Так и получилось. На звездном экране появилась нижняя губа — огромная гряда, пересеченная складками гор и морщинами ущелий. Мимо пролетали ошметки темно-красной губной помады «Гавайи». Зубы один за другим уходили в даль, как ряды небоскребов.

«Слейпнир» медленно погружался в темноту. Стены щек уходили вдаль и вверх. Кромешная чернота сгущалась вокруг него. Только когда при очередном кувырке корабль поворачивался передней частью «вверх», на звездном экране становился виден клочок серого «неба». Но скоро и он стал серой полоской, потом превратился в тонкую нить и совсем пропал.

Как ни странно — хотя почему бы и нет, — члены экипажа перестали ощущать чувство оторванности. У Греттира исчезла тяжесть в желудке; отвратительное ощущение самораспада прекратилось. Как будто что-то давило ему на живот, а теперь отпустило. Рабб, психолог, сообщил, что он произвел обследование каждого пятидесятого члена экипажа, и все они испытывали то же самое.

И все-таки, хотя теперь и стало одной бедой меньше, до полного избавления было еще очень далеко. С тех пор как неуправляемый корабль оторвался от спутника и полетел по направлению к трупу, температура продолжала медленно повышаться. Система перераспределения энергии с помощью кондиционеров пока поддерживала внутри 80 градусов по Фаренгейту. Однако температура обшивки росла в геометрической прогрессии и сейчас составляла уже 2 500 К. Пока можно было не опасаться, что она расплавится — обшивка могла выдержать до 56 000 К. Кондиционирование требовало все больше энергии, и через полчаса по бортовому времени Греттиру пришлось позволить температуре внутри подняться до 98,2, чтобы уменьшить нагрузку. Греттир приказал экипажу облачиться в скафандры с индивидуальной терморегуляцией. Сразу после этого МакКул сообщил, что установил причину неполадок.

— Это все старуха Веллингтон! — прокричал он. — Ну она нам и удружила! Вставила в цепь микропереключатель; он был снабжен часовым устройством, чтобы отключение произошло только через определенное время. То, что управление вышло из строя сразу после нашей неудавшейся попытки вернуться в свой мир, — просто случайность!

— Значит, она хотела удостовериться, что мы потерпим крушение и в том случае, если ее деятельность в машинном отделении окончится неудачей, — сказал Греттир. — Тебе надо бы посмотреть, нет ли там других микропереключателей или чего-нибудь в этом роде.

Лицо МакКула вытянулось.

— Теперь управление в порядке, только вот… дьявол! У нас сейчас нет лишней энергии — все, что есть, мы тратим на борьбу с перегревом. Запаса энергии хватит только на то, чтобы больше не кувыркаться. Но это все, что можно сделать.

— Ладно, посмотрим, — сказал Греттир. Он связался с Ван Бурденом, который, похоже, уже оправился. Он подтвердил соображения капитана о том, почему повышается температура.

Выделение теплоты было вызвано резким уменьшением размеров корабля.

— Каким образом происходит это сжатие? — спросил Грет-тир. — Что, атомы, из которых состоит корабль и наши тела, сближаются друг с другом? Если так, что будет, когда они сойдутся совсем близко?

— Эту стадию мы уже прошли, — сказал Ван Вурден. — Я бы сказал, что наши атомы тоже уменьшаются.

— Но это невозможно, — возразил Греттир. Потом он поправился — Не обращайте внимания, у меня вырвалось. Кто знает, что возможно, а что нет? Здесь все возможно.

Греттир отключился и зашагал взад и вперед, жалея, что нельзя закурить. Ему хотелось поговорить о том, что ждет «Слейпнир», если получится прорваться обратно в родную Вселенную. Греттир подумал, что Вселенная могла измениться настолько, что никто из них, находящихся теперь на борту корабля, ее не узнает. Каждый раз, когда малая сфера — то есть вселенная — совершала оборот вокруг своей оси, возможно, проходили триллионы, а то и квадриллионы земных лет. Может быть, земное солнце уже превратилось в остывший сгусток материи, затерявшийся в космосе, или совсем исчезло. А люди, выжившие на других планетах, могли стать совсем непохожими на Homo sapiens.

