Писарро поспешно окунул руки в таз с водой, тщательно вытер их тряпкой и протянул вперед, словно ребенок, выпрашивающий подарки.

— Думаю, будет лучше, если я подожду снаружи, — сказал Алонсо де Охеда, вставая из-за стола.

Но Гертрудис Авенданьо удержала его за плечо, давая понять, что нет необходимости утруждаться.

Через несколько секунд она изменила свое мнение, уставившись на ладони Франсиско Писарро, словно увидела привидение. Она наклонилась над ними, будто пытаясь убедиться, что линии естественные, а не нарисованные, и наконец подняла ошеломленный взгляд и впилась им в Писарро.

Она поежилась, и казалось, будто даже ее бесцветные волосы встали дыбом, а когда снова сосредоточилась на ладонях, то заерзала на стуле и побледнела, словно вот-вот грохнется в обморок.

— Оставьте нас, пожалуйста! — прошептала она таким тоном, что Охеда пришел в замешательство, тем не менее, он послушно поднялся из-за стола и отошел к окну, откуда стал наблюдать за снующими по площади прохожими.

Установилась тишина, в которой можно было услышать пролетевшую муху, гадалка глубоко вздохнула и еле слышно произнесла:

— Это руки короля. В них окажется величайшее богатство, о каком только может мечтать человек; эти руки завоюют империю и одержат величайшую из побед.

— Как вы сказали? — переспросил Писарро, наклоняясь к ней и вытягивая шею, чтобы лучше слышать.

— У вас руки настоящего полубога, — убежденно заявила она.

— Ну, для кого-то это, может быть, и руки полубога, — насмешливо воскликнул он. — Но для всех остальных это руки нищего!

— Я совершенно серьезно говорю, — раздраженно ответила хиромантка. — Когда я читала по рукам Охеды, мне казалось, что я встретила человека поистине исключительного, но ваши руки превосходят все, что мне доводилось видеть. Вот, взгляните! — добавила она, тыча острым ногтем в линию на ладони. — Вас ждут голод и лишения; вы вытерпите все муки ада и бездну отчаяния, но в конце жизни, утратив всякую надежду, вы совершите невероятные подвиги; станете одним из самых могущественных людей на планете и войдете в историю как величайший полководец и генерал.

— Генерал? — повторил Писарро, шмыгнув носом и утерев его рукой. — Я был бы счастлив, если бы стал сержантом, а уж звание капитана для меня и вовсе недостижимая мечта.

— Вы станете капитаном всех капитанов! — заверила женщина. — Генералом, который победит огромную армию, многократно превосходящую его собственную; маленьким Давидом, одолевшим огромного Голиафа.

— Да ладно!

— Можете мне поверить. Это написано здесь, на ваших ладонях.

— Уж не знаю, кто мог это написать, потому что сам я неграмотен, — лукаво ответил Писарро. С этими словами он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.— А вы точно меня не дурачите?

— Так написано на ваших руках.

— Это всего лишь руки свинопаса, — заметил он. — Руки подавальщика из таверны, которому нечем заплатить вам за ваши бредовые предсказания. Зачем вам лгать?

— Я никогда не лгу, — заявила Гертрудис Аведаньо. — Могу немного покривить душой, если правда слишком горька; могу даже не сказать всей правды, если это необходимо, но я никогда не лгу. Вы взлетите выше короля, но увы, ненадолго!

— Почему же?

— Вас предадут.

— Меня убьют?

Гертрудис Авенданьо, совершенно ясно прочитавшая по его руке, что он будет убит, долго медлила с ответом, виновато опустив глаза.

— Я никогда не говорю о смерти, — проворчала она наконец. — Я лишь могу сказать, что вы станете жертвой великого предательства.

Франсиско Писарро ничего не ответил. На мгновение он задумался, затем поднялся, подошел к тазу, снова вымыл руки и вытер их чистой тряпкой, после чего вернулся на свое место и вновь положил руки на стол.

— Посмотрите еще раз, — попросил он. — И скажите хоть что-нибудь хорошее. Какой мне интерес столько лет вести собачью жизнь, чтобы в конце концов стать прославленным полководцем или даже вице-королем, которого все равно потом предадут? Но мне хотелось бы знать, встречу ли я свою любовь, полюбит ли меня эта женщина, и буду ли я с ней счастлив.

