Уже прекратил своё существование славный орден меченосцев, но Тонненберг не снимал с себя рыцарских лат. Он представлялся лицом таинственным; то являлся в Дерпте, то в Нарве, то в Новгороде. Московские воеводы пользовались его посредничеством к покорению Ливонии, ливонские ратсгеры поручали ему склонять на милость воевод московских. В Новгороде любили его как весёлого удальца; там он сбывал разное оружие и драгоценные вещи. Курбский видал его ещё в Пскове, и Тонненберг старался заслужить его доверие, показываясь прямодушным и твёрдым в правилах чести.
Граждане дерптские часто видали своего воеводу в церкви святого Георгия, куда заходил он навещать прах Алексея Адашева. Однажды, когда Курбский молился там пред образом святого победоносца, заметил он невдалеке стоящего человека, странно одетого, который, казалось, был в нерешимости, подойти ли к нему, и осматривался, нет ли ещё кого в церкви.
Князь, дав ему знак приблизиться, спросил его имя и откуда он.
— Я из Москвы, — отвечал боязливо незнакомец, — имя моё Марк Сарыгозин и пришёл открыть тебе тайну. Князь, не выдавай меня.
— Кто бы ты ни был, — сказал Курбский, — если умыслил недоброе, не жди от меня покрова.
— Я из московских жильцов, — отвечал Сарыгозин, — а меня неволею велели постричь в чернецы за то, что я хотел взять за себя дочь стольника Нащокина, на которой задумал жениться царский шут Василий Грязной.
— А тебя он хотел заставить молиться? — спросил Курбский.
— И я бежал из монастыря, — продолжал Сарыгозин.
— Беглецов здесь не укрывают, — сказал Курбский.
— Князь, — отвечал Сарыгозин, — я не останусь в Юрьеве, но и ты не долго здесь будешь; спасай себя, князь, меч над твоею головою.
— Что говоришь ты? — спросил Курбский. — От кого ты знаешь о том?
— Знаю, князь, и на верности слов моих поцелую крест. Друг твой, благодетель мой Головин, едучи из Москвы в Ругодив, узнал меня на пути и велел спешить к тебе с вестью, что ты снова в опале. Бутурлин назначается на смену тебя... С ним отправится Малюта Скуратов... Чтоб не встревожить верных полков твоих, есть ему тайное повеление...
— Понимаю, — сказал Курбский с горькой усмешкой. — Могу верить тебе и благодарю Иоанна! Следуй за мной.
Княгиня Курбская заметила, что супруг её возвратился встревоженный, прошёл с незнакомцем в дальний покой, затворился и долго говорил с ним; наконец, велев Шибанову дать ему одного из лучших своих коней, ласково отпустил незнакомца.
В тот же день Курбский узнал от Тонненберга, что в доме одного дерптского жителя приготовляются покои для каких-то бояр, ожидаемых из Москвы.
Следующий день был праздничный, и в доме воеводы собрались старейшины дерптские и многие граждане с поздравлениями. Чёрные епанчи их, обувь с широкими раструбами, кружевные манжеты, выпущенные из рукавов, отличались от одежды русских, окружавших князя, но они также усердствовали изъявить своё уважение славному воеводе.
— Благодарю, высокоименитые ландраты, за ваши приветствия и доброжелательство ко мне, — сказал Курбский, и старейшины низко кланялись князю, прижимая к груди свои шляпы, украшенные густыми чёрными перьями.
Курбский разговаривал с Риделем, как вдруг вошёл нежданный посетитель. Прибывший из Москвы Малюта. Скуратов спешил представиться наместнику дерптскому. Курбский устремил на него испытующий взгляд. Скуратов приветствовал его, не изменяясь в лице, и сказал, что послан царём в Юрьев ждать указа о назначении по разряду в воеводы. В словах Скуратова Курбскому слышалось лукавство, улыбка его казалась улыбкою убийцы. Курбский, отпустив собрание, спешил открыть супруге свои опасения и ужасную решимость, давно уже тяготевшую на душе его.
Княгиня безмолвствовала, наконец перекрестилась и сказала:
— Бедствие наше велико, но можно искать спасения, бежим, князь Андрей Михайлович, скроемся из Юрьева!
— Мне бежать? — воскликнул Курбский. — Нет, ещё много преданных мне... пусть приступят убийцы... Может быть, сам Иоанн содрогнётся.
— Друг мой, что ты предпримешь?
— Иль спокойно ждать казни? — спросил Курбский. — Мне, потомку князей ярославских, пасть без отмщения, к позору моего рода и племени, к утехе Грязного и Левкия? Иоанн дорогой ценой купит смерть мою! Но ты, Гликерия... но сын мой...
