Вы что к земле клонитесь? Держитесь прямее. Вы же цветы, вы цвести должны.

Мы не сами клонимся, — отвечали цветы, — нас клонит бездождье. Так пить хочется, а дождя нет. Нам бы хоть по глоточку, мы бы тогда устояли.

Так пейте, — сказал Ручеек, — во мне вон сколько воды-то.

Что ты, — говорили цветы. — У тебя путь далекий: ты идешь к Морю. Тебе каждую каплю воды беречь надо.

О чем говорите вы, — журчал Ручеек. — Пейте. Для того и вода, чтобы ее пил кто-то. Пусть я дальше не так быстро побегу, зато вы утолите жажду, окрепнете и станете настоящими цветами.

Ручеек напоил их и побежал дальше. Он бежал по степи и видел: блекнут, подсыхают хлеба. Говорил им:

Берите, пейте мою воду. Выпрямляйтесь, тяжелейте колосьями.

И щедро оделял всех своей прохладной водой.

До Моря он так и не добежал, но на пути, по которому прошел он, посвежели деревья, распустились цветы и налились пахучим зерном колосья. И Ручеек был счастлив этим, и одно тревожило его: не больно ли его отцу-Роднику, что он, Ручеек, так и не добежал до Моря?

ПЛЕМЯ ПЛУТОВСКОЕ

Поймал медведь Спиридон в речке пять раков, несет домой. Думает: «Позавтракаю сейчас». Навстречу ему Лисенок. Увидел раков и заморгал глазенками — морг, морг.

Что, — говорит медведь, — хочется небось рака отведать?

Хочется, — признался Лисенок.

Ну так и быть, на тебе одного. Мне на завтрак и четырех хватит.

Потянулся было Лисенок лапкой за раком, но тут же отдернул ее.

Нет, дядя Спиридон, не возьму.

Почему это? — прогудел медведь.

Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?

Скажешь, что я дал.

Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, да нельзя.

Да почему же?

Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, а мне нет. Не поверит.

Кха, — крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака. — Бери, коль, двух тогда. На завтрак мне и грех хватит.

Потянулся было Лисенок лапкой за раками, но тут же отдернул ее:

Нет, дядя Спиридон, не возьму.

Почему это?

Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?

Скажешь, что я дал.

Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, но никак нельзя.

Да почему же?

Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, а братишку позабыл. Не поверит.

Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.

Бери, — говорит, — трех тогда. До обеда я как-нибудь и двумя обойдусь, а там еще поймаю.

Потянулся было Лисенок лапкой за раками, но тут же отдернул ее:

Нет, дядя Спиридон, не возьму.

Да почему же?

Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?

Скажешь, что я дал.

Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, но нельзя.

Да почему же?!

Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, брату твоему дал, а сестренку малую позабыл! Не поверит.

Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.

Бери, — говорит, — и четвертого, коль, тогда.

Потом посмотрел в лукошко и последнего достал.

И этого бери! Может, у тебя дед есть или бабка какая... Бери уж заодно и лукошко, а то не поверит твоя мать, что такой добрый, как я, медведь, раков тебе дал, а лукошко при себе оставил.

Сложил медведь Спиридон раков в лукошко, сунул его Лисенку и пошел к речке: надо же чем-то позавтракать. Шел и бранился:

Вот племя плутовское! Угостил меня, так не забудь и всех моих сродничков. В момент обобрал, сатаненок!

А Лисенок бежал вприпрыжку домой и радовался:

Раков добыл! А день только еще начался, к вечеру еще чего-нибудь добуду. Проживу!

ЧЕМУ УДИВИЛСЯ ЛЯГУШОНОК

Всплеснулась Речка и накрыла Лягушонка волной. Обиделся он и решил наказать ее. Решил он вылезти на берег — пусть в Речке воды станет меньше, пусть обмелеет она. Вылез, оглянулся, а в Речке сколько было воды, столько и осталось.

:— Гляди-ка! — сказал Лягушонок. — Когда из Речки вылезает корова, воды меньше делается, а вылез я — не убыло. Тогда я просто сейчас выпью полречки, и обмелеет она, и никто в ней не станет купаться.

