— Пол, прошу тебя, мама…
Но он уже отключился.
— Не беспокойся, — сказал Мэтью, — я все улажу.
Он сел на кровати, откинувшись на подушки, и снова привлек ее к себе. Она немного поспала, а когда проснулась и увидела, что он все еще здесь, просияла.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не знаю. Как в страшном сне. Но ты здесь… — Она сглотнула застрявший в горле комок. — Мэтью, прости, что я испортила кадр. Я не хотела…
— Молчи. Это я должен просить прощения.
Она засмеялась. Он немного отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза. В них все так же стояли слезы. У него болезненно сжалось сердце.
— Ох, Мэриан…
Прижав свои губы к ее губам, он бережно положил ее на спину и лег сверху — чтобы целовать, обнимать и утешать ее.
Утром он отвез ее в аэропорт Кеннеди и оставил там — одинокую фигурку с сердцем, разрывающимся от счастья и отчаяния. Глаза Мэриан не просыхали от слез. Мэтью… Нельзя о нем думать — только о маме. Два дня назад, когда она тщетно пыталась дозвониться, Селия была уже при смерти…
Мэриан запрокинула голову и некоторое время бесцельно наблюдала за дрейфующими в небесной синеве облаками. В природе царила тишь, а в ее груди бушевал шторм. Ах, мама, мама! Если ты меня слышишь, знай — я безмерно люблю тебя! Господи, передай, пожалуйста, маме, что мое сердце разрывается от любви и скорби. Пусть ей будет хорошо там, наверху!.. Господи, сделай так, чтобы этого не было! Чтобы я приехала домой — и увидела ее…
Объявили посадку на ее рейс. Мэриан опустила голову. Сколько событий всего за несколько дней! Она так старалась быть сильной, но сейчас силы покинули ее. Опереться бы хоть на чье-нибудь плечо. Пусть бы кто-то любил ее, не оставлял одну… но никого не было. Она глубоко вздохнула и вдруг почувствовала чью-то руку у себя на плече. Наверное, это стюардесса просит ее поспешить… Мэриан подняла голову и встретила полный сочувствия взгляд.
— Мэриан, — тихо сказала Грейс. — Я лечу с тобой.
Глава 23
Усталые лучи конца лета пронзали темные аллеи, высвечивая булыжник под ногами и частично искрошившиеся, сплошь в трещинах, желтовато-коричневые стены. Ставни были закрыты; балконы с ажурными перилами из ковкого чугуна увиты плющом; земля иссушена зноем. От неплотно закрытых канализационных люков шел едкий запах; возгласы играющей ребятни не нарушали дремотного покоя.
Серджио шел заложив руки в карманы, ни на чем не останавливая взгляда. Флоренция. Крупнейший культурный центр эпохи Возрождения. Торговцы, лошади, шелест юбок из грубошерстной ткани, звон флоринов, зловонные канавы, грязь, нищета и роскошь — он почти видел, слышал, осязал все это. Вот прогромыхала карета; нищий цепляется за ноги; а в отдалении звуки органа капеллы Медичи перекрываются радостными кличами при виде Мастера.
Чей-то голос настойчиво пробивался сквозь грохот, выкликая его имя, пока не заглушил заунывные звуки прошлых столетий. Подняв голову, Серджио увидел одного из своих студентов — тот махал ему рукой, высунувшись из окна. Он махнул в ответ и, облизнув сухие губы, почувствовал горький вкус мраморной пыли. Пальцы еще ощущали резец.
Серджио усмехнулся. Он как будто застрял между прошлым и настоящим и испытывал чувство, близкое к эйфории. Он был частью Флоренции, так же как она была частью его самого. Каждое лицо, каждый камень, каждое произведение искусства бесконечно много говорило его сердцу, питало тщеславие художника, со временем перешедшее в неутолимую жажду признания — не только ради собственной славы, но и ради славы любимого города. Она, эта жажда, стала такой же потребностью, как другие жизненно важные потребности его тела. Когда все будет кончено, его назовут безумцем: просто не смогут подобрать другого определения. Им не понять его экстаз и агонию, но, возможно, настанет день, когда первоначальный шок сменится восхищением и люди поднимутся до понимания его мотивов и свершений.
