На небольшом расстоянии от этих тихих бухточек рифы и скалы, торчавшие из воды, как пальцы, точно сами поднимались и опускались вместе с волнами моря, дышавшего полной грудью, а пена вздувалась и шипела, когда вода орошала колонии мидий, покрывавших скалы блестящей живой шкурой, в которой копошились стайки красноглазок. Здесь было глубже, и вода отличалась более темным, густо-синим цветом, беспокойная, вечно кипящая в проливах меж скалами, то на мгновенье обнажавшая белые и черные склоны, то вновь затоплявшая их целиком. Самый крупный из этих скалистых, изрезанных морем островков, фундамент которого покоился на невероятной глубине, был достаточно высок, и над контрфорсами, предмостными укреплениями и лестницами уступов там имелась песчаная, не заливаемая водой площадка, испещренная пятнами колючих кустарников и жесткой травы, а также гнездами чаек и куликов-сорок, чьи печальные напевные крики слышались на фоне непрерывного грохота морских валов.
К северной части полуострова примыкал одной своей стороной залив с песчаными пляжами, протянувшимися километров на тридцать во все стороны, кроме юго-востока. В центре желтой радуги пляжей находился курортный городок Плеттенберхбай, очень популярный среди отдыхающих, так что летом все побережье залива, включая полуостров Робберга, буквально кишело туристами; на скалах торчали бесчисленные рыболовы, яркие паруса порхали над спокойной синей водой.
Полуостров Робберга словно магнитом притягивал рыболовов и любителей пикников: здесь еще сохранилась дикая природа, почти такая же, как и в те времена, когда люди только учились ловить в море рыбу. И теперь рыболовы обоих полов, вооруженные современной снастью, останавливались передохнуть под сводами пещер, где после рыбной ловли отдыхали люди каменного века. И кажется, ничто не изменилось за эти тридцать тысяч лет: ни скалы, ни их подводные обитатели, ни мысли рыболовов, которые мечтали о том, какую большую рыбину они поймают сегодня.
Возможно, когда-то, в самом начале этого огромного временного отрезка, вид из пещер и был несколько иным; ведь тогда ледниковый период заковал большую часть океана во льды, и волны, теперь плескавшиеся чуть ли не у входов в пещеры, отступили километров на сто к югу, не оставив от моря и следа — разве что покрытую небольшими дюнами, поросшими травой, равнину, — и заставили здешних, кормившихся морем людей заняться охотой в лесах и саваннах и заниматься ею несколько тысячелетий. И все же океан вернулся, медленно, неотвратимо отвоевал свою территорию, а вместе с ним вернулись и бесчисленные морские обитатели, и снова у входов в пещеры стали белеть в полумраке груды костей, оставшихся от обильного улова.
Был летний день, суббота. Двое местных рыболовов стояли рядом и, позабыв о кофе, глядели, как на мелководье в зеленой воде две крупные рыбины кружат над самым песчаным дном метрах в семидесяти — восьмидесяти от них.
— Тот, что покрупнее, настоящий горбыль-холо, — сказал один из рыболовов, — а вот второй кто? Пожалуй, хитрюга луфарь.
Со своей скалы они давно уже заметили эту неразлучную парочку, мелькавшую в воде, точно сине-зеленые тени, и пытались отгадать, что же это за рыбы.
— Да что они, привязаны друг к другу, что ли? А ты что скажешь?
Второй только пожал плечами и потянулся за своей кружкой с кофе. Он был готов поверить всему, что бы ни рассказал ему приятель о рыбах и рыбной ловле, зато сам прекрасно разбирался в названиях и породах деревьев, обожал лес и мог к тому же порассказать немало, если речь заходила о «дартс» или регби. Ну и о том, как лучше готовить рыбу.
Меченый в одиночку охотился у самого дна на песчаного землероя, однако не сумел выманить его из пещерки и повернул к скалам, привлеченный суетой, которую учинили собравшиеся там молодые, однако уже вполне крупные морские караси, которые в отраженном свете и кипящих пузырьках пены казались серебристо-голубыми, точно голубоватые бриллианты. Все они имели одинаково массивные головы, широкие хвосты и очень крупную чешую — признаки, характерные для глубоководных придонных рыб, часто вынужденных бороться с сильным течением. Их разверстые пасти были полны мощных зубов, и они лениво кувыркались, точно демонстрируя собственную силу, над каменистым шельфом, потревоженные недавним штормом и поднявшиеся сюда из впадин с песчаным дном. Караси кружились, били хвостами, застывали неподвижно вниз головой, а потом вдруг бросались с удивительным проворством за лишившейся раковины мидией или оторванным от скалы куском красного коралла.
