Лейф не понял, о чем идет речь, но добросовестно попытался переиграть эту тварь в гляделки. Это казалось почти невозможным; призрак Аллы вызывал ужас и тошноту, словно олицетворение совести. Но прилив гнева помог Лейфу. Он не мог избавиться от мысли, что банту жестоко разыгрывает его, хотя рассудок подсказывал, что подобный спектакль был не только невозможен — Крю не мог заранее выяснить, каким путем им придется бежать, — но совершенно бессмыслен.

И эта тварь — настоящая.

ГЛАВА 15

Лейф шагнул к страшному призраку, не сводя с него луча света. Очертания Аллы поблекли, смазались, растаяли. На мгновение взгляд Лейфа проник за камуфляж, нащупав за ним лицо мужчины, очень похожего на Джима Крю — очень бледного, толстогубого, с широкими ноздрями и горбинкой. Из полуоткрытого рта текла слюна, глаза были плотно закрыты, словно свет терзал их.

— Хватит, — предупредил Джим Крю. — Не зли его! Просто отойди. Он не причинит нам вреда — если ты выключишь свет.

Врачу отчаянно не хотелось выключать фонарь — в темноте он ощущал себя беспомощным перед этим созданием, которое двигалось в вечной ночи катакомб так же уверенно, как он, Лейф, — по улице днем. Но его спутник говорил так уверенно и напряженно, что Лейф подчинился.

— Ох! — вздохнул Джим. — Пошли. Он не осмелится ползти за нами.

Его рука нащупала пальцы Лейфа, потянула, и тот, сжимаясь в ожидании пронзающего спину ножа, позволил провести себя по осыпающимся ступеням. Он считал их и на пятисотой ступеньке, когда ощущение чужого присутствия за спиной исчезло, осмелился заявить:

— Крю, я никуда не пойду, пока вы мне не скажете, что это за чертовщина. Эта тварь меня едва не достала! Мне уже показалось, что она на меня и охотилась.

— А вы не слишком струсили, — усмехнулся банту. — Ладно. Что видели вы, я догадался по брошенным вами словам. Что видел я, вы не узнаете — иначе вы испугались бы всерьез.

Помните, утром, когда вы отвергли нашу мольбу и отвернулись, то услышали голос?

— Quo vadis? Камо грядеши?

— Так мы и подумали, — произнес африканец. — Хотя в таких вещах никогда нельзя быть уверенным. Наша сила — не телепатия в обычном смысле слова. Мы четверо призвали наше общее чувство, сумму наших сознаний, ощущения тел, и, сосредоточившись, передали вам.

Вы могли и не воспринять сигнала. Ваше тело могло отвергнуть его, и вы даже не заметили бы ничего. Можно сказать, что ваша «антенна» могла быть втянута, как это часто случается. Но вы смогли ощутить нас, наше… чувство.

Мы не передаем слов — отдельных звуков, слепленных в смыслы, нанизанных на мнимые правила. Нет, мы передали себя, горящее в нас отчаяние. Оно перелопатило ваше подсознание в поисках того символа, что ближе всего подходил бы нашему чувству — и на поверхность всплыло «Quo vadis».

Мы не говорили с вами — вы сами подобрали слова, ваши слова, потому что привыкли пользоваться лишь ими, вы сами нашли нужный символ. Будь на вашем месте другой человек, незнакомый с этой легендой, изменились бы и слова. Понимаете?

Лейф кивнул, хотя Джим Крю и не мог увидеть его в темноте (или мог?).

— Вы оглушили меня своей скорбью.

— Да, хотя мы не могли поддерживать эту скорбь долго — в вас почти нет ее семян. Кроме того, Мопа, тот, кто рассмеялся, нарушил нашу связь.

— Вы — та машина! — воскликнул Лейф.

— Что?

— А я-то думал, как создать машину, способную принимать и расшифровывать семантикой — мысль-значение, сумму всех ощущений тела и разума, — ответил Лейф со смехом. — Мне следовало догадаться, что ответ совсем рядом и такие машины работают уже много тысяч лет.

— Мы чувствуем тебя, — ответил Джим Крю, и рука его сжала руку Лейфа. — Мы любим тебя.

Лейф мог списать эту реплику, как оборот речи — «мы» делало ее удивительно безличной, — но все равно почему-то покраснел.

