Не появись сегодня Мога, она занялась бы домашними делами, и отъезд Виктора не заставил бы ее так призадуматься. Было у него такое обыкновение — исчезать, когда он чем-то огорчен, взволнован или переутомился; но к вечеру всегда возвращался — пришедший в себя, успокоившийся. С тех пор, однако, как в объединении появился Максим Мога, Виктор постоянно жил на нервах. Так было и вчера, из Пояны он вернулся подавленный; Мария пыталась узнать, не стряслось ли с ним каких неприятностей, но он ее словно и не слышал. Какой злой ветер подул опять между ним и Могой? Казалось, двое таких старых друзей, как они, будут понимать друг друга с полуслова, помогать друг другу, ибо труд у них нелегок и ответственность велика.

С более поздней фотографии на передней стене Виктор смотрел на нее, казалось, с упреком: «К чему тебе наши мужские дела?» Рядом, на цветном снимке, улыбалась красивая девушка — стройная, со смеющимися черными глазами под бровями цвета воронова крыла, с щеками как персиковый цвет. Лия! Лия-чокырлия, их веселый жаворонок! Она и впрямь была словно жаворонок, с немолчной песней на устах, с легкой походкой — едва касалась земли. Одетая всегда модно, порой даже немного экстравагантно, особенно для села, она вызывала у молодых драгушанок зависть, но и желание хоть немного на нее походить. Лия должна была приехать на каникулы, как потребовала стосковавшаяся по ней Мария; с Лией дом возвращался к жизни, казалось, смеяться начинали окна, и мебель в комнатах, и двор, и сад. Даже Виктор старался пораньше возвращаться домой; он любил беседовать с дочерью, оба они так и загорались, едва касались обычной для них темы: «а вот нынешняя молодежь…» Иногда отец забирал с собой дочь, и целые полдня оба странствовали по владениям совхоза. Иногда спускались к югу, до самых дунайских гирл, останавливались на день у моря.

Правда, сын сердцу Виктора был ближе. Когда Илья приезжал на каникулы, отец не отпускал его уже от себя. Хотел приобщить его к жизни земли, научить понимать ее законы, с любовью им следовать. Чаяния Марии, однако, были более практичными: она надеялась, что после окончания института сын вернется в село, будет работать в совхозе, заведет здесь семью, поселится в отчем доме. Марии не хотелось оставаться на старости лет одной среди этих старинных кувшинов и ковров, горок подушек и ковров, тоже старых. Может быть, Лия найдет себе мужа в самом Кишиневе, останется там работать, а она, Мария, будет время от времени приезжать к ней в гости. В городе ей нравится; город освобождает ее от странного оцепенения, охватывающего мало-помалу ее мысли, чувства. «Я просто старею, в этом все дело! — сказала себе Мария. — Виктор прав, я стала затворницей».

Но разве в этом виновата она? Каждый день с утра до вечера одна в своей клетке, в хлопотах по хозяйству и в нескончаемом хороводе своих мыслей. Напрасно набросился на нее Виктор; она хорошо знала, как нелегко было бы изменить устоявшийся образ жизни. Тысячами и тысячами невидимых разнообразнейших нитей Мария была связана с домом, да так, что и сама не могла бы уже сказать, что приковывает ее к нему сильнее. А годы шли, и с их течением эти нити все крепче оплетали ее.

Только смерть могла бы однажды их оборвать.

Белая «Волга» с квадратиками по борту остановилась на улице, обдав расписанный розами дом кудлатыми вихрями пыли. Мария услышала шум мотора и поспешила наружу: это должен был быть Виктор. Он тотчас попросит есть, и если его, проголодавшегося, сейчас же не накормить, будет метать громы и молнии. Но, отворив калитку, окаменела и прижала руку к горлу, чтобы удержать крик возмущения: с переднего сидения машины соскальзывала Лия. Вначале появились ноги, обнаженные выше колен, потом голова с высоко уложенной прической, затем плечи, тоже оголенные, наконец — наполовину обнаженная грудь.

— Лия! — воскликнула Мария и наклонилась в яростном порыве вперед. Ее родная дочь, самое дорогое на свете существо шатается по дорогам почти голая, вместе с какими-то шалопаями!