Тут же припал Лягушонок грудью к берегу и ну пить. Пил, пил, пил — круглым стал, пузатеньким, а Речка как покачивалась в своих зеленых берегах, так и продолжала покачиваться.

— Гляди-ка! — пробулькал Лягушонок. — Не убывает. Тогда я уйду из нее. Навсегда. Пусть в ней одним Лягушонком станет меньше.

Встряхнулся Лягушонок и, побулькивая животишком, пошел. Отошел от берега и спрятался за куст бузины. Хватится сейчас Речка и начнет звать его: «Где ты, Лягушонок? Вернись. Прости меня...» А он высунется из-за куста и скажет: «На-кася вот, обидела, ни за что не вернусь. Пусть у тебя одним Лягушонком будет меньше», — и опять за куст спрячется.

Но ждет-пождет — не зовет Лягушонка Речка.

— Гляди-ка! — разинул рот Лягушонок. — Гордая какая. Давно, гляди, пожалела, что я ушел из нее, а позвать, прощения попросить — гордость не позволяет. Да уж ладно, так и быть, без прощения прощу ее. Сама, гляди, не рада, что характера строптивого такого.

Сказал это Лягушонок и вернулся к Речке.

Я тебя, Речка, простил, не обижаюсь, на тебя больше, знай это.

А разве ты обижался? Смотри-ка, а я и не догадывалась, — сказала Речка, и пошли по ней круги, словно улыбнулась она. Заревые пошли круги — на заре дело было.

Покачивался на одном из них Лягушонок и думал: «Гляди-ка! Я на нее обиделся, ушел, а она и не заметила даже. Это что ж, выходит, она может прожить и без меня? Почему же тогда я без нее прожить не могу?»

Покачивался Лягушонок возле цветка кувшинки, искал и не находил ответа.

ЗАБОТЫ РЕМЕЗА

Прошлым летом он был птенцом. Мать у него была синичкой, и потому звали его синичонком. И не было у него никаких забот. Но это было прошлым летом. За осень и зиму он повзрослел, и теперь все зовут его Ремезом. И хлопот у него столько, что он даже не знает, куда их девать.

Весной он женился, стал птицей семейной. И целую неделю они думали с женой, какое им гнездо сделать. Решили такое придумать, какого еще ни у кого не было и нет.

Давай выроем гнездо в земле, — сказал Ремез.

А жена, поправив на голове бурую шапочку, сказала:

Ну и придумал. А скажи, где живет Щурка?

В норе, — сказал Ремез.

А Сизоворонка?

Тоже в норе.

Вот видишь. И еще Каменка живет в норе, и Зимородок. Нет, давай лучше выроем прямо на земле ямку, и это будет нашим гнездом, — сказала жена.

Теперь уже Ремез посмеялся над женой.

Ну и придумала! — и дернул черноватыми со светлыми полосками крыльями. — Какое гнездо у Чибиса?

Вроде ямки на земле.

А у Зуйка?

Тоже.

Вот видишь, ничего нового в твоем гнезде нет. У всех куликов гнезда вроде ямок на земле. Нет, давай лучше свяжем из хвороста плот и пустим по реке. И это будет нашим с тобой домом, — сказал Ремез.

Что ты, — сказала ему жена. — Это не ново. У Поганки где гнездо?

На воде, — сказал Ремез.

А у Лебедя?

Тоже.

Вот видишь, не ново и это. Да и вообще, зачем нам с тобой в воду лезть? Плавать мы не умеем, еще утонем. Идем лучше в лес и устроим свое гнездо из прутьев на дереве, — сказала жена.

И ты думаешь кого-то удивить этим? — улыбнулся Ремез. — А где, по-твоему, вьет гнездо Сорока? А Кобчик? Да та же Ворона, наконец? Нет, поновее надо придумать что-то. Вот если в дупле устроиться.

Придумал, — укоризненно покачала жена головой. — А Дятел, по-твоему, где живет?

В дупле, — сказал Ремез.

А Филин?

В дупле, — сказал Ремез.

А Вертишейка? А Сова? Да мало ли птиц свое гнездо в дупле строит. Эх ты, в дупле!