— Вы подчиняетесь своему прямому начальнику, Анне Илларионовне; зачем вам еще ломать голову обо всех прочих? — обернул все в шутку Ивэнуш.
— Мы с Анной Илларионовной работаем наравне, — подчеркнуто уточнил Бырсан, имея в виду, что Анна никогда не пыталась даже дать ему почувствовать свое служебное превосходство. Бригадир хотел поставить об этом в известность также Лидию Грозя, чтобы у нее тоже на этот счет не оставалось никакого сомнения. — Но как тут не ломать головы? Хочется иногда выполнить ту или другую работу по-своему, веришь, что так будет лучше, но тут же думаешь: а что скажет этот начальник, или тот, или еще кто-нибудь из них?
— Давайте конкретнее. Что именно имеете вы в виду? — заинтересовалась Лидия Грозя.
— Давно уже собираюсь поговорить с Максимом Дмитриевичем. Только мы с ним то оба заняты, то я все не решусь. А сейчас вот подумал: посоветуюсь с секретарем райкома, хорошо, что довелось встретиться. Она ведь тоже родом из подгорья, ей будет легче меня понять.
— Слушаю внимательно, — заверила его Грозя.
— Дело-то известное: хочу ввести в действие прежние наши порядки, когда участки закреплялись по отдельности за каждой семьей. Ибо что получается теперь? — бригадир помолчал, вопросительно глядя на Лидию: сами знаете, или сказать? — Ответственность за урожай — на нас, — продолжал он. — То есть на одном бригадире, поскольку рабочие приходят на готовое — уже на уборку. Сколько уродилось на кусте, столько они и снимают. Уж им-то и впрямь ломать голову не над чем. Выполняй только норму и получай зарплату. Как я ни крутись, с какой стороны я ни подойди, не добиться мне никак от рабочего настоящей ответственности за дело, — молвил он словно в раздумье. — Когда и как еще затащишь его на виноградник? На обрезку лозы, на подвязку — и все? И так идут все гуртом! А потом заявляется Пыркэлаб с его механизаторами, заявляются летчики со своими самолетами, а ты — сиди сложа руки и смотри себе на все, как у телевизора. Вот почему иные и уходят из совхоза, как ушел Василий Бутучел. А прочие лодыря валяют, так как — вот тут собака и зарыта — они ни за что не в ответе! Так око и есть, ей-богу! — устало завершил Бырсан.
Лидия Грозя хорошо знала его, как и многих других поенян; она ведь тоже родилась здесь, училась в местной школе, после окончания сельхозинститута была направлена на работу в родной район. Бырсан был прав — она была тоже подгорянкой! Так что мысли бригадира были ей понятны во всем.
— Правильная организация труда — большое искусство, — пыталась она сформулировать свой ответ. Но продолжать не стала. Бырсан ждал, конечно, конкретного совета, какого она не могла еще дать. Решение такой проблемы требовало большого внимания, мудрости, но и времени. «Но, может быть, решение совсем простое, только мы его не видим?» — заколебалась было Лидия Грозя. — Такое, каким оно видится Бырсану? Насколько верно, однако, то, что он предлагает?»
Андрей Ивэнуш вмешался, словно пытался ей помочь:
— Просто каждый из нас должен быть душой привязан к своей работе. Без такой связи далеко не уйдешь. Но это не значит, что надо нацепить рабочему на спину ручной опрыскиватель и послать его на делянку, которую за ним закрепили, — подчеркнул он, — в то время как рядом готовый к действию стоит самолет или вертолет, нагруженный бордосской жидкостью. Да и к сапе рабочего уже не вернешь!
— Разве я о том говорю, чтоб вернуться к сапе? — возразил Бырсан. — Одного хочу: чтобы рабочий совхоза знал, за что несет ответственность, как эта ответственность велика и в какой мере будет вознагражден его труд. Вот и все дела! — с несмелой улыбкой заключил бригадир.
— Вы говорили дело, баде Пантелеймон, — отвечала Лидия Грозя, и дело-то — со смыслом. Этот смысл мы обязаны все найти, всем миром, и непременно найдем!
Они добрались до участка, урожай на котором убирали работники райбольницы под руководством главного врача.
