— И передачи носить будет некому, — подхватила Ленка и улыбнулась.

На этой ее улыбке мы и разошлись — она бросилась к подошедшему поезду метро. Уже стоя в вагоне, сквозь незакрытую дверь попыталась объяснить:

— Он нервный, быстро раздражается. А тут еще я лезу со всякими глупостями…

Двери закрылись.

И опять я подумал: ну за что ей так не везет?

Но разговор этот долго, чуть не месяц, не шел у меня из головы. И я стал постепенно сомневаться: да так ли уж ей не везет? Может, в другом дело?

Ведь девчонка неглупая и достаточно проницательная. Ищи она человека полегче да поуживчивей — ведь нашла бы. Ну, раз ошиблась, два — но не все же время подряд!

Видно, к легким мужикам ее саму не тянуло. Что искала, то и находила.

И вообще, думал я, что-то слишком уж скоро мы начинаем жалеть неудачливых в любви. Даже не пробуем разобраться: а на чей взгляд они неудачники? Если на свой собственный — ну, тогда можно и пожалеть. А если только на наш, со стороны…

Вот альпинист лезет на Памир, да еще гору выискивает самую каторжную, мы ж его не жалеем! Парень идет во врачи, на всю жизнь избирая общение с больными, увечными, слабоумными — тоже не жалеем, бывает, еще и завидуем.

Люди стремятся к трудному не по ошибке и не по глупости, а чтобы в полную меру почувствовать себя людьми.

А Елена, пожалуй, лучше всего в жизни умела — любить. Всякий же талант, и любовь в том числе, требует груза на пределе возможностей. Так что, если смотреть поглубже, ей как раз везло. В работе, пожалуй, выложиться до дна не удавалось. Зато уж в любви все свое брала — точнее, отдавала…

Примерно так я тогда думал, и справедливо. Даже наверняка справедливо.

Но вот беда — в теории любое правило смотрится красиво и стройно. А в жизни выходит сложней и тягостней.

На практике Ленкина самоотдача выглядела примерно так.

Время от времени ее любимый звонил и скрипел в трубку, чтобы во столько-то она была там-то. Не занята она, может ли — не спрашивалось: подразумевалось, что дела важней, чем выполнить его желание, у нее нет. Они шли к его приятелям или еще куда-нибудь, а потом Елена провожала его до дома. Если только ее любимый не буркал вдруг на ближайшей остановке:

— Ладно, пока.

Тогда она ехала домой.

Впрочем, порой на мужика находило, и Ленка две-три недели жила у него. Она с удовольствием мыла полы, стирала, помогала его матери на кухне, а спала с ним на широком диване или в кухне на раскладушке — это зависело от настроения ее любимого.

Случалось, ссорились, и Елена почти сразу же уступала. Иногда он заводился, бил ее, она обижалась и уступала лишь неделю спустя. В дни размолвок ходила издерганная, злилась на себя, на него тоже и все беспокоилась, как он там один. Она не думала, что без нее он жить не может — таких иллюзий у Елены не было. Она тревожилась, что без нее ему еще хуже, чем с ней.

Его мать девчонку любила и жалела за бескорыстие и легкий характер. Звала Леночкой, однако на «вы», и за помощь всегда вежливо благодарила, как бы подчеркивая временность и непрочность связавших их отношений.

На каких правах жила Елена в этом доме?

Спросите что-нибудь полегче…

Во всяком случае, она не была ни женой, ни невестой, ни любовницей — тех все же любят, ни содержанкой — тем хоть платят.

Впрочем, есть еще одна форма отношений, достаточно универсальная: девушка. Елена была его девушкой — так, пожалуй, будет верней всего.

Однако и над этой любовью, главной в Ленкиной жизни, вскоре навис топорик. Ее любимому предложили поехать за рубеж, в Африку, на три года, с перспективой продлить в дальнейшем договор еще на три. Условия были хорошие, да и мир хотелось посмотреть — в общем, он согласился.

Но имелась некоторая закавыка: на столь длительный срок предпочитают посылать женатых.

