С каждым днем все больше народу собиралось во дворе, чтобы обсудить странное явление, а в окна забиралось все больше людей, увлеченных поиском решения загадки. Не меньше народу было и внутри дома – они бродили по этажу, выстукивали стены, приглядывались к малейшим неточностям, допущенным строителями, но и их надежды не оправдывались. Комнаты не было, но ее все видели, и это пугало тех, кто строил планы на заселение дома, вкладывал в него свои деньги и силы. Люди боялись, подозревали нехорошее, и в конце концов решили убрать две стены в загадочной комнате, превратив ее в обычную веранду.

Сказано – сделано. Прошел день, другой, а люди все стояли и ждали, боясь по-прежнему заселяться, и были правы. На второй день после устройства веранды, в другом конце дома исчезла еще одна комната. То есть, никто не знал, была ли она прежде, поскольку ту часть дома просто забросили, полностью отдавшись поискам прежде пропавшего помещения, но теперь другую странную комнату обнаружили. Это окончательно напугало людей, и они решили снести дом. На следующее утро к дому подъехала строительная техника, несколькими ударами стальной бабы стены были обрушены, а затем экскаваторы ковшами довершили начатое. За пару дней площадку, на которой прежде стоял дом расчистили, разбили на ней цветник, а на соседней площадке начали строительство другого дома.

Будущие соседи уже давно перезнакомились, создав некое подобие клуба по интересам. Многие целыми днями просиживали в беседке у цветника, обсуждая перипетии строительства, но после того как первый дом был снесен, люди стали замечать каких-то странных персонажей, периодически появляющихся среди них. Эти пришлые, как их прозвали старожилы, создавали впечатление потерявшихся – они явно не понимали, что происходит и где они. Двигались они необычно, ни с кем не общались, но стоило только с одним из них заговорить, как тот старался быстро убраться восвояси. А когда построили второй дом, странные персонажи исчезли окончательно. А вместе с ними исчезла и комната в новом доме.

***

Он тщательно следил за своим внешним видом. Всегда чистая и выглаженная рубашка, галстук в тон платочку, костюм чистой шерсти в тончайшую красную полоску и дорогие ботинки. Таким он появлялся на работе ежеутренне, ровно в 8-59 открывал кабинет и приступал к работе. Выполнял свои обязанности этот человек методично, не сбиваясь с темпа и улаживая все дела в строго означенный срок. В 13-00, минута в минуту, закрывал кабинет, спускался этажом ниже, в столовую, чинно поглощал пищу, укладываясь в пятнадцать минут, отведенных самому себе на трапезу, а затем удалялся на прогулку в соседний сквер. Двадцатиминутный променад по раз и навсегда заведенному маршруту помогал перевариванию пищи, в чем он был абсолютно уверен, вычитав когда-то об этом у очень уважаемого им автора на оборотной стороне листка отрывного календаря от 18 июля. Он вообще очень уважал авторов, которым доверял.

С 14-00 до 18-00 он выполнял послеобеденную часть работы с тем же тщанием и усердием, и к концу рабочего времени дневной план выполнялся неукоснительно. Только одно могло помещать – вызов к начальству, но он был всегда готов, и не просто готов. С потаенной радостью всегда заходил в высокий кабинет, четко отвечал на вопросы, максимально подробно освещал заданный вопрос, опираясь на цифры и формулировки внутренних приказов, и каждый раз выходил из кабинета с чувством удовлетворения от произведенного в очередной раз впечатления на руководство. А через некоторое время получал повышение по службе. В такие дни, придя домой, он выпивал рюмку коньяка, которую закусывал яблоком, не позволяя себе ничего большего. После просмотра вечерней новостной телевизионной программы (а никаких развлекательных и познавательных передач он не смотрел принципиально, одинаково презирая как артистов и музыкантов, так и ученых) ровно в десять вечера ложился спать, а проснувшись в четверть седьмого утра, делал зарядку, принимал душ, съедал двести граммов нежирного творога, выпивал стакан кефира и отправлялся на работу, пешком. За своим здоровьем, впрочем, как и за мыслями, которые всегда были четко структурированы, на полезные и мешающие делу, он тщательно следил.