— Если ты сейчас же не объяснишь этот кошмар наверху, — сказал он чуть более резко, чем хотел, — я тебя нарежу ленточками!

— Как его зовут, — ответил Джим Крю, — я не знаю: он мог быть любым из двенадцати. А чтобы объяснить, кто и что он, придется углубиться в историю. Мы, африканцы, разделены на две группы. Первоначально различались только религиозные доктрины, хотя обе группы представляют собой последние остатки христианства. В маленьком Чаде правит Святая Тимбуктанская церковь, заявляющая, что только она хранит в неприкосновенности учение нашего Основателя. Однако мы, жители Центральной и Южной Африки, считаем, что тимбуктанцы закоснели в предрассудках и поддались искушению мирской власти.

Лейф усмехнулся в темноте. Африканец вошел в роль; речь его, как это часто бывает с речами миссионеров, явно была заучена наизусть. От собратьев по ремеслу Джима Крю отличало только одно — свою речь он заучивал на слух. Лейф поставил бы десять к одному на то, что его спутник неграмотен. Банту с подозрением относились к печатному слову, считая, что оно стоит на пути естественного общения.

— Мы, примитивы, как указывает наше название, уверенной рукой сбросили все оковы и нагими вернулись в лоно Истины. Мы подчиняемся лишь нескольким основным заповедям. На них построено все наше общество, в котором слиты воедино религия, мистицизм, экономика и политика. Мы не позволили мелочному морализаторству встать на нашем пути; наш единственный кодекс — это Золотое правило, которое только и является единственно верным…

— Хватит! — прорычал Лейф. — Избавь меня от лекций. Ты толкуешь, как гаечный уриэлит. Верным!.. Слышал бы ты, как они это произносят. А теперь рассказывай про этого типа, только покороче.

— Ты прав. — Крю снова пожал Лейфу руку. — Мы, примитивы, смогли воспользоваться даром, известным прежде как колдовство. Древние африканцы были великими колдунами. Я употребляю это слово не в смысле чего-то сверхъестественного. На самом деле колдовство — это лишь экстрасенсорные способности, которые наши дикие предки не могли ни распознать, ни использовать в полной мере.

Тогдашнее христианство и империализм белого человека подавили этот дар. Но после войны Судного дня остатки моего народа вернулись к древним обычаям. Как к народам Союза явился Исаак Сигмен, так к нам пришел Жикиза Канду, великий мыслитель, первым осознавший, что мы должны слить стремление к Господу и познание самих себя. Слияние — таков был его клич, и мы…

— Слились, — докончил за него Лейф. — А каким боком это относится к моему вопросу, а?

В первый раз за время их знакомства Лейф ощутил раздражение Джима Крю.

— Тот, кого мы встретили, — ответил обесцвеченный негр, — отверженный, изгнанник из нашего общества. Он не мог или не захотел слиться с узором нашей группы. Он извратил данные ему нами дары и обратил их ко злу. Он попытался подчинить себе наше подполье, и сила, которую он использовал… выжгла его, если вам так будет понятнее. Его рассудок поврежден.

Как и остальные, пытавшиеся силой стать средоточием группы, теперь он днями бродит по трубам и туннелям, а ночами выходит на улицы.' Нам они не могут повредить, разве только застав врасплох, но наверху они творят ужасные преступления. Их жертвы сходят с ума или кончают с собой.

— Так почему бы вам их не прикончить? Или хоть посадить в камеру?

— Что? Применить насилие к нашим ближним?

— Ты говорил об истинах. А как насчет самосохранения?

— Поднявший меч от меча и погибнет. Кроткие унаследуют землю. Мы-то знаем — мы веками проверяли это на себе, — что ключ выживания в непротивлении насилию. Пролей кровь ради своей защиты, и вскоре ее поток захлестнет тебя.

— Да ну!

— Простите, доктор, но вы же сами видели, что делают эти «обитатели тьмы», как мы их называем. Свою извращенную силу они используют единственным возможным для них способом. Они не излучают — они отражают. Их мозг воспринимает биотоки мозга жертвы и отсылает их обратно усиленными. А жертва, приняв отраженный сигнал, видит призрак, восставший из глубины ее собственного подсознания.