Кроме того, покидая свою Вселенную, «Слейпнир» обладал массой, настолько огромной по сравнению с другими космическими телами, что мог оказать на них катастрофическое воздействие.

А может быть, ничего такого и не было. Возможно, время внутри сферы шло совершенно независимо от времени вне ее. Это предположение не было таким уж невероятным. Боже Всемогущий! Ведь меньше семидесяти минут назад эта Донна Веллингтон была в корабле. А теперь корабль был в Донне Веллингтон.

А если электроны и ядра атомов, из которых состоит корабль и его экипаж, придут в соприкосновение, что тогда? Взрыв?

Или элементарные частицы можно разложить на элементы низшего порядка и они могут сжиматься до бесконечности? Он вспомнил сочинения писателей XX века, в которых герой уменьшался до тех пор, пока молекулы не становились гроздьями солнц, атомные ядра — солнцами, а электроны — планетами. И, уж конечно, этот человек оказывался на планете-электроне, где была атмосфера, моря, реки, горы, долины, деревья, животные и разумные аборигены.

Все это были только фантазии. Вещество атома состояло из волночастиц — субстанции, обладающей свойствами и волны, и частицы одновременно. Наш псевдогомункулус попал бы в мир, столь же неведомый, как тот, с которым столкнулся экипаж «Слейпнира», вырвавшись во вневселенское пространство.

Только вот обо всех этих фантазиях, проносившихся в его голове, быстрых, словно настоящий Слейпнир, восьминогий конь Прародителя Одина, в которого верили предки Греттира, придется забыть. Ведь Донна Веллингтон — не женская ипостась великана Имира, первого человека, из мертвого тела которого возник мир: из черепа — небесный свод, из крови — море, из плоти — земля, из костей — горы.

Нет, все проще: от сжатия им будет становиться все жарче, пока они не сварятся заживо в своих скафандрах. А что произойдет после — безразлично, все равно они этого не увидят.

— Капитан!

На вспомогательном экране появилось лицо МакКула на фоне двигателей.

— Через минуту можем трогаться.

Греттир видел его лицо смутно: глаза заливал пот, мешаясь со слезами.

— Так и сделаем, — сказал Греттир.

Четыре минуты спустя корабль перестал кувыркаться, повернулся носом вверх и взял курс наружу. Температура внутри его стала падать на один градус Фаренгейта каждые полминуты. В полной темноте забрезжила тонкая серая полоска. Потом полоска расширилась, стала лентой, и, наконец, показались два огромных гребня, один из которых был под ними, а другой нависал сверху.

— На этот раз, — сказал Греттир, — мы проделаем дырку с запасом.

Когда Слейпнир пролетал между губами, на мостике появился Ван Вурден. Греттир сказал:

— Второй раз отверстие затянулось быстрее, чем в первый. Поэтому нам и отрезало нос. Мы не учли, что чем больше отверстие, тем быстрее оно закрывается.

— Да уже прошло сто миллионов лет и даже больше! — сказал Ван Вурден. — К чему нам беспокоиться о том, чтобы вернуться домой, если нашего дома давно нет?

— Возможно, прошло и не так уж много времени, — ответил Греттир. — Вы помните классическое изречение Минковского? Пространство вне времени, как и время вне пространства, всегда останется тенью, ибо по-настоящему существует только их единство.

Эти слова относятся к миру внутри сферы, к нашему миру. Возможно, вне ее союз пространства и времени нарушился, их единство распалось. Может быть, в нашем мире время остановилось или его прошло совсем немного.

— Вполне возможно, — сказал Ван Вурден. — Но вы, капитан, не учли кое-чего еще. Если наш мир и не был попорчен временем, пока нас не было, то мы-то были. На нас теперь клеймо вневремени и внепространства. Я не верю, что во вселенной остались старые причинные связи, явления, тот же миропорядок. Я не смогу избавиться от подозрительности и тревоги. Я теперь — потерянный человек.

Греттир открыл было рот, чтобы ответить, но не услышал собственного голоса. Мужчины и женщины на мостике и плакали, всхлипывая, и громко смеялись. Скоро этот прорыв вовне станет для них кошмаром, о котором лучше и не вспоминать. А если здесь их ожидают новые кошмары, они, по крайней мере, будут знакомыми.