И вот однажды, после очередного успешного доклада, он был вызван в высокий кабинет, где навстречу ему, поднявшись из-за стола, направился самый главный из начальников и объявил о новом назначении – на пост руководителя Главного департамента науки, искусства и цирка. Большой начальник поздравил его с назначением, даже уделив лишние две минуты на общение, во время которого, слегка приобнявши за плечо и внимательно глядя в глаза, попросил навести на «этом сложном и ответственном участке» порядок.

На следующий же рабочий день новый руководитель начал наводить порядок с таким рвением, что к первому же визиту самого высокого начальника, который тот нанес в Департамент через полгода с целью инспекционной проверки, ему было что показать. Все ученые были поделены на две уже знакомые нам категории – полезных и мешающих делу, после чего вторые были изгнаны. Все деятели искусств и цирковые подверглись той же чистке, и глазам начальства предстала благостная картина – все театры играли один и тот же полезный репертуар, а в цирке клоуны веселили народ шутками, спущенными им по разнарядке сверху.

В тот вечер он позволил себе рюмку коньяку.

***

Лавка, в которую я случайно забрел, поражала обилием удивительных экспонатов. Непонятно было только, что она из себя представляла – то ли собрание антиквариата, то ли артефакты вперемешку с сувенирами со всего мира. Засомневавшись, я вышел из дверей взглянуть на вывеску, но так и не понял ничего, поскольку на ней было выведено единственное слово – «Лавка». Снова потревожив колокольчик на входной двери, я вернулся в это загадочное помещение и принялся разглядывать экспонаты.

Чего тут только не было и какие только альянсы не составляли выставленные экспонаты. Одна из книг первого тиража, изданного Джозефом Смитом, и кепи французского образца офицера армии южан соседствовали с роучем шайенов и трубкой с кисетом то ли хадатсов, то ли манданов. Тут же, на соседней полке рядом с пуговицей кителя морского офицера царской армии трехвековой давности висела кухлянка ительмена, а чуть поодаль спокойно уживались старинные издания библии и торы, с которыми соседствовал без всяких претензий на особость «Цитатник Мао».

Всякую вещь в лавке дозволялось трогать без опасения быть или распятым, или покоренным и проданным в вечное рабство, или, на худой конец, загнанным в резервацию с поражением в правах. И ни одной из них не было дела ни до хозяина этой замечательной лавки, ни до меня, обыкновенного любопытствующего, ни до многочисленных проверяющих, заглядывавших в лавку ежемесячно «попроведать» ее владельца. Безразличные к любым коллизиям, с ними происходящим, равнодушные к течению времени и конъюнктуре спроса, страницы разных книг, святых для многих из ныне живущих, не переплетались в яростной попытке задушить друг друга. Они давно успокоились познав ту самую вечность, что так красочно описана в сплетении букв разной толщины и начертания, нанесенных на гладкую и любовно обработанную заботливыми руками некогда живших людей поверхность каждой из них.

А на улицах вокруг лавки бушевали страсти и в открывавшиеся иногда двери доносились отголоски этой извечной битвы за место под солнцем, всегда оканчивающейся «победой» всех сторон.

ГЛАВА VII

Один

Я вас повел, и вы пошли за мной, увлеченные красотой образов, которые я вам нарисовал, и идей, поразивших вас своим волшебным сиянием. Чем дальше мы шли, тем больше становилось у нас последователей – из горстки начинавших мы превратились в многомиллионную армию.

Прошло время, я обернулся посмотреть на ваши лица и в первых рядах увидел пустые глаза и фигуры в позах принужденной готовности. «Может быть, кто-то в задних рядах?» – подумал я и тут же отбросил эту мысль, до краев не дотянуться.