Тем временем с нарты Вани Куркутского поднялся незнакомый Теневилю тангитан, подошел и крепко пожал руку, сказав при этом:

— Здравствуйте, товарищ!

— А где старик-то? — спросил Ваня Куркутский. — Пошто не стретил гостей?

— Он в вечности, — ответил Теневиль.

— Какомэй! — горестно воскликнул Ваня Куркутский. — Доспел-таки? Помер-то старик! Ушел сквозь облака, по ейным понятиям. Теперь обитает при северном сиянии. Как он умер-то? — спросил по-чукотски.

Теневиль коротко рассказал все.

— Своею смертию от старости помер, — сообщил Ваня Куркутский остальным. — А кто теперь эрмэчин?

— Все сообща, — ответил Теневиль и предложил: — Давайте сначала распряжем собак, посадим на цепь, чтобы к оленям не убежали. Поедим горячего.

— И то верно! — отозвался Ваня Куркутский. — Намерзлись мы, в палатке матерчатой ночевали пять дней в пургу.

Берзин вошел в чоттагин кочевой яранги и почувствовал, что здесь совсем не так, как в жилище Тымнэро в Анадыре. Не было прочного устоявшегося запаха тюленьего жира и псины. Воздух был свежий, нагретый ярко пылающим костром. Женщина тихо произнесла:

— Еттык.

Маленький мальчишка высунулся из полога и с любопытством уставился острыми глазенками на приезжих.

— Значит, вы говорите, что стадо теперь общее? — спросил через учителя Берзин.

Теневиль кивнул.

— Но есть кто-то главный в стойбище?

— Армагиргин передал мне, уходя сквозь облака, и стадо и судьбу людей, — ответил Теневиль. — И люди просили меня быть главой стойбища, но олени принадлежат всем.

— Выходит, вы нас опередили, — усмехнулся Берзин. — А тут ничего удивительного нет. Идея общего владения богатством, стадами, заводами, землями живет в недрах человеческого сознания вечно, особенно у неимущих. В том и мудрость Ленина, что он извлек эту идею и создал из нее науку революции. Переведи это товарищу оленеводу, — попросил Берзин Михаила Куркутского.

Учитель замялся.

— Трудно это переводить…

— Ну, хотя бы в общих чертах.

Михаил Куркутский попытался, но Теневиль понял одно: приезжие одобряют его действия. На душе стало легче, а тут еще приспела с деревянным корытцем, наполненным свежим оленьим мясом, Раулена.

Гости принялись за еду.

Некоторое время в чоттагине слышалось только чавканье, хруст разгрызаемых костей. Подошли каюры, присоединились к трапезе. В чоттагине было холодно, но понемногу, по мере того как люди насыщались, становилось теплее. Раулена подала в чашках горячий олений бульон, с огорчением сказала:

— Чаем не можем угостить — нету его у нас уже с год. Сами соскучились по нему.

Ваня Куркутский быстро поднялся и, выходя из яранги, весело сказал хозяйке:

— Ставь большой чайник! Заварка у нас есть.

За чаепитием Михаил Куркутский рассказал о переменах в центре Чукотского уезда, о советской власти.

Теневиль слушал и не верил своим ушам. Неужели это и впрямь могло случиться?

— Милюнэ научилась писать и читать по-тангитански, — сообщил в заключение Михаил Куркутский.

— Какомэй! — только и могли произнести изумленные Раулена и Теневиль.

Большой сход стойбища Теневиля собрали в старой яранге Армагиргина.

— Товарищи! — начал Берзин и подождал, пока Михаил Куркутский произнес уже ставшее знакомым «тумгытури». «Надо бы в следующий раз самому произнести это слово — «тумгытури», — подумал Август и продолжал: — Заря новой жизни взошла над Чукоткой. Советская власть установилась в Анадыре. Власть перешла к тем, кто работает, кто пасет стада, добывает уголь, кто охотится. Что такое советская власть? Это власть народа. Она идет от мудрости всех людей. Советская власть сегодня — главная власть на всем протяжении от Петрограда до Дальнего Востока. Нас послал ревком, чтобы помочь вам избрать новую, справедливую форму правления… Товарищи, у кого какие будут предложения в состав нового Совета?

