— А что, если мы поможем этим людям купить оленей? Ведь дали же мы денег Гунонскому товариществу, и сейчас у них уже большое стадо оленей. Все равно, как ты говоришь, морских охотников из них не получится, но оленеводы они хорошие, будут своим делом заниматься…

Гывагыргин серьезно посмотрел в глаза Глебову, словно хотел убедиться в правдивости его слов, и вдруг улыбнулся:

— Амын кэйвэ! Это здорово!

— Вот так и рассказывайте этим людям. Объединим оленей в одно стадо, сами выпасать будут, ссуду дадим, пусть еще оленей закупят. Колхоз им жиром, мясом, шкурами помогать будет…

— Ии, — не успевали поддакивать Антымавле с Гывагыргином.

— Но сначала нужно точно переписать, у кого какое хозяйство, что есть, что еще нужно. Я Зильбергу письмо напишу, поможет тебе. И пока мы будем в тундре, надо эту работу провести.

— Ии, — произнес Гывагыргин и вдруг неожиданно шлепнул по пяткам сынишку, вытянувшего ноги. Тот вскочил, испуганно посмотрел вокруг.

— Иди посмотри, — показал головой на выход Гывагыргин. — Наверно, рассветает уже.

И Антымавле вспомнил о себе. Вот так же его отец, тоже Гывагыргин, когда-то шлепал по пяткам, так же выпроваживал на улицу смотреть погоду. И вдруг ему стало радостно от воспоминаний детства, от того, что этот Гывагыргин чем-то походил на его отца.

— Холодно. Зачем он почти раздетым посылает ребенка на улицу? — недоумевал Глебов.

— Учит, — ответил Антымавле, — меня тоже так учили.

Глебов пожал плечами.

А часа через два, когда гости заснули, Гывагыргин тихо собрался и уехал проверять капканы.

Не каждому дано оленное счастье

Когда произошло разделение чукчей на оленеводов — чаучу и морских охотников — анкалинов, никто не знает, но, видимо, не так давно. Язык у них один, и поклоняются они одним и тем же духам. Но кочевая жизнь чаучу и оседлая анкалинов наложили свой отпечаток и породили различия.

Чаучу не верит в способности анкалинов и никогда не доверит им стадо. Чаучу держится с достоинством обеспеченного человека. Олень — не нерпа, он всегда рядом. Иди, забивай любого. Надо на шкуру — бей молодого бычка, надо на мясо — бей важенку, постель нужна — забей старого оленя. Любое желание удовлетворит рядом пасущееся стадо. И чаучу поклоняется оленю. Чаучу никогда не ищет другой еды, кроме оленя. Летят весной гуси и утки, летом полощутся в реках и озерах линные птицы рядом со стойбищем. Бери их хоть руками. Но никогда не сделает этого чаучу, не считает он за еду такое мясо. Птицы летают. Если сварить дичь в котле, в котором варилась оленина, то и олени, как птицы, улетят. Да и зачем, когда еда рядом бродит? Лишь изредка заманит дикого оленя чаучу или снимет меткой пулей со скалы горного барана. Эти звери подобны оленю: они по земле ходят, и их мясо можно есть.

Анкалин везде еду себе ищет. Бьет и нерпу, и лахтака, и моржа, и кита, ловит летящих и линяющих птиц, ставит сетки на рыбу. Анкалин, как свой родной дом, знает море и не боится его.

Если настигала беда чаучу, терял он оленей, нужда гнала его к морю. Тогда он влачил жалкое существование среди анкалинов, так же, как анкалин, попавший по нужде к оленеводам. Редко случалось, что чаучу становился удачливым морским охотником, а анкалин — оленеводом. И только одно сближало этих людей: зависимость друг от друга. Чаучу были нужны крепкие лахтачьи и моржовые шкуры на подошвы, ремни для вязки нарт и плетения чаута — аркана, жир для тепла и приправы к еде, а анкалину — шкуры оленя для теплого полога, одежды и обуви, жилы для шитья и нежное оленье мясо…

Боялся ехать в тундру Антымавле, остерегался Пылёка и самой тундры. Никогда он не бывал в этих местах. Ехать надо было по реке Юнивейм, в горы, к озеру Иони. Там всегда дуют сильные ветры, врываются в Кувлючинскую губу, а губа коварна не только летом, но и зимой.

