Работу над делом я решил начать с допроса Лифшица. От встречи с ним я многого не ждал, и все-таки во мне теплилась надежда на то, что вдруг Марк Исаакович вспомнит какую-нибудь незначительную деталь, которая по-новому осветит происшествие, позволит увидеть хотя бы отдаленную перспективу его раскрытия. Из собственного опыта я знал, что заявители иногда сами, сознательно или по недомыслию, опускали такие подробности; случалось это и по вине тех, кто беседовал с ними.

…Три часа я с помощью Лифшица тщательно прослеживал путь колонны «МАЗов», и чем меньше оставалось

До границы Новгородской и Ленинградской областей, тем больше таяла эта надежда. Нет, ничего нового Марк Исаакович сообщить не мог. Правда, он вспомнил, что за Зайцевом, во время объезда закрытого для движения участка шоссе, видел у самого леса несколько тлевших костров, но тут же заявил, что людей возле них не заметил. Не появлялись они и в свете фар. Да и кому захотелось бы в такую погоду, в темноте, под дождем месить ногами грязь?

Пепельница на моем столе уже несколько раз наполнялась окурками папирос, которые мы беспрерывно смолили. Выбрасывая их в корзину, я не переставал наблюдать за Лифшицем, но никаких изменений в его поведении уловить не мог: высокий, худощавый, полуседой, с живыми карими глазами на изъеденном ожогами лице, в синем костюме с орденскими планками, он сидел неподвижно, на вопросы отвечал с готовностью и откровенно, иногда подшучивая над собой, над нелепостью своего положения.

Заканчивая допрос, я спросил:

— У вас в других ящиках были изделия, аналогичные похищенным?

— Да, — ответил Лифшиц. — Я захватил с собой образец.

Он вынул из бокового кармана пиджака и положил на стол продолговатую, обтянутую голубым бархатом коробочку. Я открыл ее. На белом атласном шелке поблескивала длинная снизка ярко-желтых бус. Их украшала подвеска из бурого янтаря в виде изящно вырезанного кленового листика и жука на нем.

Я изъял эти бусы.

— Были ли раньше в магазине недостачи, кражи ценностей?

— Недостачи бывали, но незначительные, у продавцов.

— Пришлите мне сведения о последних переучетах, года за три.

— Хорошо, сделаю, — пообещал Лифшиц и, перед тем как покинуть кабинет, попытался вызвать меня на откровенность: — Кажется, что дело это безнадежное. Если бы сразу, по горячим следам… А теперь? Что с воза упало, то пропало. К чему мне готовиться?

— Сейчас рано говорить об этом. Ждите, там видно будет.

Я не мог сказать ему, что моим воображением уже овладели костры, тлевшие когда-то за обочиной шоссе.

Дорога в Новгород показалась мне нестерпимо длинной. Поезд шел как будто ощупью, в вагоне было темно и душно. На голых полках храпели мужчины, у окна тихо разговаривали и беспрерывно лузгали семечки женщины. Где-то рядом плакал грудной ребенок. Я прислушивался к вялому постукиванию колес, и по его ритму угадывал приближение станций. Их было много. На остановках по вагону, хлопая дверями, ходили шумные люди в сапогах и валенках, пальтишках и ватниках, шапках и шерстяных платках, с мешками, корзинами и перевязанными веревками чемоданами. И было непонятно, где живут эти люди, потому что появлялись они из кромешной тьмы и исчезали в ней же, напустив в вагон терпкую смесь морозного воздуха с запахами туалета. Только под конец пути, когда за окнами стали проплывать не единицы, а десятки и сотни электрических огней, локомотив вдруг осмелел, разогнался и тут же стал тормозить, — он подходил к новгородскому вокзалу.

Подождав, пока схлынет толпа пассажиров, я спрыгнул на перрон и осмотрелся в надежде увидеть встречающего меня работника милиции. Оказалось, что надеялся я напрасно. Никто не ждал меня и в здании вокзала. Огорченный, я вышел на привокзальную площадь. Две бабы с мешками, в которых: визжали и бились поросята, удалялись по ней в сторону города и уносили с собой последние признаки жизни. Но вот раздался авомобильный гудок. Бабы вскрикнули. Мимо них промчался обшитый железом зеленый старенький «Виллис». Он выскочил на площадь и, описав полукруг, остановился у подъезда вокзала. Увидев за его рулем милиционера, я понял, что обо мне не забыли.

