Он вздрагивает, выронив сигарету в снег, поднимает ошарашенный взгляд. Несколько раз моргает, рассматривая меня снизу вверх и широко улыбаясь. В его глазах столько радости и обожания, что мое сердце пропускает удар, а затем разгоняется так, словно я бегу марафон. Руки снова тянутся к нему. Если бы он позвал, я бы упала в его объятия, разрыдавшись. Но он лишь продолжает смотреть и улыбаться.

   - Ты же не куришь, - шепчет и двигается, предлагая присесть на нагретое им место. Я тут же принимаю приглашение.

   Олег жадно рассматривает мое лицо, не делая ни единой попытки дотронуться. Склонил голову влево, потом вправо. Он любуется и восторгается так, словно перед ним неведомая диковинка. Даже дыхание задерживает, - я определяю по долгому отсутствию пара изо рта, - в благоговении сжимает ладони. Кажется, он думает, что перед ним ангел.

   - Прости меня, Алечка, - говорит, поджимая губы. Озаренное радостью лицо грустнеет, счастье уходит, уступая место тяжелым мыслям.

   - Милый, - я дотрагиваюсь до его щеки, и он трется о мою ладонь, прикрывая глаза от удовольствия.

   - Если бы я только мог повернуть время вспять. Может, хотя бы сегодня ты меня поцелуешь? - шепчет.

   - Конечно, - я приближаюсь и касаюсь его губ своими. Сначала осторожно, затем увереннее, в следующую секунду он приоткрывает рот, и я целую сначала его верхнюю губу, затем нижнюю, не обращая внимания на тошнотворный привкус никотина. Так надо сделать, я чувствую.

   Мы целуемся несколько минут. Вовсе не так, как делают это истосковавшиеся любовники, скорее, как необходимые друг другу люди. Он ласкает мои губы трепетно и нежно, прикосновения его пальцев к моим шее и голове невесомые, словно Олег боится, что действуй он хотя бы каплю настойчивее, я исчезну. Он будто не верит, что сможет дотронуться до меня по-настоящему, словно я прозрачная. Но я-то знаю, что мы оба живы. Я вцепляюсь в его плечи, не позволяя отстраниться, затем просовываю руку за шиворот, поглаживая его шею и лопатки. Доказывая, что я теплая и самая что ни на есть реальная. Спустя несколько минут он сам начинает понимать это. Отстраняется и смотрит совсем иначе, как за минуту до поцелуя. Прищуривается, анализируя происходящее. Мысленный процесс дается ему с трудом, лоб и переносица покрываются морщинами.

   - Олег, это я, Аля, - пытаюсь помочь ему.

   Он отрицательно качает головой.

   - Не может быть.

   - Ты бы никогда не причинил мне вред. Милый, ты все перепутал. Твой папа сделал операцию, я здорова. И еще… теперь верю в твое раскаяние относительно Алины. Отчасти даже понимаю. Я много думала, взвешивала, писала свои изложения. Такие же, как в твоих дневниках. Перечитывала, вспоминала каждый наш день, каждое твое слово. И все поняла. Ты сполна расплатился за ошибку. Хватит с тебя уже.

   - Раскаяние относительно Алины? - пораженно переспрашивает он. - Но как? Я же помню, я же видел как ты... а я...

   - Олег, но я жива.

   Он смотрит вытаращенными, испуганными глазами, а рот безмолвно открывается и закрывается. Снимает шапку и ерошит волосы, больно потянув за кончики. Выражение серых глаз отражает внутреннюю борьбу. Я вижу то безумный блеск, словно там, за радужками пляшут тени невидимых существ - как он сам всегда говорит, «его бесов», то осмысленный и серьезный взгляд, который так хорошо знаю.

   - Но тогда... - мямлит он, хватая меня за руку, - все, что я думал, все мои мысли и воспоминания... они не мои. Аля, ты жива! - восклицает, словно сообщая мне эту новость. Я быстро киваю и улыбаюсь, следя за эмоциями, отражающимися на любимом лице: радость, понимание, шок, недоверие, гнев.