Антымавле не раз ездил к ближним чаучу с товарами, бывал с инрылинцами на забое короткошерстного оленя в заливе Камака. С первой встречи не понравилось Антымавле самодовольство Пылёка. Но Глебов просил съездить к чаучу Пылёка, узнать, как живут и что думают его пастухи, его друзья по стойбищу, завязать с ними торговые дела, постараться скупить пушнину, какая есть у них. «Людей жалко, которые верят в оленное счастье Пылёка», — говорил Глебов. Надо было ехать. Антымавле согласился.

А вечером Глебов долго рассказывал, как русские люди делали новую власть, рассказывал о себе. Антымавле давно хотел узнать, почему это у Глебова шрам, как маленькая нижняя губа. И вот узнал, что это Глебов не мясо ел, как все чукчи, надрезая его у самых губ, а в бою с врагами новой власти его ранили длинным ножом, которым, как топором, разрубают человека. Подбородок потом зажил, но шрам остался. А родился Глебов с двумя руками, но лет двенадцать тому назад, когда дрались с теми, кто не хотел Советской власти, его ранили в руку из винтовки.

Необъятны просторы Кувлючинской губы. Летом на ее берегах хорошие равнинные пастбища. Свежий ветерок с моря продувает стада, отгоняет комаров и оводов.

А когда поспевают черные ягоды, утоляющие жажду, бродят по холмам и распадкам стада обладателей оленного счастья — братьев Пылёка и Лёлётке. И чем чернее и сочнее становятся ягоды, тем ближе и ближе к воде проходят тучные стада: к соли, к морской прохладе тянет животных.

Стоят недалеко от берега стойбища Пылёка и Лёлётке. Проходят мимо стада. Пастухи встречаются с родными и близкими. Всю весну и лето вдалеке от своих жили, окарауливали стада, берегли телят и важенок. Радостно у людей на сердце. Бегут посыльные по кочковатой сырой тундре в далекие береговые стойбища, передают из уст в уста, что подошли стада к морю, настало время забоя короткошерстного оленя.

Белеют паруса байдар вдалеке над водой, серебрятся на солнце брызги под дружными ударами весел, рокочут моторы: тянутся байдары и вельботы анкалинов к заливу Камака. Оглашается тундра людским говором, шелестом оленьих рогов, щелканьем копыт. Стелются над просторами дымки от костров, разносится аппетитный запах свежего оленьего мяса. Бегут юноши и сильные люди, закидывают вперед палки. Борются ловкие, раздевшись по пояс, гордятся победители, таят гнев побежденные. Танцуют девушки в пестрых керкерах. Льются песни, гремят бубны. Одаривают друг друга люди. Добры и щедры Пылёк и Лёлётке: велико их оленное счастье. Пусть и больше дадут — неважно, только бы люди восторгались их удачей, не говорили бы о них плохо.

Скрываются вдалеке паруса байдар, удаляется рокот моторов, отходят в тундру стада чаучу, затихает залив Камака. Пошел кочевать по долине реки Юнивейм Пылёк, а Лёлётке Улювеймской впадины держится. Подмерзла тундра, снег выпал, реки встали. Задули холодные ветры с севера, метут снега. А Пылёк все дальше и дальше по долине реки уходит. Три больших стада у него. Сколько оленей в каждом, сам не знает. Чужие олени в стадах есть, но своих больше. Если посчитать по пальцам, то чужие олени все равно что пятый палец на руке.

Пылёк с самым большим стадом кочует. Пять яранг в его стойбище, две жены с ним, а еще две в других стадах. Одна в первой яранге живет, другая — во второй.

Счастье Пылёку, видимо, от роду досталось. Еще при жизни выделил отец старшему наследнику Пылёку целое стадо, а сам с Лёлётке остался жить: мал он еще был.

Удачлив Пылёк. Умножилось быстро стадо — разделил. «Раз одно стадо у меня, мне нужна одна яранга и одна жена, а если второе стадо появилось, я должен иметь два хозяйства и по женщине в каждом», — рассуждал Пылёк и взял себе вторую жену, хозяйкой второго стойбища сделал. Но и первую жену не бросишь. Стара стала, кто ее теперь возьмет? Пусть живет, хозяйка хорошая, знающая. Счастье не покидало Пылёка, быстро умножились оба стада, опять трудно выпасать стало. Сыновьям выделять еще рано. Множество оленей — сердцу радость. Опять взял в жены молодую девушку, дочь бродяги, ничего не имеющего Номо. Хозяйкой третьего стойбища сделал. Свой глаз в стойбище вернее всего.