— Почет и уважение, Андрей Андреевич! — приветствовал тот Ивэнуша. Но, увидев секретаря райкома, продолжал, уже обращаясь к ней: — Прошу прощения, Лидия Ивановна, вас не узнал. Хотите нам помочь? Могу доложить, что многие из нас успели выполнить норму наполовину. До вечера выполним по норме и за наших больных. Они этого заслуживают — за понимание и долготерпение.
Лидия Грозя знала, что педелю тому назад, когда Георге Карагеорге созвал руководителей всех учреждений и предприятий на совещание по поводу участия в сборе винограда, главврач настаивал на том, чтобы медиков к этому не привлекали. Ибо за две недели, — убеждал он, — если некому будет заниматься здоровьем людей, потери рабочей силы могут стать весомее, чем те тонны винограда, которые соберут медработники. Главный врач работал в Пояне уже год и проявил себя как энергичный и умелый организатор. Но в данном случае оказался бессильным перед давней традицией. И перед упрямством Карагеорге.
— Попробую по-настоящему помочь вам, товарищ Филимон, — сказала Грозя. — Поговорю с Александром Степановичем. И надеюсь, что уже завтра наши медики будут находиться на своих ответственных постах, — добавила она убежденно.
И этим взяла на себя всю ответственность.
Из радиоприемника, подвешенного, верно, неподалеку к виноградной лозе, вырвался вдруг молодой, задорный, веселый голос, разнесший над виноградниками строки старой-престарой песенки о прекрасной девице, по утренней росе выходившей собирать виноград.
С другого места из-за нескончаемых зеленых рядов донеслось чье-то веселое гиканье, как на свадьбе; другой голос с такой же силой отозвался из долины; послышалась, пополам со смехом, перекличка нескольких девушек. И Лидия Грозя увидела в мыслях сотни молодых людей, вышедших на сбор урожая, и сказала себе, что Бырсан, может быть, напрасно тревожится, что выросла смена, способная стать настоящей хозяйкой этой прекрасной земли.
Глава девятая
Козьма Томша любил осень. Она приносила с собой ласковую, согретую мягким солнечным светом негу. Утра осенью свежее, чем летом, и росы сверкают веселее. Воздух полнится ароматом спелых гроздей, золотистой айвы, которая более всего нравилась Козьме; в воздухе держится также запах свежего хлеба, выпеченного из зерна нового урожая. Когда же муст начинал бродить в бочках во дворах у сельчан, казалось, небо и земля хмелели от пахучих испарений, а звезды ночью мигали и мигали, испуганные гиканьем дружек на сельских свадьбах. Наверно, это более всего и побудило Томшу пойти на факультет виноградарства. Соединить свою судьбу со всеми грядущими осенями и их соблазнами, подобными девицам, созревшим для замужества, влиться своею молодостью в изобилие и щедрость этой золотой поры.
Детство отметило его воспоминания великим множеством гроздей, слаще меда, орехов с нежной сердцевиной, ароматом яблок «цыганок», сочных, золотистых груш и терпкой айвы, белыми, сладкими кочанами капусты — после того как мать нашинковала головки, чтобы засолить, в те дождливые ночи они казались вкуснее, чем ныне лучший шоколад. А свежий, только что вынутый из печи хлеб, намоченный в мусте, — это ведь пища богов, не иное!
Затем настала осень великой засухи; Томша как раз пошел в школу, в первый класс. Вина получилось немного, и отец пил его просто граммами. Хватило, правда, с большим бережением, и хлеба — примерно до декабря. Затем последовали тяжкие дни, особенно тяжкие для семилетнего пацаненка, не способного еще понять, что случилось, почему нет теперь для него столько вкусных вещей, которые он раньше получал сколько бы ни захотел. Так продолжалось до того утра, когда учительница вбежала вдруг к ним в класс, будто ошпаренная, оглушенная волнением, со слезами на глазах!
— Дети! С сегодняшнего дня на больших переменах вам будут выдавать по двести граммов хлеба. Бесплатно! Без денег! Белого хлеба!
Она вывела их по одному в коридор, и голова Томши закружилась от запаха свежего хлеба, которого он не чувствовал уже давно. И какого! Никогда еще мама дома не выпекала хлеба с такой румяной корочкой, такой белоснежной мякотью, сладкого на вкус, ароматного, слоено вобрал в себя запахи самых пахучих полевых цветов. И ни разу более не доводилось ему пробовать такого хлеба — так сказочно умножавшего его силы!