Куроптев заковылял к кошевке:

— Стой! Кто едет? По какому виду?

— По высочайшему повелению, — крикнул из кошевки гигант, выкатив глаза, выдвинув вперед челюсть. — Подымай шлагбаум, р-растакой…

Куроптев смотрел во все глаза. Этот, что орет, — русский. Должно — хохол. А рядом — кто это с ним, в плаще прусском, в прусской шляпе? Кто таков? Не иначе пруссак!

— Стой! А куды пруссака-то везешь?

Куроптев на войне воевал, знает, как присягу исполнять, врага задерживать… Гигант заматерился, выскочил из кошевки, сшиб Куроптева кулаком, заорал на немца-инвалида:

— Баум ауф!

Лошади рванули, поскакали с места, колокольцы залились… Куроптев трудно поднялся и, держась за правую скулу, кротко подумал:

«Опять измена! Не иначе! Взять бы их, чертей, под ноготь…»

21 февраля Гудович и Гольц благополучно пригнали уже в Петербург, и скоро Гудович стоял перед императором. Было за полдень. Петр только что приехал из сената, выпил всего одну бутылку английского пива и выглядел совершенно довольным.

— Как съездил? — спросил он срыву. — Как его величество король?

— Извольте, ваше величество, письмо его величества короля.

Петр весь изменился в лице, схватил синий пакет с печатями, разорвал, читал громко, обводя по временам глазами кабинет:

— «Особенно радуюсь я тому, что ваше императорское величество получили корону, которая вам явно принадлежала не столько по наследству, сколько по вашим добродетелям. Эти добродетели предадут короне вашей новый блеск…

Я чувствую, как я обязан вам! Мне доложили, что вы приказали корпусу графа Чернышева оставить австрийцев. Надо быть бесчувственным, чтобы не сохранить вечной признательности за это к вашему величеству… Вы спасли меня ваше величество…»

Император Петр Третий остановил чтение и крепко-крепко поцеловал письмо.

— Вот это радость! — визжал он. — Спасибо… Это счастье… Гудович, обними, братец, меня! Спасибо, Гудович, ты верный слуга… Жалую тебе три деревни… Где хочешь иметь?

— Прошу в Черниговском полку! На Украине! — отрапортовал Гудович.

— Да, ты ведь хохол… Ну, бери, бери!

— Ваше величество! Разрешите доложить, что со мною прибыл в Петербург посланник его величества короля, полковник барон Гольц!

— Ура! — вскричал император. — Ура! Ура! Да здравствует мир! Где же он? Давай его сюда! Я сейчас же приму его! Бери себе еще три слободы, где хочешь!

— Ваше величество! Прошу в Стародубском полку!

— Бери в Стародубском… Забирай себе мужичье! Еще много его свободно гуляет! Но где же посол?

— Ваше величество, он явится во дворец, как только приведет себя в порядок!

— Где он остановился? Вези его ко мне во дворец!

— Ваше величество, он остановился у английского посланника… Отдыхает…

Но Гольц не отдыхал. Согласно инструкции короля он уже беседовал с английским своим союзником в его доме на Английской набережной.

На Неве рубили лед… За рекой чернел шпиц Петропавловской крепости, Васильевский остров тянулся приземисто, и только дворец князя Меньшикова блестел желтой краской.

Посланник Кейт, англичанин с розовым лицом, с серебряными волосами, рассевшись в широком комфортабельном кресле, хохотал так, что его брюхо под малиновым камзолом прыгало вверх и вниз.

— Какие отношения между его величеством императором и союзниками? — переспросил он. — Да такие, что они того гляди глотку друг другу перегрызут. В Петербург прибыл его высочество принц Голштинский Жорж, дядя царя… За ним царь послал сразу же после смерти тетки Елизаветы. Дядя Жорж теперь главнокомандующий русскими силами. Царь дал ему титул «императорского высочества»… У дяди голова кругом идет, и его величество требует, чтобы все союзные представители первыми нанесли визит дяде Жоржу, а те отказываются. Скандал! Тогда император отвечает посланникам тем, что сам не принимает их… Скандал еще больше. Отношения, таким образом, прерваны. Вот вам вся картина!

