— Ничего. И мой вам совет: оставьте его в покое. Потому что если он в один прекрасный день заявится сюда и предъявит бумаги о своем назначении, потребовав, чтобы нас арестовали, клянусь Богом, нас арестуют!

— Думаете, я могу поверить, что власть Инквизиции сильнее, чем власть Короны? — спросил Овандо, клокоча от гнева.

— Я ничего не считаю, ваше превосходительство, — уклончиво ответил секретарь. — Вы единственный человек, способный ответить на этот вопрос. Но, на мой взгляд, вам следует избегать столкновений со Святой Инквизицией, если не хотите потерять свой авторитет, который зарабатывали больше года, — он выдержал многозначительную паузу. — В конце концов, сегодня вы губернатор, а завтра — уже нет, в то время как Инквизиция вечна.

Не нужно быть гением от политики, чтобы понять: не подлежало сомнению, чью сторону примет этот толстяк, привыкший балансировать на лезвии ножа, как бы ни заверял в своей преданности, если ему придется выбирать между властью «земной» и «небесной». Поэтому губернатор решил покончить с этой проблемой раз и навсегда.

— В таком случае, давайте займемся тем, что действительно имеет значение, — заявил он. — Итак, что вы думаете насчет Анакаоны? Выдавать нам ее или нет?

Секретарь кинул на губернатора скептический взгляд, словно тот нес какую-то бессмыслицу, хотя оба прекрасно понимали, о чем речь.

— О какой выдаче вы говорите, ваше превосходительство? — с легкой улыбкой спросил секретарь. — Если нет никакой войны, Анакаону нет необходимости выдавать. Она должна как можно скорее исчезнуть, и вот это действительно важно. Живая Анакаона доставляет куда больше хлопот, чем мертвая. Если бы мы покончили с ней еще в Харагуа, сейчас об этом никто бы уже и не вспомнил.

— Без суда и следствия? — воскликнул губернатор.

— Ах, оставим лицемерие, ваше превосходительство! По мне, так пусть лучше не будет суда, чем тот, который вы собираетесь учинить. Думаю, никто не в восторге от вашей идеи повесить женщину, мы все-таки не садисты, но положение налагает на вас определенные обязательства и требует жертв. Полагаю, вы уже и сами поняли, что освоение Нового Света потребует от нас немалых усилий и мужества, мы не можем показать себя слабаками. Необходимо с самого начала дать понять, кто здесь хозяин.

— Боюсь, что это единственный способ управления, — тихо ответил губернатор. — Я часто задаюсь вопросом, справимся ли мы со столь грандиозной задачей. Мы слишком молодая нация, не мешало бы нам отдохнуть хотя бы несколько лет, чтобы оправиться после войны с маврами и изгнания евреев, прежде чем пускаться завоевывать Новый Свет.

— Так или иначе, а времени у нас нет. Что сделано, то сделано, и если мы сами не возьмем быка за рога, это сделают другие, — секретарь снова многозначительно помолчал. — Так что пишет Колумб в своем письме?

— В каком письме?

— В том самом, которое Диего Мендес передал вам в Харагуа, и которое вы столько раз перечитывали, чем несказанно меня удивили. Кажется, это письмо весьма вас заинтриговало. Мне было бы любопытно знать, чем именно.

Губернатор брат Николас де Овандо долго медлил с ответом; когда же он наконец заговорил, казалось, он пытается вспомнить строчки письма, которое он на самом деле знал наизусть.

— Это очень странное письмо, — произнес он наконец. — Письмо больного, сумасшедшего — или же настоящего провидца, в жизни которого так причудливо перемешаны триумфы и неудачи, что трудно разобраться, где кончается одно и начинается другое, — он покачал головой, словно отгоняя навязчивую мысль. — Но он не лжет, хотя, возможно, и преувеличивает; вот только не могу понять, в какой степени. Он говорит о каких-то неисчерпаемых золотых копях, богатейших землях и могущественных империях. Все те же сказки!

— Он всегда был мечтателем.

— Тем не менее, этот мечтатель решился пересечь Сумеречный океан и доказал, что это действительно возможно. Так почему он сейчас не может быть прав? Вдруг в этой щедрой Верагуа, о которой он говорит, золота и впрямь больше, чем в Испании железа?

— Но если вы в это верите, то почему бы вам лично его об этом не расспросить? — улыбнулся секретарь.

