Когда подошли к широкому крыльцу, Степанов увидел свернутый матрас, прислоненный к двери.

— Спасибо…

— Где же вы тут обосновались?

Степанов, взяв Таню за руку, ввел в один из классов и, опустив светомаскировочную штору, зажег лампу:

— Вот здесь, — и показал рукой в угол.

Там стоял один из шести столов и скамейка, такая же, как и остальные в классе. Под столом — чемодан… На подоконнике одиноко красовалась коричневая в белую крапинку кружка…

— Вот здесь?

— Да, Таня. Тепло, сухо, просторно, — похвалил свое неуютное пристанище Степанов.

Девушка, соглашаясь, покивала головой, добро улыбнулась: «Конечно… Конечно…»

— Теперь можно и железную койку притащить, — заметила она.

— Да?.. — спросил Степанов. — О койке как-то не подумал: можно ведь и на столе раскладывать матрас. На днях займусь…

— Зачем «на днях»? Давайте сейчас! — предложила Таня.

— Сейчас?..

— Да, да… Пойдемте!

Мысль устроить неприкаянному учителю мало-мальски сносный быт захватила Таню, и Степанов невольно поддался: пошел за девушкой. Но на крыльце остановился: темень!

— Ничего, Михаил Николаевич!.. Я койку уже присмотрела… Недалеко отсюда… Пойдемте!..

Здесь же, на Бережке, неподалеку от школы, на одном из пожарищ Таня и Степанов выдрали койку, ножки которой увязли в золе.

— Почти новенькая, — шутя уверяла Таня. — А если покрасить — как из магазина!..

Перед крыльцом койку поставили, обтерли тряпкой и наконец внесли в класс.

— Ну?! — торжествуя победу, спросила Таня, когда койку водрузили в углу и накрыли матрасом. — Как у людей… Михаил Николаевич, если что нужно, не стесняйтесь попросить, мы вам всегда поможем: мужчине ведь одному хозяйничать трудно, — просто, с искренней убежденностью сказала Таня и заспешила домой — топить печурку на ночь.

Этот день Степанов будет потом долго вспоминать, пытаясь восстановить в памяти все подробности… Утром, перед уроками, к нему подошел Леня.

— Михаил Николаевич… — В руках у него была записка.

Степанов взял ее, развернул:

Ну вот, опять какое-нибудь срочное заседание… Совещание… Тоже срочное, важное, политически необходимое… Опять новое поручение дадут, а у него и так дел по горло. От одних тетрадей можно с ума сойти, а тут еще статья в газету… Но опаздывать и тем более не являться было не в правилах Степанова, и в половине шестого, едва окончился педсовет, он отправился в райком. Подходя, заметил, что свет горит не в «зале», где проводили все заседания и совещания, а в маленькой комнате, служившей спальней.

«Странно!»

Он вошел в дом, распахнул дверь в «залу» и в недоумении остановился. Конечно же, как он уже догадался, никакого заседания нет. Из маленькой спальни навстречу Степанову вышла Тоня Агина:

— Раздевайтесь, Михаил Николаевич… Проходите…

Она была нарядной, праздничной и еще более красивой. И двигалась Тоня еще более плавно и уверенно.

— Я вам помогу… — Не успел Степанов снять шинель, как она очутилась в руках Тони.

— А Турин?.. — спросил Степанов.

Чем-то занятый, Иван просунул в дверь голову:

— Проходи, проходи…

Маленький стол, за которым иногда они делили скромный свой ужин и пили чай, был накрыт белой, свежей скатертью. На ней стояли бутылка вина, водка, капуста в миске, хлеб и конфеты. Турин что-то доставал из мешка, привезенного Тоней.

— Помоги, Миша. Боюсь опрокинуть…

— Ну что ты, что ты, Ваня! Беспокоить гостя!.. — Тоня уже ловко подхватила глиняную миску с жареной свининой, от запаха которой у Степанова потекли слюнки.

— Та-ак… — протянул Степанов. — Судя по некоторым данным, я должен вас с чем-то поздравлять?

— Тоня выходит за меня замуж, — пояснил Турин, и эта форма объяснения очень понравилась Степанову: Тоня выходит!.. Могла и не выйти, не оказать такой чести.