Поднялся старый пастух Номо. Опершись на гнутый отросток оленьего рога, используемого как снеговыбивалка, он начал медленно:

— Мы рады, что наступило время новой жизни на всей земле, где живут люди… Такое мы слышали только в древних сказаниях как несбыточное, невозможное. И вот оно случилось. Значит, не одни мы думали об этом! Когда нам сказал наш Теневиль, что стадо будет общее, мы поначалу не поверили ему… Ты, Теневиль, не обижайся. Наверное, он чуял, что жизнь идет к этому… У нас нет другого человека, который мог бы быть во главе новой власти, кроме Теневиля…

— Кэйвэ! Кэйвэ! — раздались одобрительные голоса.

Берзин повернулся к Теневилю и сильно сжал его правую руку в своем кулаке.

— Ну вот — ты теперь законно избранный председатель кочевого Совета!

Разглядывая кухлянку Берзина, Раулена сказала:

— Похоже, что Милюнэ шила.

Берзин подтвердил ее догадку, и она так обрадовалась, будто письмо получила от подруги.

— Покажи нам, как ты пишешь, — попросил Теневиля Михаил Куркутский.

— Отчего не показать, — с готовностью ответил Теневиль и полез в кладовку.

Он разложил перед гостями несколько отполированных дощечек, на поверхности которых чем-то острым были нацарапаны различные значки.

— А можешь нам прочитать, что здесь написано? — попросил Михаил Куркутский.

— Можно. — Теневиль взял доску. — «Приезжал Черепак… С нарты не мог слезть. Думали, замерзший, а оказался пьяный. Торговал у меня красную лисицу».

Теневиль «читал» легко, быстро, едва только взглянув на значки.

— Здорово! — пробормотал Берзин. — Надо же такое! Послушай, товарищ Теневиль, тумгытум, — произнес он наконец чукотское слово, сам удивившись этому. — Скоро откроем школы, много школ по всей Чукотке! Может, твою грамоту распространим на весь народ, а?

— Не знаю, — нерешительно ответил Теневиль. — Может, тангитанская лучше будет?

— Надо будет с учеными посоветоваться, — сказал Берзин. — Я чую — у тебя то, что надо здешним людям!

Берзин впервые ночевал в чукотском пологе, теплом, хорошо выбитом Рауленой на чистом снегу тундры.

Спали крепко и сладко. Можно было высунуть голову в чоттагин, что и сделал Берзин, последовав примеру Теневиля. Все тело было в мягком тепле — постелью служила оленья шкура, а одеялом несколько сшитых вместе пыжиковых шкурок, — а голова на холоде, на свежем воздухе.

На следующее утро после утренней трапезы Берзин поехал в оленье стадо на гоночной нарте Теневиля. Нарта казалась игрушечной, ребенок мог поднять ее одной рукой. Но она выдержала тяжесть двух людей, лишь как-то жалобно скрипнув ремнями. На другой поехал с пастухом Номо Михаил Куркутский.

Остановили упряжки поодаль и подошли к пасущимся оленям. Берзин, проваливаясь в мягком снегу, следовал за Теневилем. Стадо было огромное. Оно занимало всю лощину и поднималось за склон соседних холмов. Слышалось приглушенное хорканье, от стада шел какой-то незнакомый густой запах. Весь снег был истоптан оленьими копытами, разрыхлен до самой земли. Лежали сухие травинки, веточки и олений помет.

— Что же они тут едят? — растерянно спросил Берзин, нагнувшись и разглядывая почти что пустую землю.

— Мох, — ответил Теневиль. — Тут хорошее пастбище.

Берзин вырвал из своего дневника листок бумаги и выписал удостоверение Теневилю:

«Дано сие удостоверение от имени Совета рабочих депутатов Анадырского края товарищу Теневилю, не имеющему ни имени, ни отчества, в том, что он избран на законном основании, согласно Революции пролетариата России, Председателем Кочевого Совета стойбища Теневиль. Комиссар охраны Ревкома Август Берзин».

Попрощавшись с обитателями стойбища, цепочка нарт двинулась дальше, вверх по великой чукотской реке.

К концу дня достигли стойбища Кымыта. Три ветхие яранги стояли на возвышении почти у самого берега реки. Два пастуха вышли и безмолвно уставились на приезжих. Они выглядели крайне изнуренными: вяло отвечали на вопросы и не проявили никакого интереса к путникам.