– Меня отравили… – Его голос был хриплым шепотом. Эмбер ахнула от охватившего ее ужаса, отшатнулась, но Филип так крепко держал ее руку, что Эмбер осталась на месте. – Ты сегодня ела что-нибудь?.

Внезапно Эмбер поняла, что произошло. Граф узнал про их связь и попытался отравить их обоих. Еда, которую ей прислали на подносе, была, вероятно, тоже отравлена. Эмбер стало нехорошо от этой мысли, у нее закружилась голова, она похолодела от страха.

«А может быть, яд был во фруктовом соке, который я пила утром, может быть, и я отравлена!»

– Я пила утром сок, – тихо произнесла она, и глаза ее стали как стеклянные, – рано утром…

Тело Филипа стало извиваться в конвульсиях, он метался из стороны в сторону, словно пытаясь освободиться от боли. Пароксизм агонии прошел по его лицу, и только через несколько минут он смог заговорить. Каждое слово давалось ему ценой больших усилий и сильной боли.

– Нет. Я получил яд за обедом, наверное… Боли начались с полчаса назад. Летний домик… там есть глазок в каменной маске на стене…

Он не мог сказать ничего больше, потому что рядом была Дженни, но Эмбер все поняла. Рэдклифф мог быть там в это утро и все видеть Он мог приходить туда постоянно и глядеть на них. Отвращение злоба и беспомощность охватили Эмбер. Но и облегчение – ведь ее не отравили. Она не умрет.

Дженни помогла Филипу приподняться, поднесла к его губам чашку с теплым молоком. После нескольких жадных глотков он застонал и снова откинулся назад. Эмбер отвернулась и закрыла лицо руками.

Вдруг она подхватила юбки и выбежала, она бежала со всех ног, прочь из комнаты, по галерее, вниз по лестнице, на террасу. Она пролетела вниз по ступеням лестницы и бежала по саду, пока не ощутила резкую боль в боку и сухость в легких. Она постояла с минуту, прижимая руку к груди, стараясь отдышаться. Постепенно боль прошла, она повернула голову и медленно подняла глаза на окно спальни на юго-восточной стене дома. Потом она завыла, как дикое животное, бросилась на землю и зарылась лицом в траву. Она зажмурилась до боли в глазах и заткнула уши пальцами. Но все равно видела искаженное болью лицо Филипа и слышала его отчаянный хриплый голос.

Глава сорок пятая

Филипа похоронили в тот же вечер, когда солнце зашло на чистом, как бриллиант, небе. Семейный капеллан, который в свое время крестил Филипа, отслужил заупокойную мессу в маленькой католической часовне в присутствии Дженни, Эмбер и многочисленных слуг, молча стоявших на коленях. Яд часто являлся причиной внезапных смертей, поэтому существовало поверье, что тело умершего от яда разлагается особенно быстро. По этой причине родственники не стали ожидать обычных формальностей. Филип несколько раз просил сохранить причину смерти в тайне. Он хотел, чтобы все считали, будто он погиб от случайного выстрела, когда чистил ружья.

Эмбер была так голодна, что испытывала боль в желудке, но она отказывалась от еды и питья. Она боялась, что Рэдклифф мог дать распоряжение одному из слуг убить ее, если его попытка не увенчается успехом. Не оставалось никакого сомнения, что он намеревался убить их обоих: Эмбер дала кусочек курицы собаке, и бедный пес быстро умер в страшных мучениях.

Ни Эмбер ни Дженни не хотели оставаться на ночь одни в доме, к тому же у Дженни начались спазматические схватки, и она боялась, что наступят преждевременные роды. Женщины решили остаться в редко использовавшихся апартаментах для гостей в самом северном крыле здания, выходившем во двор, им не хотелось возвращаться в свои комнаты. Эмбер твердо решила никогда не входить больше в свои комнаты, никогда в жизни. К десяти часам вечера боли у Дженни прекратились, и она отправилась спать, но Эмбер бодрствовала, она вся была как комок нервов, боялась теней, впадала в панику от всякого неожиданного звука. Ей казалось, будто повсюду вокруг нее что-то тайно происходит, что ее запирают. Она едва могла дышать от страха, а иногда громко вскрикивала от ужаса. Свечи она не гасила и решила не раздеваться на ночь.

Наконец к ней подошла Дженни и обняла ее:

– Эмбер, дорогая, вы должны попытаться уснуть.

