С тех пор Томша испытывал глубочайшее благоговение перед величайшим чудом в жизни людей — хлебом.

Заботы матери отдавались прежде всего ему. Он был в доме первым из сыновей, призванный, по убеждению родителей, продолжить род, в связи с чем пользовался всяческими привилегиями в семье. Его хлебная порция всегда была наибольшей. Но когда снова родился мальчик, затем — еще один, Козьма был освобожден от своей ответственной миссии, переложенной на плечи младшего, Георге, от чего сам Томша ни в коей мере не огорчился.

У каждой осени был свой неповторимый облик, свой характер, почти каждая готовила ему свои сюрпризы. Однажды на последнем курсе института он был неожиданно для себя включен в группу студентов для поездки на Кубу. В другой раз, тоже осенью, он чуть было не женился на негритянке, которая, однако, в последнюю минуту предпочла ему своего соотечественника. А два года тому назад во время сбора винограда в лучах лилового, тихого заката, опьянев от тулбурела и песен, он отвозил Лию Станчу с виноградников в село. У Козьмы была «ИЖ-Планета» без коляски, и Лия, взобравшись на седло, крепко обняла его, прижавшись к его спине. Между ними то и дело врывался поток холодного воздуха, но Томша вскоре перестал его ощущать; тело Лии жгло ему спину, так сильно жгло, что он утратил чувство равновесия и затормозил. «Что случилось?» — жарко дохнула в его затылок Лия. Томша уперся обеими ногами в землю, словно хотел восстановить свои силы. «Долго ли будем так стоять?» — спросила она его и тоже соскочила с машины.

Взошла луна — большая, розово-цветная, и Томше в ее свете показалось, что Лия ждет, чтобы он к ней подошел, зовет его к себе. Глаза ее горячо сверкнули. Козьма в нее влюбился, и она его не отвергала, не приближая, однако; ей нравилось наблюдать, как он волнуется, заставлять его подолгу ждать на местах свиданий, позволяя в награду за бесконечную терпеливость чуть-чуть прикоснуться губами к ее щеке. С появлением луны спустилась небывалая тишина; казалось, все вокруг замерло в ожидании, любопытствуя, что станут делать юноша и девушка на меже возле виноградника. Ни звука, ни дуновения ветра, ни шороха. То были редкие мгновения абсолютного безмолвия, проникающего в самые тайные уголки человеческой души, следом за которым проскальзывает непонятная тревога.

Томша прислонил мотоцикл к бетонному столбу и, ободренный необычным покоем, подошел к Лии. Девушка не пошевелилась, не сдвинулась с места, не пыталась избежать его поцелуев. Затем позволила повести себя за руку по широкому просвету между кустами, словно не возражала, чтобы Томша где-то укрыл ее и спрятал, как заветное сокровище. Но тишина была вдруг нарушена одним-единственным его движением — Козьма схватил Лию в объятия и наклонился с нею над кожаной курткой, которую сбросил перед тем на землю.

Лия в страхе вырвалась из его рук и со всех ног бросилась к дороге. Он догнал ее, схватил за руку; Лия сразу замедлила бег, и они без слов зашагали вместе, под свежим ветром, поднявшимся словно для того, чтобы охладить чересчур разгорячившиеся сердца. Сквозь ночь теперь до них доносился шум моторов, в вышине пролетел невидимый самолет, где-то послышались веселые крики людей, перебравших молодого вина.

Вскоре Лия увидела, что Томша в одной сорочке. Сам он, видимо, этого даже не заметил; всю оставшуюся дорогу Лия опять просидела, тесно к нему прижавшись, согревая горячим дыханием сильное тело юноши, которого она сама только что оттолкнула.

— Ты оставил на винограднике куртку! — крикнула она ему в ухо.

Томша снизил скорость.

— Надо за ней вернуться.

Он знал уже, однако, что не только куртку — даже место, на котором она была забыта, им уже не найти. В памяти не осталось ни одной подробности, ни малейшего ориентира, а видел только Лию — ее глаза, губы, щеки.

— Поздно. Отец мне такое задаст.

