Они прошли метров тридцать по узкой галерее, миновали подземную электрическую подстанцию, вышли в широкий ход. Это была просторная подземная улица. Сверху нависали мощные бетонные своды, сотни лампочек дневного света ярко освещали рельсы, кабели на стенах, телефоны, катившиеся вглубь и назад электропоезда. Улица была длинная, на сотни метров вперед тянулись линии лампочек, только где-то в неразличимой дали они превращались в одно неопределенное туманное пятно. Здесь, глубоко под землей, свет был ярче и глубже, чем в полдень на поверхности, охваченной полярным морозом.

— Это наша главная вентиляционная штольня, ее называют еще откаточной, так как по ней направлен грузопоток, — объяснял Синев. — Чаще же мы зовем ее просто свежей струей — наши вентиляторы нагнетают сюда восемь тысяч кубометров свежего воздуха в минуту, отсюда он разносится по всем выработкам. Использованный воздух выбрасывается наружу по второй капитальной штольне, ту называют исходящей струей, или вентиляционной штольней, она пробита параллельно этой. Вообще в нашей шахте самой шахты, то есть вертикального ствола, нет, она вся представляет собой систему штолен, иначе — горизонтальных проходок. Как видите, название у нас неправильное.

По штольне шли люди — кучками, в одиночку. В спину Маше тянул не сильный, но ощутимый ветерок. Когда она повернулась назад, лицу стало холодно — Маша вспомнила, что наверху мороз, воздух нагревался, проносясь через вентиляторную, — там стояли калориферы, — он, видимо, отдавал не все свои морозные градусы. Они проходили мимо дверей и боковых штолен. Синев называл эти места: «главная подземная подстанция», «транспортерный штрек», «вторая печь». Скоро бетонированный участок оборвался, сама штольня стала ниже и уже.

— Здесь кончается район, где еще не проведена реконструкция, — сообщил Синев. — Дальше везде установлено взрывобезопасное оборудование.

— Значит, тут начинается метан? — поинтересовалась Маша.

Синев рассмеялся.

— Что вы! Метан отсюда далеко — на самых нижних горизонтах. В этих местах еще ни разу не наблюдали сколько-нибудь опасной концентрации газа.

Они вступили в обширный подземный район, называемый рудничным двором. Это была территория подземной железнодорожной станции, тут формировались электровозные поезда. Маша увидела, как это делалось. Из черного отверстия в стене высовывался конец транспортера. Транспортерная лента проворачивалась на последнем ролике, уползала назад в отверстие, а с транспортера сыпался, поблескивающий в свете лампочек мокрыми изломами, уголь. Одна вагонетка за другой подходила к транспортеру и становилась под погрузку. Черный от угольной пыли рабочий сидел у щита с аппаратурой управления и останавливал транспортер, когда вагонеток не было. В стороне чернели бункера, заполненные углем, погрузка вагонеток шла также из них. Все это напоминало скорей цех завода, чем шахту, — со всех сторон слышались грохот, звонки, лязг металла.

— Пойдемте дальше, — сказал Синев засмотревшейся Маше.

Еще ряд проходов ответвлялся от рудничного двора во все стороны веером, в них уже не было ни ламп дневного света, ни обыкновенных ламп, они спускались вниз пологим уклоном. Маша и Синев углубились в один из них. Синев назвал его четвертым транспортерным штреком. Вступая в него, Маша сказала Синеву:

— Прежде чем приступить к работе, я хочу увидеть места, где выделяется метан. Не прощу себе, если не познакомлюсь с этим газом.

— Метан я вам продемонстрирую, — пообещал Синев.

Транспортерный штрек на три четверти был заполнен транспортером, оставался лишь узкий проход у стены — два человека могли пройти по этому проходу, только став друг к другу грудью. Синев двигался осторожно и медленно — неровная почва была усеяна выбоинами. Мимо них проползала резиновая лента в метр шириной, нагруженная углем. Далеко внизу колебались два снопика света — впереди них шли люди. Маша спотыкалась и ударялась боками то о стену, то о ролики транспортера, то о жесткую резиновую ленту. Один раз она, не удержавшись, вцепилась в респиратор Синева. Синев с тревогой спросил, не ушиблась ли она.

— Нет, нет, — ответила она. — Мне очень интересно.