Эмбер покачала головой:

– Не могу, просто не могу. – Она провела рукой по волосам и поежилась. – А если он вернется? Ведь он хотел убить меня. Если же он увидит, что я еще жива… О! Что-то?

– Ничего. Собака на дворе. Рэдклифф не вернется. Он не осмелится. Он никогда не вернется. Вы здесь в полной безопасности.

– Но я не желаю оставаться здесь! Я уеду завтра утром, как только рассветет!

– Уедете? Но куда? О, пожалуйста, Эмбер, не уезжайте, не оставляйте меня одну!

– К вам приедет ваша матушка. А я не могу оставаться здесь, Дженни! Иначе я с ума сойду! Я должна уехать – и не пытайтесь остановить меня!

Она не могла и не хотела говорить Дженни, куда собиралась уехать, хотя для себя уже все решила. Теперь у нее появилась возможность, и все планы, которые она многократно обдумывала и взвешивала последние несколько недель, сложились в ясную схему действий. Прежде она намеревалась использовать Филипа, но теперь он мертв, и она поняла, что выполнит все что нужно без него, и даже лучше. Дело казалось таким простым, что она удивилась, почему она страдала все эти месяцы, исполненные ненависти и злобы!. Она попросту не могла осознать, что требовалось время и стечение обстоятельств, чтобы довести ее до крайней степени отчаяния.

Вместе с Большим Джоном Уотерменом и двумя-тремя слугами она отбудет в Лондон! Возможно, им удастся перехватить Рэдклиффа по дороге, если же нет – она устроит так, что встретится с ним один на один в Лондоне, в ночное время. Она знала, что не было ничего из ряда вон выходящего, когда благородного джентльмена обнаруживали сильно избитым или даже мертвым, – у каждого были враги, а месть отличалась грубостью и жестокостью. Отрезанный нос, зверское избиение ногами, шпага в живот – вот обычные способы мести за реальное или воображаемое оскорбление. Она решила, что Рэдклифф умрет от нанесенных ран, ибо теперь вопрос стоял так: либо ее жизнь, либо – его.

Поскольку легче и безопаснее было путешествовать в мужском платье, Эмбер подготовила к следующему утру один из костюмов графа (он не был слишком велик ей), его шляпу и плащ. Большой Джон и четверо слуг крепкого сложения поедут с ней, хотя только Джон знал о ее намерениях. Дженни плакала и снова просила ее передумать, но Эмбер была тверда. Дженни не оставалось ничего, кроме как помочь ей собраться да посоветовать беречь себя.

– Есть одна вещь, которой я никогда не пойму, – сказала Дженни, глядя, как Эмбер натягивает на ноги сапоги его светлости. – Не знаю, почему он пощадил меня, – если он хотел, убить и вас и Филипа, почему же он оставил в живых меня?

Эмбер бросила на нее быстрый взгляд, краска прилила к ее щекам, и она опустила голову. Бедная, несчастная Дженни, она все еще не догадывалась – такая невинная. Да ей и не нужно знать. В этот момент Эмбер впервые с того дня, когда начала роман с Филипом, почувствовала стыд. Но смущение длилось недолго. Вот она уже верхом на лошади – помахала рукой Нэн и пообещала Дженни, что будет осторожной.

Лето выдалось более жарким, чем в прошлом году, дождя не было неделями, и дороги стали твердыми как камень. Поскольку за последние четыре месяца Эмбер ездила верхом почти ежедневно, она не отставала от мужчин. Они остановились в первой же деревне: Эмбер очень проголодалась. Потом поспешили дальше. К пяти часам они проскакали уже сорок пять миль.

Усталые, мокрые от пота и грязные от пыли, шестеро всадников вошли в маленькую аккуратную гостиницу. Эмбер шагала враскачку, как и мужчины, – ведь она и выступала в роли мужчины. Эмбер нравилось это приключение, особенно при мысли, что, не будь счастливой случайности, она лежала бы сейчас мертвая в Лайм-парке, а не сидела здесь, вытянув ноги перед камином, поглаживая старого лохматого пса и наслаждаясь ароматом окорока, который поджаривался на вертеле. Сейчас Эмбер испытывала приятную усталость, мышцы побаливали от непривычной посадки в седле. Ничто не могло быть вкуснее, чем кружка холодного золотистого эля, которую она только что осушила.