В принципе, ее любимый жениться не хотел — считал, что одного раза с него вполне достаточно. Но — куда денешься! — теперь пришлось об этом думать. Стирая рубашки или жаря на кухне котлеты, Ленка слышала, как он с матерью перебирал имена знакомых женщин на предмет необходимого для поездки мероприятия. Кончив хозяйственные дела, Елена возвращалась в комнату, и обсуждение продолжалось при ней.

Ее кандидатура даже не возникала. Ленка была слишком привычна и покладиста, слишком под рукой, чтобы рассматривать ее в качестве будущей супруги, достойной носительницы имени.

Как-то в минуту раздражения подруга Женька бросила:

— С чего это вдруг он на тебе женится? Ты и так на все готова!..

Но я думаю, что у ее любимого был более благородный резон.

Не мог же он не чувствовать, что их с Ленкой связывает не выгода, не страсть, не привычка, не трезвая молчаливая договоренность, а нечто подозрительно неосязаемое. Он же о любви и слышать не хотел. Ведь в конце концов Елене он мог поверить. А этого-то он и боялся больше всего. Один раз поверил…

Впрочем, и предложи он законный брак, она все равно вынуждена была бы отказаться. Куда бы она делась на шесть лет от больной матери?

По прошествии времени достойная женщина все же нашлась. Она подходила всем: была образованна, спокойна, приятна внешне и нелюбима. Ей тоже хотелось посмотреть мир.

— В крайнем случае, приедем — разведусь, — сказал Ленкин любимый матери.

С Еленой он о возможности развода не говорил, чтоб, не дай бог, не питала надежд.

Дня за три до загса он вдруг решил посоветоваться с ней.

— Как тебе Жанна?

— Вполне, — сказала Ленка и даже придала голосу некоторый энтузиазм.

— Но ведь не ах, — проговорил он мрачновато.

— Не ах, но годится.

Он посмотрел на нее раздраженно:

— Она же технолог по резине.

— Ну и что?

— А где там резина?

Елена пожала плечами:

— Можно найти работу по смежной специальности.

Он вдруг взорвался:

— Вот сволочная проблема! Ну не хочу я жениться! Понимаешь, ни к чему мне это!

Ленка, хороший товарищ, принялась успокаивать:

— Но ведь это же необходимо. Ну какая тебе разница — будет жить в соседней комнате.

Ее любимый вдруг счел нужным кое-что объяснить.

— Если другая жена изменит, — сказал он, — выгоню. А ты изменишь — убью.

Она задохнулась от радости, но по выработанной привычке сдержала улыбку, сдержала слезы, сдержала крик.

— Писать хоть будешь? — спросила беззаботно.

Он ответил угрюмо:

— А чего писать-то?

И Ленка, легкий человек, согласилась:

— Вообще-то верно…

В тот момент она уже знала, что никуда он от нее не денется.

А он ничего не знал. И не подозревал даже, какая хитрость, ловкость вдруг прорезалась в девчонке, как цепко, намертво, ухватится она за эту свою любовь.

Ну кто бы мог подумать? Ведь такой простенькой казалась…

Теперь, время спустя, я пытаюсь понять: почему все, происходившее тогда с Еленой, вызывало во мне такую яростную горечь и боль, что и сейчас это ощущение стряхнуть непросто? Ведь ей-то самой было хорошо. А если плохо, то по своей воле, по своему выбору плохо…

Наверное, дело было вот в чем.

Я мало встречал в жизни таких людей, как Ленка. Я радовался, что она живет рядом, гордился, что она тоньше и добрей едва ли не всех знакомых девчонок, а вот дружит со мной, советуется, бродит по улицам и паркам, что возле именно моего плеча так часто покачивается ее задумчивая, в соломенных лохмах голова.

И невыносимой была мысль, что ее, которой я так горжусь, кто-то обидит или унизит.

А она жила своей жизнью, она любила, а если и мучилась, то любя.

Но мне-то ее любимые были чужими!

И когда они, чужие, измотанные чужими мне бедами, обращались с Ленкой не как с прекрасной дамой, а просто как с близкой женщиной, во мне орала и корчилась от боли униженная ревнивая гордость.

Теперь мне стыдно за этот ор и за эту боль.

Ибо гордость, в других случаях чувство вполне достойное, в такой ситуации — всего только злобная нищенка, беснующаяся у щиколоток любви…