Ой, кого я вижу! Проходи, сосед, к столу, будь гостем.

Прошел Суслик. А Мышка ко двору выбежала, известила всех, счастливая:

Ой, кто ко мне пришел, ко мне Суслик пришел! Мой большой сосед у меня в гостях сидит.

А сама к закрому сбегала, принесла горсть зерен, высыпала перед Сусликом.

Угощайся, сосед, кушай на здоровье.

Мышке дня бы на три хватило, а Суслик — чаф-чаф! — съел и сидит глядит, что дальше будет. Сбегала Мышка еще к закрому, еще две горсти зерен принесла. Ей с лихвой на неделю хватило бы, а Суслик — чаф-чаф! — съел и сидит глядит, что дальше будет.

Видит Мышка такое дело, смутилась. Всегда такой щебетуньей была, а тут чуть выговорила:

Что ж ты у пустого стола-то сидеть будешь? Пойдем прямо к закрому.

Привела его в кладовку, угощает:

Угощайся, пожалуйста, не стесняйся.

А чего Суслику стесняться? Он в гостях, он не воровать пришел. Он как сел, так пол закрома и съел.

«Ого,—ужаснулась Мышка, — мне нужно месяц есть, чтобы столько съесть». А вслух сказала:

Приходи, сосед, еще ко мне в гости, я ждать буду.

А что? — сказал Суслик. — Приду. У тебя хорошо. Я теперь к тебе часто ходить буду. Мне у тебя нравится.

Приходи, — сказала Мышка, а ночью, когда спали все, собрала она потихоньку свои манатки и перебралась жить на соседний курган.

   — Большого, — говорит, — соседа иметь хорошо, но только если он к тебе в гости не ходит.

РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК

родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.

Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и чилижника хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.

Козлятам он теперь был не по росту. Но увидели его телята. Позарились на его листочки, объели их.

Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и ракитника хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, повыше, чтобы его телята достать не смогли.

Телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.

Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам хватит и верб.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся, расправил плечи и стал большим и могучим.

И заблеяли козлята:

Вот и у нашей деревни Дуб есть.

Замычали телята:

Наш Дуб. У нашей деревни вырос.

А как же, — заржали лошади, — нашей деревне без Дуба нельзя.

И часто, когда становится жарко, лошади приходят под широкую тень его. Стоят и дремлют, слушают, как свистит в темных дуплах Ветер. Дупел было бы меньше у Дуба, если бы не ощипывали его когда-то козлята, не обирали его листочки телята, если бы не объедали его лошади. Но кто же знал тогда, что тоненький неуклюжий стебелек разрастется в такое могучее дерево!

виляй

Жил у бабушки Агафьи пес Виляй. Встарь еще жил, а до сих пор у нас на селе его помнят. Правда, Виляем его только дразнили, имя у него другое было, а какое — забыли все. Виляем его прозвали, когда он еще кутенком-ползуном был. Стоило, бывало, кому-нибудь остановиться возле него, как уж он хвостиком начинал повиливать.

— Трусишь? — спрашивали его братья.

— Нет, — отвечал он.

— А чего хвостом водишь?

— Да это чтобы видели все, что я живой.

Так было, пока он ползуном был, но и когда подрос, не изменился. Стоило, бывало, кому-нибудь глянуть на него построже, а уж он начинал изгибаться, поскуливать, хвостом вилять.

— Трусишь? — спрашивали его, бывало, соседские собаки. — Нет, — отвечал он.

— А чего же ты перед каждым прохожим гнешься и хвостом виляешь?

— Да это чтобы видели все, что молодой я и у меня все в движении.

И когда старость его пригорбила, все таким лее остался. Бывало, кого ни увидит, тому и кланяется, виляет хвостом обтрепанным.

— Трусишь? — спрашивали его седые, уважаемые на селе псы.

— Нет, — отвечал он.

' — А чего ж хвостом повиливаешь?

— Да чтобы видели все, что хоть и стар я, а гибок: вон как хвост гнется.

И трунили над ним щенки-шалуны при встрече:

— Дедушка Виляй, хвостом повиляй, — ив открытую смеялись.

И он не обижался на них, говорил:

— Какие вы шутники, ребятишки, шутите над стариком. А я вот хоть и стар, а извивист, все во мне живет.

Давно уж он помер, а его все еще помнят на селе у нас. Правда, настоящее имя давно забыли, а вот что он Виляем был — помнят. Извивистый был пес, запомнился.

ВЕРБЛЮД С ИЗЪЯНОМ

Рождались на земле лошади, рождались коровы. Родился однажды и Верблюд. Поднялся на ноги, новел плечами. Чувствует — что-то есть у него на спине. Оглядывается — горб.

Это еще зачем? — говорит.

Попробовал стряхнуть его — не стряхивается, торчит к небу лохматой шишкой. Ну торчит, и' шут с ним, Верблюду успокоиться бы на этом. Что поделаешь, если таким родился?

Но сказал самому себе Верблюд:

Если я с изъяном, значит, и другие не лучше. Только мой изъян сразу всем в глаза бросается, а у других его выглядеть надо.

И стал Верблюд изъяны у всех выискивать. Услышал — хвалят Соловья птицы, сказал:

А поглядите, Соловей-то — серый.

Зато песня у него какая, — напомнили птицы.

Ну, знаете, песня песней, — сказал Верблюд, — а серость серостью.

И пошел по лесу, голову высоко задрал, как будто хорошее дело сделал. Идет, слышит — зайцы под кустом о Мед-- веде разговор ведут. Хвалят его.

Остановился, сказал:

А вы заметили: Медведь-то — косолапый.

. — Зато он добрый, — напомнили зайцы, — никого зря не обидит.

Ну, знаете, доброта добротой, а косолапость косолапостью, — сказал Верблюд и пошел дальше, а голову еще выше задрал, как будто еще одно доброе дело сделал.

Идет, слышит — говорят деревья о Месяце, хвалят его— ясный какой. Остановился, сказал:

А вы знаете, оказывается, Месяц не своим светом светит.

И все-таки он ясный, — напомнили деревья.

Ну, знаете, ясность ясностью, а свой свет — это свой свет, — сказал Верблюд и пошел дальше.

Идет он по лесу, поглядывает искоса на свой горб и говорит:

Все мы горбаты, только у каждого из нас свой горб. Иногда вроде и нет его, и все-таки он есть. Вон солнце, все как будто солнечное, а приглядитесь повнимательнее — с пятнами!

Говорит так Верблюд и высоко поднимает свою узенькую головку.

КОЗЛЕНОК И ЯШКА

Поглядел как-то Козленок на козла Яшку и видит: рога у Яшки хоть и высокие, но тупые и назад загнуты, а у него, у Козленка, остренькие, прямые, и он ими может ух как боднуть Яшку. И предложил Яшке:

Давай с тобой, Яшка, бодаться.

Яшка лежал в тени под ивой. Отдыхал после еды. Посмотрел на Козленка посоловевшими от жары глазами, сказал тихо:

Иди, милый, куда шел.

«Чувствует, что мои рога поострее, и робеет», — подумал Козленок и топнул тоненькой ножкой:

Я пришел бодаться с тобой. Становись.

Но вставать Яшке не хотелось: он сытно поел, да и жарко было. Но и не хотелось обижать Козленка: поиграть ему, глупому, хочется.

Сказал Яшка:

Жарко мне. И спать я хочу. Пободайся еще с кем- нибудь.

«А, — думает Козленок, — робеет Яшка. Только такого, робкого, и бодать его». И кольнул Яшку остренькими рожками в бок.

Вставай. Я лежачего не быо. Лоб в лоб давай.