строго и выжидающе. Косы спустились через плечо. Ухарское поведение Ильи было тут неуместным, и она резко повторила:

— Что вам нужно?

Замешательство парня длилось недолго: зеленоватые глаза вновь заиграли нагловато и лихо. Он отстранил Наташу от телефона.

— Илья! — Наташа схватила его за руку. — Не шути. Мы на работе. А где — сам знаешь…

— У меня дело.

Пилипенко посерьезнел, рассказал, зачем пришел, но в конце не преминул сообщить насчет изобретенного им зонта: каков, мол, я!

— Тогда можно, — разрешила Наташа, подвинув к нему телефон.

Илья не понял, почему можно: потому ли, что дело серьезное, или потому, что он такой сообразительный. В полутьме заметил насмешливый взгляд Наташи: тут уж не до уточнения! Когда дозвонился Краснову, тот и слушать не захотел. Демьяну Митрофановичу заранее почудилась неудача: потеря паровоза, гибель людей и тому подобное.