— В чем же дело? — Дело в том, что…

Сэр Джон встал, медленно подошел к желтой, карельской березы двери кабинета, открыл ее, выглянул…

— Дело в том, что… — продолжал он, вернувшись, понизив голос, — что государь безнадежный дурак… Все в этом…

— На что же рассчитывает его величество? — Трудно сказать… Русские все хватаются за голову, бегут ко мне… Жалуются мне на своего царя — русские вообще страшно любят жаловаться иностранцам! Будто мы можем разобрать их путаные дела, в которых они и сами-то не разбираются. Ха-ха-ха! Они все против государя… — А кто же за него?

— Голштинцы… Ну и дядя Жорж. Еще бы — ведь он получает сорок восемь тысяч рублей жалованья в год… Бедняк и рад. За него и те, которых император вернул из ссылки… Бирон уже приехал из ссылки из Ярославля, рассчитывает вернуться герцогом в Курляндию. Миних с сыном… Бароны Мегдены. Лилиенфельд. Миниху государь пожаловал дом Лестока. Говорят, будто возвращается до двадцати тысяч сосланных при Елизавете. Конечно, все они — за императора. Да еще Шуваловы, Петр и Александр, произведены в фельдмаршалы… Эти двое фельдмаршалов — тоже за императора, хотя трудно сказать…

— Ну а другие?

— Против… Мои информаторы передают, что Иван Шувалов, любовник покойной Елизаветы, дышит негодованием, злобой… Бешенством. Информатор утверждает, что у негодяя что-то страшное на уме…

— Заговор?

Лорд пожал плечами. — Возможно. И мой предшественник Вильямс, и я неоднократно сообщали его величеству, прусскому королю, что едва ли этот император долго усидит на престоле. Он опирается только на голштинцев… Окружен заговорщиками.

— А императрица, его супруга? Сэр Джон проницательно взглянул на барона.

— Вы, наверное, привезли ее величеству императрице письмо от вашего короля? Не так ли?

Гольц утвердительно кивнул головой.

— Совершенно правильно. Императрица настолько же умна и хитра, насколько император глуп. Правда, сейчас она не у дел. Носит траур… Читает… В этом сплошном барабанном бое она молчит. Никого не принимает… И вот это именно и подозрительно. Поэтому мой совет вам — используйте императора насколько можно, но не оставляйте без внимания имцератрицу… Ни в коем случае…

Как изумительно она держится! Какая выдержка! Царицу Елизавету не хоронили целых шесть недель, она разлагалась, а ее величество целые дни выстаивала у гроба. Он развел руками.

— Она не снимает черного платья… Скорбит! Очень умно! Совершенный контраст с тем, как ведет себя его величество — царь. Ну хорошо… А как себя чувствует его величество король? Полагаю, — он испытующе взглянул на Гольца, — что королевское самое первое ваше поручение здесь — заключить мир. Не правда ли?

Барон наклонил напудренную голову: — Вот именно! Его величество король готов пойти на многое ради мира!

— Не торопитесь, полковник! Не уступайте ничего! Император Петр Третий очарован королем Фридрихом Вторым! Влюблен в него, как женщина… Готов на все… Вы можете запрашивать как угодно…

Сэр Джон вскочил с кресел, бросился к окну:

— Обратите внимание, барон. Идет деташмент[47] русских солдат! Они уже в прусских мундирах… Ха-ха! С бранденбурами. Они уже стали пруссаками! Как их император! Убежден, этот человек натворит необыкновенных вещей… На аудиенции у него держитесь твердо, но льстите льстите ему, говорите, что король Прусский без ума от него…

На следующий день император Петр Третий в своей карете мчался по набережной из сената во дворец, торопясь принять Гольца. В сенате был сегодня большой день — был зачитан «Указ о Вольности Дворянской…» До этого февральского, ростепельного дня 1762 года каждый российский дворянин был обязан государству пожизненной службой «двором», то есть предоставленной ему землей и людьми — «поместьем», службой по гроб его жизни. Обязанность каждого такого дворянина заключалась в управлении этим своим двором — поместьем, в управлении прикрепленными к земле крестьянами, в доставлении в случае нужды государству солдат, продовольствия, конского состава, вооружения даже… Дворянин был обязан безоговорочно ехать в какие потребуются командировки — поручения от правительства… Он был готов каждую минуту скакать на север, в Сибирь, на Амур, чтобы управлять городами, налаживать пути сообщения… Дворянин до этого дня не был свободен, он никогда не мог распоряжаться собой, он всегда был занят государевой службой… Только под старость, в болезнях он доживал года наконец в своем поместье…