— Этого я не могу знать, — просто ответила она. — Это то же самое, как если бы вы попросили меня посмотреть на солнце и сказать, есть ли звезды позади него. Сияние солнца всегда затмевает свет звезд.

— Черт тебя дери!

Видимо, это невольное восклицание всерьез обидело женщину; она готова была встать и уйти, но руки Писарро настолько заворожили ее, что она так и не смогла подняться с места, не в силах оторвать глаз от причудливых линий на его ладонях.

— Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне, — произнесла она. — Вот уже сорок лет, как я занимаюсь этим делом — дольше, чем вы живете на свете. Я самый лучший и самый уважаемый мастер своего дела. Там, в Авиле, вы не посмели бы даже приблизиться к порогу моего дома, — она посмотрела ему прямо в глаза, прежде чем добавить нечто совсем уж неприятное: — Я ни о чем вас не просила, и мне от вас ничего не нужно. Вы сами попросили меня взглянуть на свои руки и предсказать вам судьбу, что я и сделала — совершенно бескорыстно, заметьте. Воля ваша, верить мне или нет, но я вправе рассчитывать хоть на какое-то уважение.

— Я уважаю вас! — поспешно ответил Писарро, искренне стараясь ее успокоить. — Я очень вас уважаю, просто ваши слова меня ошеломили. Я — и вдруг генерал и почти король? Господь с Вами, сеньора!

Гадалка оглядела его с ног до головы, пристально изучив неуклюжую костлявую фигуру, некрасивое, с грубыми чертами лицо и вульгарность жестов. Под конец она пожала плечами и с неохотой пробормотала:

— Пути Господни неисповедимы. Я читала тысячи ладоней великих людей, но их величие ничего не значило для меня.

Она хотела еще что-то добавить, но в эту минуту в дверях возник силуэт Васко Нуньеса де Бальбоа, который выглядел как никогда грязным, потрепанным и вонючим. К тому же ему стоило невероятных усилий удерживать себя в вертикальном положении. Не сказать, что он был мертвецки пьян, но явно провел напряженную ночь, которая для него до сих пор еще не закончилась.

— Добрый день, — еле выговорил он, заикаясь на каждом слове. — Не найдется ли здесь добрая душа, которая подаст кусочек хлеба голодному?

Никто не ответил, а когда его глаза привыкли к полумраку, он смог различить в углу таверны силуэты державшихся за руки Писарро и гадалки. Бальбоа удивленно повернулся к Алонсо де Охеде.

— Что я вижу! — воскликнул он. — Неужели наш добрый друг Писарро нашел себе невесту?

— Это Гертрудис Аведаньо, — произнес Охеда таким тоном, словно это имя уже само по себе все объясняло. — Хиромантка.

— Гертрудис Авенданьо! — воскликнул Бальбоа, покачнувшись и едва успев опереться о стол, чтобы не упасть. Он уставился на нее, как на морское чудовище. — Святые небеса! И каким же ветром вас занесло на этот занюханный остров? Здесь же нет ни принцев, ни маркизов.

— Зато есть будущие короли, — заметил Писарро, досадливо фыркнув. — Сколько раз я вам повторял, чтобы вы не являлись сюда пьяным!

— Я не пьян! Просто устал. Вот уже три дня, как у меня во рту маковой росинки не было, а эта скотина Диего Эскобар еще и напоил меня ромом. Боже, как же мне плохо! — прорычал он, падая в кресло, как тяжелый мешок. — Я болен, болен от этой нищеты и прочей мерзости, я устал от жизни.

— То-то вы такой грязный, что даже свиньи моего отца шарахнулись бы от вас, — Писарро полез под стойку и достал кусок зловонного мыла Диего де Сальседо. — Ступайте к речке да вымойтесь хорошенько, и если после этого я найду ваш вид достаточно сносным, то дам вам какую-нибудь одежду и что-нибудь поесть. Но учтите, это в последний раз!

Тот на мгновение задумался и тяжело вздохнул.

— Ну что ж, согласен, — сказал он. — Хотя и против моей воли! — с этими словами он уже было поднялся, но вдруг передумал, посмотрел на женщину и вдруг сунул ее руку прямо под нос. — Скажите мне хоть что-нибудь! — взмолился он. — Дайте хоть какую-нибудь надежду на будущее! Потому что если всей моей жизни так и суждено пройти в этой помойке — уж лучше сразу броситься в море, и пусть меня сожрут акулы. Так что вы видите?