— Спаси себя и нас! — сказала княгиня, падая к ногам его. — Умоляю тебя, скройся, если только можно укрыться от царского гнева: на край света последую за тобою! Пожалей меня, пожалей твоего Юрия!
— Гликерия, — сказал смягчённый князь, — куда убежим мы? К Сигизмунду?.. Но бегство предаст нас. Невозможно мне с вами скрыться. Нас узнают, тогда не спасёмся. Повсюду стерегут тайные приставы царские; бегство моё ободрит их. Одною смелостию можно отвратить бедствие. Лучше уйти мне к моим верным дружинам в Псков или в Новгород, а вас я тайно отправлю к другу моему Головину в Ругодив.
— Как? — спросила с ужасом княгиня. — Ты хочешь восстать на царя? Князь Андрей Михайлович, побойся Бога всемогущего.
— Я хочу, — сказал Курбский, — избавить Россию от кровавого жезла Иоаннова.
— Бог даёт царей, — возразила княгиня. — Господь наказал нас Иоанном Грозным; но неужели ты думаешь, что русские воины забудут страх Божий и восстанут с тобою на законного государя? Нет, Андрей Михайлович, тогда и Бог от тебя отступится! Русь не помыслит изменить государю. Вспомни, что в Пскове Дмитрий Андреевич Булгаков, в Новгороде Фёдор Андреевич Булгаков: они ли отступят от верности? Друзья твои скорее примут смерть, как Адашев, а не поднимут руки на мятеж. Не прибавляй преступления к бедствию! Беги, если можешь...
Курбский погрузился в глубокую думу, потом тихо сказал:
— Гликерия, повторяю, что бегство с тобою и с сыном нас погубит. Один средь опасностей я найду ещё путь во Володимерец ливонский. Избирай: или расстаться со мною, или увидеть здесь смерть мою!
— Расстанемся! — отвечала княгиня. — Спасай себя.
— Вечная разлука не легче смерти. Где вас оставлю? Где я найду вас? Иоанн помилует ли семейство моё?
— Если Бог помилует, не погибнем, — сказала княгиня.
Курбский опустился на колени и, простерши руки к иконе Спасителя, долго молился. Наконец, встав, начал ходить скорыми шагами и, остановись, сказал с твёрдостью:
— Я отправлю вас в Нарву. В семье Головина вы найдёте пристанище. Когда же получите весть, что я в Вольмаре, по-нашему, в Володимерце, с Богом поезжайте морем в Ригу, там сестра старца фон-Редена; некогда я возвратил её брату взятого в плен сына; она радушно примет тебя.
— Неблизок путь до Нарвы, — сказала княгиня, — дорога болотная, леса дремучие.
— Это в противную сторону от пути в Вольмар. Я дам вам отважного проводника. Ливонец фон-Тонненберг отправляется в Нарву, ему известны все дороги, он будет охранять, защищать вас, с вами же отправится и Шибанов.
Курбский призвал Тонненберга и с твёрдостью прямодушия сказал ему:
— Ты знаешь меня, а мне известны твоя смелость и усердие. Причины, которых нет нужды объяснять, отзывают меня из Дерпта. Между тем жена моя и сын должны отправиться в Нарву. Это тайна, которую я тебе доверяю. Будь им проводником. Я заплачу тебе золотом за услугу твою; мне нужна твоя отважность и скромность.
Предложение было неожиданно для Тонненберга, но он с радостью согласился быть проводником княгини.
— Эта тайна умрёт со мною! — сказал он. — Клянусь тебе, знаменитый князь...
— Не клянись, я верю слову чести, слову рыцарскому. Ты служил мне и Адашеву, страшись напомнить о сём Иоанну. Прими от меня в залог благодарности мой кубок, — продолжал князь, подав ему золотой, украшенный дорогими каменьями кубок, поднесённый от граждан дерптских.
Тонненберг отказывался. Наконец он взял кубок, но опустил его на стол, при виде вошедшей княгини.
— Вверяю тебе супругу мою, — сказал Курбский, — вверяю тебе моего сына.
Тонненберг, казалось, не слыхал слов этих; всё внимание его было обращено на княгиню. Она вошла медленно и с потупленным взором. Благородное, открытое лицо её украшалось выражением кротости; минутный румянец заиграл на щеках её, но, когда подняла она длинные тёмные ресницы, когда блеснули светлые глаза её, выражавшие тайную горесть и добродушие, Тонненберг удивился, что княгиня, быв уже матерью девятилетнего сына, могла сохранить пленительную красоту, какой он не ожидал видеть.