— Видите? Скоро совсем лысой стану… И беззубой. Часть зубов выпала, остальные качаются. Бери и вытаскивай…

Беседа не клеилась. Я разъяснил Ларисе Николаевне причины и цель вызова.

— Снова будете вести следствие? — вяло поинтересовалась она. — Сразу ничего не смогли сделать, а теперь — бесполезно…

— Почему вы так думаете?

— Времени много прошло, по-настоящему моим делом никто не занимался, да и не хотел заниматься.

— Времени действительно прошло много, но иногда именно это обстоятельство помогает раскрыть преступление, — попытался я успокоить Ларису Николаевну. — Преступник теряет бдительность, проговаривается или по-другому выдает себя. У вас для меня никаких новостей нет?

— Нет, ничего нет…

— Тогда я буду просить вас еще раз рассказать о гибели Тани и о том, кто, как и почему мог ее убить. Я хочу выслушать вас сам, чтобы убедиться, что мои предшественники ничего из ранее сказанного вами не упустили.

Я видел, как неприятно было ей вспоминать тот трагический вечер, бередить незажившие раны.

— Это нужно, Лариса Николаевна, нужно в интересах дела, поймите меня, — настаивал я.

И она подробно рассказала мне о гибели Тани, о своем подозрении.

— Теперь подытожим сказанное, — предложил я. — Значит, вы считаете, что напасть на Таню с целью ограбления не мог никто, поскольку у детей взять, как правило, нечего. На нее не могли напасть и с целью надругательства, так как проходная парадная — место для этого неподходящее. Вы убеждены, что там ее кто-то ждал или вошел туда почти одновременно с ней, чтобы убить и скрыться. Я правильно вас понимаю?

— Да, правильно, — ответила Лариса Николаевна.

— Мотивом убийства, по-вашему, могла быть только месть за то, что вы пригрозили поварихе Тыриной сообщением в ОБХСС. Так?

— Да, только месть.

— Убийство, с вашей точки зрения, могла совершить Тырина или кто-нибудь другой, например Кошкина, но по наущению Тыриной. Верно?

— Абсолютно. Кроме них, ко мне все относились нормально.

— Теперь скажите мне: что вы думаете по поводу вывода следствия о неосторожном убийстве Тани дверью?

— Если с ним согласиться, то получается, что Таня ждала удара, ждала своей смерти. Но ведь это же нелепо! — воскликнула Лариса Николаевна. — Она должна была слышать шаги за дверью и отойти в сторону. Кроме того, я не верю, что удар дверью мог привести к множественным переломам костей черепа.

— А вас знакомили с актом экспертизы?

— Нет, не знакомили. Мне были объявлены только выводы.

— Знаете ли вы, что у Тани обнаружены следы двух ударов: один — в лобной части головы, второй — в затылочной?

— Да, знаю.

— Ну, и последний вопрос: Нонна Страхова, с которой Таня каталась во дворе с горки, говорит, что ваша дочь ушла от нее, когда послышались сигналы точного времени, то есть в девятнадцать часов. Старушка Козырева утверждает, что обнаружила Таню в парадной в девятнадцать часов пять минут. Вы доверяете их показаниям?

— У меня нет оснований не верить им. И все-таки я не понимаю, почему Таня пошла не в свою, а в проходную парадную, будто кто-то звал ее туда…

— В этом я постараюсь разобраться. Удастся ли мне найти преступника, не знаю, но я сделаю для этого все, что в моих силах. А теперь давайте расстанемся. Поздно.

Лариса Николаевна направилась к выходу из кабинета.

— Да! — вспомнил я, складывая бумаги в сейф. — Если у вас сохранилась шапка дочери, принесите ее завтра.

На следующий вечер Лариса Николаевна пришла с небольшим пакетом и, развернув его, подала мне детскую шапку из цигейки коричневого цвета, с дугообразными вырезами спереди и сзади, с ушами, на которых болтались тесемки. Она заметно нервничала.

— В чем дело? — спросил я.