Степанов обнял Ивана. Потом, легонько оттолкнув от себя товарища, подошел к Тоне и поцеловал в щеку.

— Садитесь, други. Садитесь, — предложил Турин.

— Здо́рово!.. Здо́рово!.. Когда же вы это?.. — удивился Степанов, когда все расселись. — Ты, Иван, казалось бы, о себе и не думал…

Турин увлеченно разливал по стаканам вино и водку. Ответила Тоня:

— Он ко мне часто заезжал… Едет в Снопы — завернет. В Верхнюю Троицу — завернет.

— Нищему деревня не крюк, — отозвался Турин.

— Нет, Ваня, нищим тебя никак не назовешь, — запротестовал Степанов.

— Конечно, конечно! — согласился Турин.

— Ну что же… — Степанов встал со стаканом в руке. — За ваше, милая Тоня и старый мой товарищ, счастье!

Они с силой чокнулись, не боясь разбить толстые стаканы из зеленого стекла, выпили.

— Михаил Николаевич, — предупредила Тоня, — это мы так… Предварительно. Хоть и война, а настоящую свадьбу устроим. У нас ведь родственников душ двадцать, если не больше. У Вани с десяток друзей. Всех созовем. И вы, пожалуйста, приезжайте.

— С удовольствием! — подчеркнул Степанов. — С великим, величайшим, Тоня, удовольствием! — И взмахнул рукой: — Я совсем забыл, что надо кричать «Горько!» Горько! Горько!

Тоня улыбнулась. В улыбке — и смущение, и счастье одарить другого, чем может: лаской. И еще — это в особенности нравилось Степанову в Тоне — радостное сознание, что может многое дать от доброты и любви своей. Что-то похожее было и в Вере, той, далекой, почти уже никогда не существовавшей…

— Где будете жить? У вас все так продумано, что не удивлюсь, если где-нибудь на примете окажется квартира из пяти комнат?..

— Пока все остается по-прежнему, — сказал Турин. — А через неделю, другую, третью обещают комнату дать в бараке.

Степанов не заметил, как Турин отлучился. Вернулся он с Верой. Веру наперебой стали угощать, она для порядка тоже прокричала неизбежное «Горько!», и вечер, отведенный Ваней Туриным для помолвки, потек своим чередом… Часов в восемь решили расходиться. Быть может, посидели бы и дольше, но в единственной лампе выгорел керосин, фитиль начал коптить. Лампу пришлось погасить. Кромешная тьма вдруг напомнила, что действительно поздно и пора уходить.

Вера и Степанов вышли вместе. По Дзержинской молча дошли до Советской. Ей — в подвал, где давно уже спят полтора десятка человек, ему — в школу, где — ни одного.

— До свидания, Миша…

— До свидания, Вера…

Он — налево.

Она — направо.

Вернувшись к себе и оглядев нестерпимо скучные казенные стены, Степанов расслабленно опустился на скамью. И не только потому, что устал. Просто очень муторно было на душе. Невольно сравнивал он свое положение с положением Турина, и сам собою возникал вопрос — правильно ли живет? Ведь говорил ему Турин не раз: нельзя так! Теперь Иван, считай, женат и, значит, он, Степанов, станет еще более одиноким. Есть, правда, рядом с ним Таня Красницкая, но кто она ему? Верный, преданный друг, не больше. Хотя и это уже много, очень много…

Посмотреть со стороны, так все идет прекрасно. Он стал заметной фигурой в городе. Его утвердили членом бюро райкома ВЛКСМ. Он выполняет поручения райкома партии, недавно провел в школе для жителей города беседу об успехах нашей армии на фронте, провел, кажется, удачно. Захаров сказал: «Вы умеете подобрать ключ к душам людей…» Недели две назад его разыскала работник областной газеты и попросила дать материал о восстановлении города, о жизни в освобожденном Дебрянске. Кандидатуру его как автора поддержал, по ее выражению, «сам Захаров».

На педсоветах Галкина очень прислушивается к его замечаниям и рекомендациям, похоже, считает их самыми авторитетными. Как-то даже сказала ему, что, мол, жалеет, что с первых дней не «взяла курс на Степанова»; к роли директора школы он, как бывший фронтовик, подошел бы, как она теперь считает, больше, чем Вера Леонидовна, хотя и Вера Леонидовна неплохо справляется со своими обязанностями…