— Потому что он самый великий обманщик, какого только рождала Земля. Он как фокусник, разве что достает из шляпы не кроликов и голубей, а новые страны и континенты, да еще и меняет диаметр Земли по своему усмотрению... Но у меня никогда не хватало аргументов, чтобы опровергнуть его бредни.

— Значит, вы его боитесь? — осведомился секретарь, набираясь все больше наглости.

— А вы бы не боялись Охеды, если бы он оказался перед вами со шпагой в руке? Вот так и Колумб с его бредовыми идеями... Никогда не знаешь, когда и где дьявол подставит тебе ножку.

На самом деле брат Николас де Овандо и впрямь немного робел при мысли о встрече с адмиралом, а потому спустя несколько дней вызвал к себе бывшего помощника печально знаменитого предателя Франсиско Рольдана, известного еще и своей беспредельной ненавистью к братьям Колумбам, и приказал ему снарядить маленькую каравеллу и взять курс на Ямайку. Гонец должен был выяснить, что там происходит, но он получил четкие указания не оказывать несчастным никакой помощи. И словно в насмешку, губернатор послал этим людям, долгие полгода ожидавшим известий и помощи, бочонок вина и копченый окорок.

Выбор посланника тоже был не случайным, поскольку капитан Диего Эскабар слыл одним из самых подлых и бессовестных типов, чья нога когда-либо ступала на берега Вест-Индии.

Спустя двенадцать дней каравелла бросила якорь возле пляжа, на песке которого догнивали останки разбитых кораблей, словно выпотрошенные туши огромных телят. Шлюпка доставила на берег Диего Эскобара, и он не смог сдержать торжествующую улыбку при виде голодного и изможденного старика с потухшими глазами, в которого превратился некогда всемогущий вице король Индий и адмирал моря-океана.

— Уж не тот ли это пресловутый Сипанго, о котором вы все уши прожужжали? — спросил он насмешливо. — Если это так, мне бы хотелось лично познакомиться с великим ханом, если вы не возражаете.

— Кто вы такой? — спросил вице-король, чье зрение ослабело настолько, что очертания ближайших предметов и лица людей были словно подернуты дымкой.

— Разве вы меня не помните? — спросил тот, явно огорченный. — Я Диего Эскабар, ваш злейший враг.

— Этого не может быть... — с болью прошептал дон Христофор Колумб. — Я прекрасно знаю, кто мой злейший враг: это я сам. Да, у меня немало врагов, и среди них есть поистине выдающиеся личности, даже несколько королей. Поверьте, вы не самое большое дерьмо, какое Овандо мог отыскать на том острове, — он улыбнулся, хотя это и стоило ему немалых усилий. — Но я все же рад вас видеть, поскольку ваше появление означает, что Диего Мендес не утонул, как мы все боялись, а добрался до Санто-Доминго, и рано или поздно к нам все же придет помощь.

— Позвольте в этом усомниться.

— Я не стану лизать сапоги таким как вы, которые радуются при виде страданий соотечественников, — ответил адмирал. — Для чего вы сюда явились?

— Чтобы выяснить, действительно ли вы нуждаетесь в помощи, или это снова одна из ваших глупых уловок, чтобы вернуться на Эспаньолу.

— Передайте вашему хозяину, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться на остров, я лишь хочу спасти своих людей и помочь им вернуться в Испанию. А также передайте ему, что, если он не поторопится, каждая новая смерть будет на его совести, и я лично буду умолять их величества призвать его к ответу, — Колумб зашелся в жестоком приступе кашля, казалось, он вот-вот задохнется. Но все же он сумел взять себя в руки и закончить фразу: — И позвольте напомнить, у меня немало врагов, но есть также и весьма могущественные друзья, которые пожелают за меня отомстить.

— Вы сейчас не в том положении, чтобы мне угрожать, — ответил Эскобар, сплевывая на песок. — И будет лучше для вас, если вы проявите больше смирения.

— Смирения перед кем, перед предателем короны, который затем предал своих товарищей? — удивился тот. — Никогда! Вот теперь я вас вспомнил, хотя и забыл ваше имя. Не сомневаюсь, что вы окончите дни на виселице, и последним, что вы увидите, будет ваша тень, дрыгающая ногами на камнях площади, — адмирал пристально посмотрел на него. — И можете не сомневаться: в эти мгновения вы вспомните обо мне.