В последующие дни, пока «Чудо» скользило на запад вдоль берегов последнего приюта европейской цивилизации, который встретится им на пути, Сьенфуэгос подолгу размышлял над словами Ингрид; однако, как ни старался, так и не смог привести в порядок мысли, пребывая в полном смятении.

А больше всего тревожило его именно то, что он действительно больше не мог смотреть на Арайю как на прежнюю девочку, о которой заботился, как о собственной дочери, и каждый раз, встречаясь с ней взглядом, он чувствовал, будто их соединяет какая-то непостижимая тайна, отчего ему становилось стыдно.

Он никогда не допускал ни единой недостойной мысли о ней, хотя и признавал, что она становится привлекательной женщиной; и вот теперь он с ужасом поймал себя на том, что с некоторых пор смотрит на нее такими же глазами, как и другие мужчины.

Сьенфуэгос пытался убедить себя, что она по-прежнему все та же мечтательная девочка, которую он встретил в развалинах индейской деревни в компании полусумасшедшей старухи — и с каждым разом все больше убеждался, что эта девочка осталась в прошлом, уступив место очаровательной женщине, при одной мысли о которой его тело охватывает дрожь.

Казалось, все те маленькие проказливые боги, о которых она непрестанно говорила, поселились у нее внутри, но теперь были заняты лишь тем, что делали каждый ее жест, каждый взгляд или слово наполненными эротизмом, хотя сама девушка к этому и не стремилась.

Многое произошло в жизни Сьенфуэгоса с того далекого дня, когда он впервые встретил немку Ингрид Грасс на берегу маленькой лагуны в горах острова Гомеры; он даже не представлял, что ему придется пережить столько невзгод и приключений. Но случившееся сегодня его обескуражило. Как ни пытался, он не мог понять женщину, которая последовала за ним на край света, а теперь вдруг решила уступить его другой, при этом продолжая беззаветно любить.

— Мне это начинает надоедать, — сказал он самому себе, пребывая в самом дурном настроении, словно беседа с самим собой могла помочь ему разрешить столь сложные проблемы. — В конце концов, я не виноват, что Ингрид родилась раньше меня и чувствует себя старой, а моя жизнь только начинается. Я хочу только быть рядом с ней, я не хочу ничего менять.

— Прошу тебя, никогда не меняйся, — сказал он ей однажды.

— Я уже изменилась, — печально ответила немка. — И ты тоже уже не тот. Ты вырос, возмужал, стал еще умнее и красивее. Все мы меняемся — к лучшему или к худшему, и ничего с этим не поделаешь.

Каждую ночь они занимались любовью; Сьенфуэгос готов был любить ее до самой зари, он приходил в отчаяние, когда в какой-то момент она вдруг начинала сопротивляться, не желая больше отвечать на его ласки, словно подсознательно его отталкивая.

А сам канарец никогда не устал бы ласкать это тело, пить его сладкую влагу, любоваться этим лицом, по-прежнему пленительным, несмотря на все морщинки, вдыхать ее запах, который пьянил сильнее, чем самое крепкое вино. Но Ингрид явно не разделяла его стремлений, в ее чувствах было больше привязанности, чем истинной страсти. В то же время, Арайя, казалось, винила себя в том, что не может справиться со своими чувствами, что вносило в их отношения определенную напряженность, которая весьма нервировала канарца.

Когда они миновали мыс Сан-Мигель и берега Эспаньолы остались позади, «Чудо» взяло курс на крошечный остров Навата. Сьенфуэгос поднялся на капитанский мостик, где капитан Доньябейтиа изучал наскоро нарисованную морскую карту, и попросил его немного изменить курс и повернуть к северному берегу Ямайки.

— Судя по всему, адмирал все еще там, — сказал он. — Мы могли бы задержаться еще на пару дней, сделать небольшой крюк, забрать их и отвезти в Харагуа. Ведь у нас теперь вся жизнь впереди.

— Воля ваша, — коротко ответил баск. — Но позвольте напомнить, что, насколько мне известно, кроме адмирала там больше сотни человек, а я бы не решился взять на борт даже третью часть. Этот корабль не рассчитан на подобный груз.