— Вчера вас интересовало мое мнение о возможности гибели Танечки от удара дверью. Я это полностью исключаю. И не только по тем причинам, о которых уже говорила вам. Посмотрите на шапку. Она мягкая, плотная и должна была погасить силу удара. И еще скажу, что эксперимент, который проводился с манекеном, не убедителен. Если от удара дверью он падал затылком на заглушку батареи парового отопления, то это не значит, что так же падало бы тело человека…

Я внимательно следил за ходом мыслей Ларисы Николаевны, а она продолжала:

— Конечно, проведение такого эксперимента с живым человеком исключено, но я слышала, что прочность защитных касок испытывают на трупах. Почему бы вам не попробовать?

Я чуть не назвал ее сумасшедшей и, кое-как подавив в себе возмущение этой ужасной идеей, ответил:

— Подумайте над тем, что вы говорите, вы — женщина, мать, медицинский работник! Кто позволит такое? Ведь это глумление!

Лариса Николаевна сникла.

— Простите меня… Я, наверное, схожу с ума, со мной творится что-то неладное…

Она вытерла платком навернувшиеся на глаза слезы.

— Успокойтесь, — сказал я, понимая, что должен помочь ей выйти из состояния, в котором она пребывала так долго. — Вас постигло большое горе, но я убежден, что многое у вас еще впереди. Вы молоды. Случившееся не поправишь, но жить только горем нельзя. Я знал одну женщину, на глазах у которой под колесами самосвала погибла дочь. Она родила вторую…

— У нее был муж, а у меня мужа нет, — грустно ответила Лариса Николаевна.

В тот вечер мы вместе пошли к станции метро. Скрипели, раскачиваясь на ветру, лампы уличных фонарей, в лица нам летели хлопья мокрого снега. Я продолжал убеждать ее:

— Вы живете в замкнутом кругу: дом — работа — дом. В нем все напоминает вам о дочери. Почему бы не попробовать хоть на время выйти из этого круга, не съездить, к примеру, на Кавказ, не походить в группе туристов по горным тропам, не посидеть у костра? Вы — медицинская сестра, и ваши знания могут там пригодиться. А сколько интересных людей вы встретите!

Но Лариса Николаевна молчала. Только когда подошел ее трамвай, она спросила:

— Вы еще вызовете меня?

— Бесспорно, и очень скоро. Я ничего не стану скрывать от вас. Мы будем работать вместе.

Утром, по пути на службу, я заскочил в отделение милиции, которое занималось установлением убийцы. Начальник уголовного розыска Сизов оказался, к счастью, на месте. Закончив пятиминутку и отпустив подчиненных, он спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Нужно посмотреть розыскные материалы по делу об убийстве девочки, Тани.

— А что? Опять мать написала куда-нибудь? Кляузная особа. У меня есть сведения, что она собирается отказаться от участия в предстоящих выборах…

— Не знаю. Я беседовал с ней два вечера подряд. У меня сложилось мнение, что это порядочная женщина, но глубоко несчастная и к тому же обиженная.

— Мы сделали все, что было в наших силах. Ума не приложу, что можно придумать еще… — Сизов вынул из сейфа и подал мне две толстые папки. — В течение года мы неоднократно делали поквартирные обходы домов, беседовали с жильцами, ориентировали на выявление убийцы актив, дружинников, дворников, организовывали патрулирование, проверили на причастность к преступлению пьяниц, трудновоспитуемых подростков, а результатов — никаких!

Он говорил правду. Работа была проведена большая, но все справки и рапорты, которыми были туго набиты папки, кончались стереотипной фразой: «Каких-либо данных о преступнике добыть не удалось».

Попросив Сизова направить в прокуратуру подробный отчет о розыске, я сказал ему о своем намерении побывать в парадной, где погибла Таня.

— Тут недалеко, охотно провожу вас, — предложил он.

Через десять минут мы пришли на место происшествия. Дом, в котором жила Таня, был послевоенной постройки. С улицы его украшала массивная, в два человеческих роста, дубовая двустворчатая дверь. За ней, примерно в двух метрах, имелась вторая такая же дверь. Дальше, налево, — лестница в несколько ступенек и площадка перед шахтой лифта. Еще дальше — такая же лесенка вправО| и слева от нее — выход во двор через тамбур, аналогичный пройденному, с двумя тяжелыми двустворчатыми дверями, левые створки которых открывались наружу.