Ужас овладел ею, она поняла, что погибает, она вспомнила, что взрыв метана израсходовал имевшийся в воздухе кислород, вместо него теперь появилась углекислота, может быть даже самое страшное — окись углерода, зловещий угарный газ, один из сильнейших ядов. Она успокаивала себя — нет, удушье должно было наступить сразу же после взрыва, а оно не наступило, она дышала, хотя и с усилием, кислород есть — взрыв выбросил из короткого квершлага все образовавшиеся ядовитые газы, в созданное разрежение ринулась свежая струя, пополняя исчезающий кислород. Однако дышать становилось все труднее, воздух словно исчезал, он становился мертвым и ненасыщающим. Она вспомнила о самоспасателе — он выручит ее, она отгородится его фильтрами от сгущающихся в квершлаге газов. В страшном смятении она искала самоспасатель у себя на поясе, шарила руками по земле. Пальцы ее нащупали остатки разбитой коробки. Тогда она громко и пронзительно закричала, на этот раз эхо возвратило ей крик — в стенах что-то загрохотало, завизжало. Маша уронила голову, ей показалось, что она проваливается в мутную болотную воду, она билась на земле, пытаясь встать. Она знала, что удушья не избежать, и задыхалась раньше, чем удушье наступило.

Ей удалось перевернуться со спины на живот. Страх и жажда жизни толкали ее вперед, тащили ее, словно чужая могучая рука. Маша вдруг забыла о боли и бессилии. Она не сумела подняться и поползла на коленях к выходу. Опираясь на руки, она хваталась за каждый бугорок, впивалась в ямки. Никогда она не догадывалась, что столько силы таилось в ее слабых руках, неистово и отчаянно они тянули ее отяжелевшее тело все ближе к выходу, к спасительной свежей струе, пролетавшей со скоростью ветра всего в сотне метров от нее. С каждым рывком избавление от гибели делалось реальнее, Маше почудилось даже, что стало легче дышать. Это было обманчивое чувство, ей пришлось тут же в этом убедиться. Воздуху не хватало все больше, теперь это было уже настоящее, а не воображаемое удушье. В голове у Маши тяжело и гулко шумело, как в створке большой раковины, перед глазами прыгали разноцветные искорки, сердце, казалось, выросло, заполнило всю грудь и, как постороннее большое тело, тяжело билось о ребра, дыхание становилось коротким, торопливым и всхлипывающим. Маша уже не дышала, а судорожно разевала рот, не прикрывая его, как выброшенная на воздух рыба, — она жадно ловила вспухшими губами нагретый воздух, почти лишенный кислорода. Утраченное чувство боли вернулось с удвоенной остротой — все внутренности ее кололо и резало. При резких движениях боль становилась непереносимой. Маша понимала, что тяжело ранена, — ей нужно было лежать, не двигаясь. Но движение означало жизнь, спасение было неподалеку. И она, напрягаясь, содрогаясь от боли, испуская жалкие, не слышные ей самой стоны, отчаянно ползла — с каждой минутой все медленнее — к свежей струе. Она звала на помощь, молила с рыданием: «Спасите меня! Спасите меня!» — она не знала, были ли это вправду крики или только мысли — полубезумные, смятенные, похожие на вопли мысли.

И это страстное стремление вырваться было так огромно, что, уже не имея сил проползти шаг вперед, она все еще думала, что продолжает свой путь к спасению. Маша лежала на земле, ее голова медленно и устало приподнималась и падала, она делала бессильные, скользящие движения руками, раскидывала их по земле, как в воде, — ей представлялось, что это именно то, что следует делать. Задыхаясь, слабо втягивая частыми вдохами ненасыщающий воздух, она тихо плакала. Потом она опрокинулась на спину и судорожно водила над собой руками, пытаясь захватить ладонями воздух, которого уже не было.