Ей нравилась эта прогулка. Она вдруг обнаружила, что перестала бояться подземелья. Но чем больше они углублялись под землю, тем меньше шахта напоминала завод. Теперь и эта огромная современная шахта становилась похожей на ту старенькую и отсталую, на которой Маша провела несколько месяцев практики, — это были низенькие темные коридоры и дыры, куда надо пробираться ползком, уже несколько раз им попадались такие узкие земляные трубы — иначе их назвать было нельзя, — человек мог влезть в них только на коленях.

Транспортерный штрек вдруг оборвался, снова они вышли в просторный туннель. Навстречу им шел поезд из вагонеток, груженных углем, его тащил электровоз. Маша встала спиной к стене, чтобы ее не задело.

— Взрывобезопасный аккумуляторный электровоз, — объяснил Синев. — Видите, он не похож на те, что мы видели раньше, — те на троллеях.

Какой-то человек, быстро и уверенно шагая, шел прямо на них. Сильный сноп света от его лампочки упал Маше на глаза, ослепив ее на мгновение.

Это был Камушкин. Синев сказал:

— Здравствуй, Павел, хорошо, что не разошлись. Вот привел к тебе товарища Скворцову, покажи ей, где надо работать.

Теперь Маша, направив свет на Камушкина, видела его лицо. Камушкин улыбался.

— Выбрались, наконец, — сказал он одобрительно. — А я уже боялся, что у вас полное отвращение к штрекам и штольням. Лучше всего, конечно, начать с проходчиков, а потом перейти к забойщикам и навальщикам. Не возражаете, если я проведу вас в бригаду Ржавого, Мария Павловна?

Маша не виделась с Камушкиным с того времени, как он увязался ее провожать, и с некоторой тревогой ожидала новой встречи. «Опять скажет или сделает какую-нибудь грубость — посажу его на место!» — мстительно думала она. С облегчением Маша убедилась, что урок пошел Камушкину впрок, он даже назвал ее впервые Марией Павловной, а не просто девушкой или Машей — она не могла этого не отметить.

— Спасибо, Павел Николаевич, — сказала она. — Ржавый меня интересует больше всех, у него самая высокая выработка. У меня еще одна просьба — покажите мне выделение рудничного газа. Столько о нем говорят, а я еще ни разу не видела.

— Это можно, — согласился Камушкин. — Но придется побродить в темноте. Не возражаете?

— Что вы, я не устала! — поспешила сказать Маша.

Сейчас впереди шагал Камушкин, Маша с Синевым и его помощником еле поспевали за ним. Синев шепнул: — Ведет в третий уклон — самое страшное место по газу.

Маша скоро заметила, что стало теплее и воздух не так чист — холодная свежая струя сюда, видимо, добиралась с трудом. Резко запахло сырым и затхлым подземельем. Они шли долго, все время спускались вниз, потом Камушкин замедлил шаги, стал двигаться осторожно, свет его лампочки шарил по земле и ощупывал стены, как рука. Третий уклон был немного шире, чем другие проходы. Смонтированный здесь транспортер не работал, людей также не было видно. Зато здесь было свежее — сильная струя воздуха омывала проход. Камушкин, упершись светом в низ стены, сказал небрежно:

— Можете любоваться — суфляр!

Маша знала, что суфлярами называются струи рудничного газа, выбивающегося из земли, небольшие газовые фонтанчики. Они с Синевым наклонились, световые конусы их лампочек пересеклись на стенке. Из стены вырывался под давлением поток метана, издали было слышно тонкое посвистывание и шипение газовой струи; руке, протянутой к суфляру, сразу становилось холодно. Чистый метан — газ без запаха и цвета; этот, видимо, не был чистым: от суфляра отчетливо истекал запах гнили и плесени. И еще одно ощутила Маша: внизу сразу стало тяжелее дышать, в воздухе, наполненном метаном, не хватало кислорода.

Камушкин сообщил:

— Это один из десятка суфляров на нашей шахте, он интересен тем, что самый большой по дебиту. Скоро мы его направим по трубе наверх, в нашей же котельной сожжем. А пока, ничего не попишешь, прекратили около него все работы и пробили из уклона прямой ход на отходящую струю — выбрасываем наружу, не даем распространяться по шахте. Безопасность это обеспечивает.