— Велено отвезти вас на дебаркадер, — сказал шофер, когда я сел рядом с ним.

Мы поехали сначала по пустырю, потом — между рядами новых жилых домов, свернули на центральную, обрамленную монументальными зданиями площадь Победы, с нее — на Советскую улицу и улицу Максима Горького… Справа, за деревьями, выросли зубчатые стены кремля, купола Софийского собора, слева промелькнуло массивное трехэтажное здание Управления милиции. А вот и новый мост через Волхов…

«Сколько лет прошло со времени предыдущей поездки сюда? — вспоминал я. — Много… Тогда заканчивалось строительство этого моста, в кремле шли реставрационные работы, устанавливались на каменные постаменты знаменитые колокола, город возрождался из пепла. Как изменился его облик за это время!»

Машина переехала мост, спустилась к берегу реки и остановилась возле плавучей деревянной гостиницы. Я отпустил шофера, осмотрелся. Неподалеку от дебаркадера чернела прорубь. Разбив тонкую корочку льда, я опустил ладонь в студеную воду. Потом, сделав из пригоршни несколько глотков, умылся ею. Эту священную воду пили мои предки. Она всегда помогала им. Я тоже верил в ее чудодейственную силу.

Утром, когда по правому берегу Волхова еще бродили холодные голубые тени, а левый, Софийский, уже сверкал в лучах восходящего солнца, я отправился в Управление милиции. Начальник уголовного розыска — плотный, осанистый подполковник, — судя по всему, ждал меня.

— Как устроились? Нормально? Позавтракали? — поинтересовался он. — Розыскные материалы желаете посмотреть? На поиск похищенного янтаря были ориентированы все отделения милиции, в первую очередь те, по территории которых проходит шоссе, мобилизованы активисты из числа местных жителей, с их помощью велось наблюдение на рынках, в клубах и других общественных местах. Бумаг накопилось много, толку никакого. Если бы кража была совершена у нас — давно бы где-нибудь выплыли эти бусы…

— Кто из ваших подчиненных отвечал за эту работу? — спросил я.

— Кислицын, старший оперуполномоченный. Он подойдет.

Я перелистал розыскное дело. Подшитые в нем ориентировки, задания, донесения были составлены по всем правилам сыскного искусства. Работа, которая крылась за ними, впечатляла. Но кто скажет, велась ли эта работа в действительности, и если велась, то насколько глубоко и добросовестно?

В кабинет вошел чисто выбритый и аккуратно причесанный молодой человек в сером костюме и белой рубашке с красным галстуком. Он поздоровался с начальником, потом дружелюбно взглянул на меня.

— Николай Николаевич будет помогать вам, — сказал начальник. — С ним и решайте все вопросы. Ну а над теми, которые не сможете решить, будем думать вместе.

Кислицын позвал меня в свой кабинет.

— Курите? — улыбнулся он и положил на стол пачку сигарет.

— Только «Беломор» и только фабрики Урицкого, — ответил я.

Мы закурили. Глядя на приветливое, почти юношеское лицо своего нового помощника, я подумал, что он никак не похож на работника сыска. А может, там как раз такие и нужны?

— Поработаем? — попробовал я прощупать уполномоченного.

— Безусловно, — с готовностью ответил Кислицын.

— Тогда скажи мне, Коля, насколько реальны те мероприятия, о которых написано столько бумаг?

— Не знаю… я не в состоянии был их контролировать, от других дел меня не освобождали.

— Какой участок шоссе ремонтировался последним? Кто вел эти работы? Где можно найти фамилии этих людей?

— Дорога была сделана целиком в октябре, завершающие работы велись недалеко от Зайцева. На них було занято человек тридцать, жили они в палатках, а руководство находилось в Крестцах.

— Мне почему-то кажется, что ящик с бусами украден под Зайцевом, — поделился я своими мыслями. — Есть два пути проверить это. Первый — получить список, тех, кто до последнего дня трудился там, поработать с ними и вокруг них. Второй — остановиться в Зайцеве, поездить по соседним деревням, походить на танцы, поговорить, послушать.