Много лет назад, будучи двадцатилетним юношей, он возомнил себя современным воплощением Мастера. Но повзрослев, понял, что хотя верностью призванию и остротой душевных мук не уступает Микеланджело и всецело проникся его мироощущением, а его искусство вобрало в себя приемы гения, однако у него свой, особый творческий путь. Эпоха Кватроченто воздала хвалу Мужчине — двадцатый век призван воспеть Женщину.
На душе у Серджио полегчало; он ускорил шаг. Его маршрут лежал через вытянутый в длину двор галереи Уффици. Впереди виднелись каменные своды; за ними катила свои воды Арно. На набережной он остановился купить вечернюю газету.
Заметка на второй странице его не удивила. Еще вчера весь мир узнал о тщательно скрываемой трагедии дома Таралло. Росария, жена знаменитого гонщика Энрико Таралло, мать его сыновей, умирает от рака. Энрико вернулся в Италию.
Серджио двинулся дальше, замедлив шаг; сердце сжалось. Много лет он запрещал себе думать о семье Таралло, но сейчас на него нахлынули воспоминания детства. Он увидел Росарию девочкой — уже тогда она была неразлучна с Энрико. Он, Серджио, тоже любил ее — как сестру. Она всегда внимательно слушала, с ней можно было делиться сокровенными мечтами, не рискуя напороться на насмешку. С другими она была застенчива, боязлива; Энрико защищал ее — даже от деспотичной матери. Точно так же Сильвестра, бабушка Энрико, защищала Серджио от необузданного нрава его собственной матери; по счастью, он так редко ее видел, что Сильвестра заняла ее место. Эта знатная дама, обитавшая во дворце, обращалась с ним, уличным мальчишкой, как со своим сыном; Энрико считал его братом. Семья Таралло стала его семьей; он разделил их горе, когда умер отец Энрико; он их искренне любил. А потом предал.
Серджио остановился и дотронулся ладонью до шершавой каменной стены, чтобы прогнать воспоминание — прекрасное лицо Арсенио. Арсенио, возлюбленный младший брат Энрико и обожаемый внук Сильвестры… Мальчик, который преклонялся перед талантом Серджио, умолял взять его в bottega…
Он продолжил путь — и уже не пытался отмахнуться от сменявших друг друга картин прошлого. Трагедия семьи Таралло была все равно что его собственной.
Воздух в его квартире был спертым, но он не стал открывать окно, а разделся и стал под душ. Все это было так давно, но иногда его мутило от воспоминаний о пролитой крови. Однако настанет день — и весь мир падет к его ногам, сраженный величием его таланта и совершенством техники. Место в анналах истории ему обеспечено, но он заплатил высокую цену.
Утром по радио передали о кончине Росарии. Значит, ждать осталось совсем недолго. Скоро великолепная Сильвестра покажет силу своего гнева и глубину ненависти. Теперь более чем когда-либо он должен думать о деле своей жизни — и о мести Полу О’Коннеллу, человеку, который причинил ему, а стало быть, и семье Таралло, непоправимое зло.
Он снял трубку и набрал телефонный номер Дарио в Лондоне.
Дейдра вышла на веранду виллы в Ла Тюрби. Из висящих над головой кашпо свисали пышные ветви герани и лобелии, почти смыкаясь с тянущимися вверх розовыми кустами, искусно рассаженными вдоль балюстрады. Веранда выходила в сад камней. Каменная дорожка вела от ступеней через лужайку и, раздвоившись, окаймляла бассейн. Из окон верхнего этажа открывался изумительный вид на Монте-Карло, море и берег Италии.
Вилла принадлежала одной из ее приятельниц, уехавшей в Юго-Восточную Азию. Дейдра сняла ее за счет Мадлен на неделю, пока будет длиться рекламная кампания фирмы «Пирелли»; дело шло к концу. Вечером им предстояло с группой моделей и фотографов отправиться на банкет в «Отель де Пари». А на завтрашний вечер Дейдра запланировала вечеринку на вилле в честь окончания кампании и дня рождения Мадлен, которой исполнялся двадцать один год.
Спустившись с веранды, Дейдра глубоко вдохнула цветочный аромат и, надев солнечные очки, устроилась возле бассейна и стала наблюдать за Полом, чьи могучие плечи рассекали водную гладь. Экономка Женевьева принесла бутылку ледяного лимонада.