…Та куртка ему снова встретилась к концу уборочной, на плечах одного из сторожей. Но Томша не решился спросить, как она к нему попала, тем более — заявить на нее права. Некоторое время спустя, когда похолодало, тот самый сторож предложил ему купить его кожаный пиджак — якобы ему позарез понадобились деньги. Ворюга позволил себе даже чуть усмехнуться в усы, наверно — знал, кто был настоящим хозяином его находки. Томша наотрез отказался, хотя и очень жалел об этой удобной вещи. А следующая осень доставила ему более тяжкую утрату — самой Лии. Правда, и нынешней осенью счастье упорно отворачивалось от Томши. Вот и вчера… Он никак не мог забыть случившегося в бывшей каланче. Он оскорбил Анну, и за это ему никогда не будет от нее снисхождения.

Беда, как известно, никогда не приходит одна. Ко всему прочему надо было еще, чтобы дело о проклятых гектарах, которые Станчу скрыл, выплыли теперь на поверхность. «Сколько раз предупреждал я Виктора Алексеевича: будут неприятности! Как бил он себя кулаком в грудь — за все в ответе, мол, он один! А теперь валит на специалистов. То есть в первую очередь на меня! Браво, товарищ Станчу, мастер выходить сухим из воды, чужими руками жар загребать. Как говорится: моя хата с краю, я ничего не знаю.

Томша и сам не мог бы разобраться, что происходит в его душе. Станчу многое сделал для него; всего через полгода после его приезда по распределению в Драгушаны назначили главным агрономом, опекал его, наставлял, и если приходилось также бранить — делал это с большим тактом. Рекомендовал его в партию, принимал в своем доме, был готов принять также зятем. Почему же теперь с головой выдал Моге? Разве он не знает, что Мога ему такого не простит? Конечно, знает, но, видно, не хочет, чтобы пострадал его авторитет, уважение, которым пользуется в районе. А тебя, Томша, пускай секут, пускай указывают пальцами — ты не успел еще ничего ценного накопить, стало быть, тебе нечего и терять.

Томша думал, что генеральный директор намылит ему хорошенько шею. Но Мога не сказал ему ни одного резкого слова, оставил на суд собственной совести. И вот уже сам Козьма не находит себе места: мечется из отделения в отделение, разговаривает с людьми, проверяет результаты первых часов уборки, работу транспорта и многое еще другое. Надеется, что будничные дела вернут ему спокойствие, он снова станет прежним Томшей, неизменно уравновешенным, всегда владеющим собой. Но вскоре убедился, что суета, в которую ушел с головой, была лишь попыткой убежать от себя самого, от чувства своей вины. Тяжкое наказание назначил ему, однако, Мога!

И в это же время начало в нем расти возмущение, обида на Станчу, заставившая его в конце концов направиться в Драгушаны.

Вначале он заглянул на винзавод, благо было по пути. Не застал. Станчу приезжал туда утром, к первому съему муста. Стал искать его затем по бригадам, в краме, пока недавно возведенный в сан главного агронома Николай Трофим не направил его в село — Станчу поехал домой отдохнуть, на работе он был с шести утра.

Станчу сам вышел ему навстречу, утирая губы тыльной стороной ладони, видно, только что поднялся из-за стола.

— Спасибо, что не забываете, товарищ заместитель генерального директора! — Виктор казался в наилучшем настроении, но глаза выдавали скрытую тревогу. — Входи, входи, надеюсь, ты еще не забыл, где у нас дверь.

— Спасибо за гостеприимство, Виктор Алексеевич. Посидим-ка лучше под вашей яблоней. Как в былые прекрасные дни, — пытался пошутить Томша. Но по его глазам тоже было видно, что ему не до шуток.

— Времена настали другие, уж тут ты прав, — молвил Станчу, опершись локтями о стол, покрытый вышитой розами скатертью. — Но нельзя сказать, что они хуже. Совсем наоборот. Вот ты, к примеру, на повышение пошел, не сегодня — завтра увидим тебя на месте Моги.

— Тогда уж вы будете приходить ко мне, — горько усмехнулся Томша. «Будь я на месте Моги, уж я тебе дал бы прикурить!» — добавил он в мыслях.

Станчу тоже ответил улыбкой, более по долгу гостеприимства.

— Что же тебя привело? Хочешь помочь нам на уборке? — продолжал он шутливым тоном, хотя негаданный визит Томши в разгар дня да в такое время заставил его призадуматься всерьез.