Крупные красные крабы выползали из темных норок, чтобы подобрать обломки кораллов и кусочки растерзанных мидий и красноглазок. Выползали они очень медленно, осторожно цепляясь заостренными на концах клешнями за камни, но потом жадность брала верх, и, устремившись к добыче, они сами становились жертвами морских карасей, и панцири их мгновенно сокрушали сильные зубы, способные перекусить достаточно толстый рыболовный крючок. Вслед за крабами выползали из убежищ и осьминоги, неторопливо ощупывавшие поверхность скал. Осьминоги, привлеченные всеобщей суетой, охотились на крабов, которых ценили больше прочей добычи. Стаи сарп — мелких серебристых рыбешек с желтыми полосками вдоль спинки — реяли, словно нежной расцветки кривоватые флаги, и сверкали как зеркало, накидываясь на сокрушенные напором волн раковины моллюсков и разодранные в клочья водоросли.
Привлеченный всеобщим пиршеством, однако интересуясь лишь нежным мясом сарп, явился и крупный луфарь более десяти килограммов весом, с серо-зеленой спинкой и свинцово-серый на боках и брюшке. Благодаря обтекаемой форме тела он мог развивать огромную скорость и легко ловил мелких рыбешек, раскусывая их пополам одним движением челюстей, усыпанных острыми как бритва, тесно смыкающимися зубами. Морские караси мало обращали внимания на бандитские выходки быстрого хищника, который загнал стаю сарп во впадину и пожирал их, однако все время помнили о его присутствии — память детства подсказывала им, как опасны были луфари для мальков карасей, — и продолжили охоту лишь после того, как луфарь убрался восвояси. Меченый проплыл мимо морских карасей и, привлеченный запахом крови растерзанных сарп, направился к тому месту, где только что охотился луфарь. Порой Меченый открывал пасть и подхватывал то голову, то хвост, то еще какой-нибудь кусок сарпы, медленно опускавшийся на дно. Стаи чернохвостой облады кружили рядом, ловя более мелкие кусочки, однако тут же бросались прочь, стоило Меченому с угрожающим видом повернуться в их сторону. Вскоре он догнал того луфаря и последовал за ним буквально по пятам, огибая полуостров, в тихие воды северной части залива. Здесь, в пронизанной солнцем воде, где глубина меж скалами не превышала пяти метров, Меченый левым глазом отчетливо видел каждую морскую уточку, каждого торопливого краба, а правым — дно, уходившее вниз примерно метров на сто и светившееся зеленоватым сиянием: там он различал даже таких мелких рыбешек, как капские бычки, поднимавшие облачка песка.
Меченый был в три раза тяжелее луфаря и значительно длиннее его; вместе они — видимо, под влиянием «чувства стаи» — ощущали себя в безопасности, сознавая, что оба слишком велики для нападения даже стаи обычных хищных рыб, но все же боялись крупных акул и бутылконосов, которые с завидным упорством патрулировали здешние скалы. Дважды за утро Меченый успел спасти своего нового приятеля, однако ни тот, ни другой так этого и не осознали. Горбыль почувствовал по колебаниям воды приближение крупных животных справа и бросился в сторону метров на сто — в спасительно узкую щель, полную пузырьков воздуха и пены, а перепуганный луфарь, следуя его примеру, прямо-таки влетел в укрытие.
Бутылконосы промчались мимо на огромной скорости; они еще издали заметили двух крупных рыб и готовы были схватить их, однако те вдруг куда-то скрылись. Луфарь вылез из щели после Меченого, и они оба продолжили свой путь, плавная траектория которого нарушалась порой лишь стремительными бросками луфаря в сторону; он мгновенно разрезал добычу на куски зубами, точно ножницами, а Меченый пристраивался ему в хвост и подбирал остатки.