И когда на ее закрывшиеся от мучения веки упал резкий сноп света, а живительный кислород пронзительно-чистой струей ворвался в ее распахнутый рот, она не сразу поняла, что с ней происходит. Не раскрывая век, жалко всхлипывая, захлебываясь от избытка воздуха, она сперва слабо, затем все более жадно пила и глотала его, пьянея и возрождаясь. С усилием, медленно Маша приоткрыла глаза — ей казалось, что она бездну времени тянула отяжелевшие веки вверх. А потом еще долго, долго всматривалась она в лицо человека, наклонившегося над ней, сжимавшего пальцами ее ноздри, чтоб заставить дышать только ртом. Трубка, распиравшая ее губы, была открыта на максимум, из нее легким ветром вылетала живительная струя. Тяжелый ящик респиратора висел на спине человека — плохо закрепленный, он сваливался на его голову, придавливал ее вниз. «Откуда у него респиратор, он же не брал его?» — думала Маша, водя глазами по лицу этого человека. Лицо его было плохо видно, свет фонарика падал на землю, только отраженные блики сумрачно и неясно играли на щеках. Но глаза его нестерпимо блестели на черном лице. И первой подлинно сознательной мыслью Маши было понимание того, что никогда в будущей своей жизни — ни в минуты счастья, ни в горе, ни в болезни, ни в старости, стирающей в серое пятно все пережитое, — она не забудет, не посмеет забыть выражения этих глаз.

4

Взрыв настиг Синева недалеко от семнадцатого квершлага. Синев, отпустив помощника, возвращался обратно после обследования заброшенных выработок. Пламя ослепительно вырвалось на свежую струю и ринулось вниз, в метаноносные горизонты. Если бы оно пронеслось, накрыв Синева, еще метров двести, пришел бы конец и ему и шахте. Мощный поток морозного воздуха сразу сбил пламя, оно вытягивалось в струю, крутилось и гасло — только огненный клубок несся по штольне. Отчаянно закричав, Синев бросился бежать, он слышал за спиной громовой шелест летящего за ним огня. Воздушная волна ударила Синева в спину, бросила на землю и тащила по земле, обдирая его лицо о породу и уголь.

Потом наступила душная грозная тишина.

Синев вскочил на ноги, в смятении и ужасе ощупывал себя. Он был цел, даже респиратор не разбился, только лампочка разлетелась вдребезги. Синев прислонился к стене, трясущиеся ноги плохо держали его тело. Он напряженно всматривался в темноту, жадно слушал ее. Издалека, через многометровые толщи пород, доносились глухие удары и содрогание, это могло означать только одно — взрыв, иссякнувший на свежей струе, повторялся в других штреках и печах, он распространялся по всем верхним выработкам: в шахте начинались пожары. Что это так, показывала сама свежая струя — она была насыщена углекислотой, в ней было совсем мало кислорода.

Синев нащупал трясущимися руками трубку респиратора и вставил ее в рот, торопливо поворачивая запорные кольца, — прибор исправно работал, он гнал спасительный кислород в легкие. Теперь Синев боялся только нового взрыва и пожаров, газы были уже не страшны. После секундного колебания он кинулся наверх, к выходу из шахты, к первому уцелевшему телефону — сообщить о катастрофе, вызвать спасателей. Он вспомнил о Маше, она ждала его внизу, в самом опасном районе шахты. В отчаянии он выругался, потом успокоился: она с людьми Ржавого — побегут спасаться, ее не оставят. Он лихорадочно старался представить себе, что произошло. Около семнадцатого квершлага он замедлил бег. Навстречу ему стремился поток раскаленного воздуха. Синев понял, что где-то тут недалеко зона пожара. Новый приступ страха охватил его. В изнеможении Синев схватился трясущейся рукой за стену, пальцы его оперлись не на привычный лед вечной мерзлоты, а на теплый камень, горячая влага струилась по нему. Синев вырвал трубку изо рта, громко закричал. Никто не ответил ему, только где-то грохотали и трясли землю бешеные воздушные потоки. Теперь он понял весь ужас катастрофы: шахта отрезана от устья поясом распространяющихся по главному ходу пожаров, рано или поздно он погибнет со своим исчерпанным до дна респиратором на этих проклятых нижних горизонтах — он в мышеловке. Он хотел кинуться дальше, навстречу пожару, пробиться сквозь него — это был самый вероятный и скорый путь наружу. Но у него не хватило воли преодолеть страх. Он повернулся и побежал вниз. У него остался еще один неверный шанс, он торопился использовать его. Никто не знал так детально шахты, как Синев, это была его специальность — знать все подземные выработки и пути. Пожары не могли пойти далеко. Если он проберется нижними штреками и уклонами, он сумеет выбраться на свежую струю выше пожаров, тогда он будем спасен.