— Я и не собираюсь спасать всех. Я хочу спасти лишь адмирала и еще нескольких человек. Мы доставим его в Санто-Доминго, а там уже он сам позаботиться о том, чтобы вывезти остальных. Это самое малое, что я могу сделать для вице-короля. В конце концов, я тайком пробрался на один из его кораблей, и он не выбросил меня за борт. Могу сказать, что он — лучший моряк на свете. Я у него в долгу.

— А вы правда остались единственным выжившим в злополучном форте Рождества? — спросил капитан Доньябейтиа, впервые чем-то действительно заинтересовавшийся.

— Не стоит верить слухам, — заметил канарец. — Люди часто склонны преувеличивать.

— Дон Луис не из тех людей, что склонны к преувеличениям. Он говорит, что вы вместе принимали участие в первой экспедиции адмирала. Более того, он уверяет, что именно вы стояли у штурвала, когда «Санта-Мария» потерпела крушение.

— Дорогой мой друг! — воскликнул Сьенфуэгос. — Если все пойдет по плану, нам предстоит провести остаток жизни вместе, — он лукаво улыбнулся. — Иными словами, у нас будет достаточно времени, чтобы рассказать друг другу старые байки. А пока стоит подумать о том, чтобы поскорее найти Колумба и не сесть при этом на мель.

К рассвету третьего дня впереди замаячил скалистый северный берег Ямайки; они двинулись вдоль побережья, высматривая бухту, где адмирал мог вытащить на берег корабли.

Эту бухту им удалось найти два дня спустя. Но прежде чем они успели причалить, на берегу, отчаянно размахивая руками, появились трое мужчин. Сьенфуэгос тут же приказал повернуть направо, взять курс на север и уйти подальше в море, притворившись, что они не заметили потерпевших крушение бедолаг. Уж он-то знал, насколько опасными могут быть голодные, доведенные до отчаяния люди и, видимо, потерявшие всякое представление о дисциплине.

Корабль, сам идущий к ним в руки, представлял собой слишком большой соблазн, тем более, что, по словам капитана Диего Эскобара, часть матросов взбунтовалась против вице-короля и теперь рыскала по острову, грабя и убивая, словно шайка обычных разбойников.

Так что действовать следовало с величайшей осторожностью. А потому лишь с наступлением темноты «Чудо» развернулось и направилось к берегу — туда, где виднелись останки кораблей. Неподалеку горели с поолдюжины костров, и чтобы не привлекать внимания, они не стали зажигать огней и бросать якорь.

Канарец спустил на воду шлюпку с припасами и вместе с тремя матросами тихо направил ее к берегу. Они вытащили лодку на песок в полукилометре от горящих костров.

— Выгружайте все и ждите меня, — распорядился Сьенфуэгос. — Думаю, вернусь через пару часов.

Он осторожно двинулся по пляжу, пробираясь между растущими на берегу пальмами и пытаясь разглядеть в потемках останки кораблей, превратившихся попросту в груду бревен, разбросанных на песке. При этом он внимательно наблюдал, как сменяют друг друга часовые у костров; вид у них был беспечный и откровенно скучающий; вне всяких сомнений, они не ждали никакой опасности и откровенно не понимали, почему должны клевать носом у костра вместо того, чтобы спокойно спать.

Ему не составило труда отыскать хижину адмирала. Еще издали Сьенфуэгос увидел, как адмирал появился на пороге, чтобы немного подышать свежим ночным воздухом, но вскоре, немного помахав руками у себя перед носом, словно отгоняя комаров, вновь вернулся в хижину, закрыв за собой дверь.

Канарец долго выжидал; наконец, в полной уверенности, что адмирал уснул, он подобрался к хижине той особенной походкой, что делала его тенью среди теней. Но проникнув внутрь, он пришел в легкое замешательство, встретив удивленный взгляд вице-короля, который сидел в старом кресле, положив ноги на табурет, и внимательно смотрел на него.

— Что вам нужно? — только и спросил адмирал, отложив книгу, которую читал при тусклом свете вонючей масляной лампы. — По какому праву вы врываетесь в мой дом? Или вы собираетесь меня убить?

— Вовсе нет, ваше превосходительство! — поспешил успокоить его канарец. — Напротив, я хочу вам помочь.