— Я, мама! — весело прочирикала Лия и хотела еще что-то сказать, но очутилась в объятиях матери, у ее груди, словно мать хотела защитить ее от дурного глаза. Однако, заметив, что на девушке все-таки было что-то вроде платья и даже вуалевый шарф, накинутый на спину, Мария несколько успокоилась и невольно ею залюбовалась: с каждым своим приездом Лия становилась все красивее, привлекательнее.

— Рада ли гостям? — Лия сделала широкий жест в сторону своих спутников.

Мария широко раскрыла калитку.

— Прошу, прошу всех! Друзьям Лии в этом доме всегда рады!

— Точнее сказать, во дворце царевны Лии Станчу, — благодушно засмеялась девушка.

Мария впервые видела этих молодых людей. На такси из самого Кишинева? Не выскочила ли Лия замуж? — метнулась в ее голове пугающая мысль. Мария вопросительно посмотрела на дочь. Лия поняла ее и сказала просто:

— По обычаю, мама, позволь представить моих товарищей. Это Матей, сын Максима Дмитриевича Моги. Это — Миоара Бырсан из Пояны, она учится вместе с Матеем в политехническом институте. А этот юноша, тоже симпатичный, по-моему, — журналист Николай Будяну из Кишинева; он напечатал большую статью о товарище Моге и теперь собирает материал на целую книгу, о том же товарище. Мы летели одним рейсом до Пояны, познакомились там, за облаками. — Лия ткнула указательным пальцем в небесный купол, отливавший синевой и окутанный шелковистым солнечным сиянием.

Пока Лия разговаривала с матерью, Николай Будяну изучал взором дом, двор, но, куда ни обращал глаза, видел главным образом хозяйскую дочь. А заметив колодец, поспешно вытащил из него ведро воды и долго, жадно пил прямо из него, хотя рядом стояла металлическая кружка. Он пил, пока над ним не прозвенел веселый, ясный голос Лии:

— Хороша водица?

— Просто блеск! — радостно отозвался Будяну, подняв глаза на Лию. Но не выдержал ее сверкающего взора и опять наклонился над краем колодца.

— Чертовски глубоко! — констатировал он.

— Папа вырыл его, когда я родилась, — сообщила Лия. — Вот почему вода в нем такая вкусная.

Девушка тоже предпочла напиться прямо из ведра. Она наклонилась, волосы разметались на обе стороны головы, открыв белую, нежную шею, и Будяну, стоявшего у колодца, охватило вдруг страстное желание обнять ее, покрыть поцелуями шею, плечи. Испугавшись этого неодолимого чувства, он отступил к столику под яблоней. И именно в этот миг с перегруженного плодами дерева сорвалось яблоко с юным румянцем, словно девичий лик, и ударилось о стол с глухим стуком, от которого молодой человек вздрогнул.

Лия наблюдала за ним слегка иронически. Будяну ей нравился. Он выглядел, правда, немного самоуверенным, наверно считал себя талантливым журналистом, а может, и был таким, Лии еще не доводилось прочитать что-нибудь из его работ. Но Будяну умел поддержать беседу, умел проявить галантность. И у него были, к тому же, красивые глаза.

Лиина мать вышла из кухни, неся большой кувшин.

— Вы отбили себе жажду водой, — сказала она с разочарованием.

— По такой жаре в голову лезут одни поговорки о родниковой водице, — со смехом отвечала Лия.

Мать восхищалась дочерью, видела только ее, и небывалое волнение, словно предчувствие, охватило ее душу, Лия, ее драгоценная Лия!

— Прошу следовать за мной. — Лия широким жестом пригласила гостей, указывая на дверь в дом. — Почтим своим присутствием каса маре. Там у нас всегда прохладнее.

— Прошу, — повторила Мария, чуть покачав головой: гости переступили порог, не сняв обуви, едва вытерев ее о коврик.

— Да тут у вас настоящий музей древностей! — воскликнул Николай Будяну, с искренним любопытством рассматривая предметы, собранные в комнате.

— Вот именно, — усмехнулась Лия. — Я его так и окрестила: «наш семейный музей». Все эти вещи в разное время приобрел отец. Представляете? Ни с того, ни с сего превратился внезапно в страстного коллекционера.

— Кроме страсти, тут есть и вкус, — к удовольствию Лии уточнил Будяну.