   - Милый, ты болен, - мягко говорю я, - тебе нужна помощь.

   - Мне нужна ты, - взмолился он. Он утыкается мне в колени, прося ласки, и я кладу обе руки ему на голову, глажу и зачем-то дую, словно минус пятнадцати по Цельсию не хватает, чтобы остыть. Просто так надо, я чувствую.

   - Аля, у меня болит голова. Так сильно болит. Все перемешалось. Мне очень больно.

   - Потерпи, - шепчу я, продолжая гладить и одновременно кивая санитарам, что пора.

Как только к нам приближается персонал больницы, Олег вскакивает на ноги, начинает возмущаться и сопротивляться. Он боится снова оказаться в одиночестве, ему требуется мое присутствие, как физическое доказательство того, что беда, которая убивала его последние недели, ненастоящая.

Ему на самом деле плохо. Лицо и тело горят, температура поднялась на два градуса. Моральная, психологическая боль каким-то образом переросла в физическую. Словно внутри кипит борьба реальности с безумными идеями, порожденными болезнью. Мы оба балансируем над ямой, обителью его демонов, не желающих, чтобы он снова поверил в возможность счастья.  Но я жива. И все порожденные недугом аргументы разбиваются об этот факт вдребезги. Я рядом все то время, что требуется. Держу его за руку, шепчу бессмысленный слова.

А на следующий день он просыпается, и мы с его родителями читаем в серых глазах острое желание жить.

IV часть

Если вы достаточно безумны, чтобы заниматься делом, которое любите –

вы обречены прожить жизнь, полную смысла.

(Герберт Келлехер)

Отрывок 27.2. Балансирующая на грани

Помню время, когда я любила засыпать и просыпаться в одиночестве. Правда ли любила? Или привычка настолько сильно приелась, что стала восприниматься, как осознанный выбор? Уже пятую ночь я провожу одна, да еще и в чужих стенах. Читаю книги, вяжу или смотрю телевизор до состояния, когда впору спички в глаза вставлять, потом отрубаюсь. Утром по привычке варю кофе, кашу, разбираю вещи, переглаживаю их и развешиваю по шкафам. Что-то выбрасываю, что-то кидаю в стирку. Вдруг появилось так много свободного времени. Раньше казалось, что у меня море дел, было б когда ими заниматься. А нет, вот она свобода - пользуйся. А на душе грустно и тоскливо. Но это ничего, я сильная, плакать не стану. Тем более, мама должна скоро приехать.

Мама долго ходит по новой квартире, оценивает планировку. Скептически прищуривается, трогая недавно окрашенные стены и броские фотообои в спальне и зале, любуется видом с балкона. Стеклянные окна в пол на двенадцатом этаже элитной высотки в первую минуту выводят из равновесия. Особенно непросто смотреть вниз человеку, который всю жизнь прожил на первом этаже в частном доме. Но ничего, скоро она привыкает и даже пьет со мной чай на просторной лоджии.

- Уютно получилось, - хвалит ремонт. – Хотя твоя старая квартира мне все равно нравилась больше.

- Это потому, что эта еще не обставлена, как следует. На днях рабочие соберут кухню, а через две недели привезут мягкую мебель. Когда разберем все коробки, повесим шторы – станет совсем иначе. Вот увидишь.

- Да, наверное. В любом случае переезд был необходим. Не дело каждый день мотаться на другой конец города, как ты жила последние два года.

- Это точно. Приходилось вставать на час раньше и досыпать в метро, чтобы успевать на работу к восьми. Но кто ж знал, что застройщик так сильно задержит ввод в эксплуатацию.

- Не жалеешь, что уволилась из «ЭД точка ру»? Жила бы по-прежнему рядом с работой, там все знакомо, да и зарплата выше. До сих пор не понимаем с отцом, почему ты это сделала. Бывает, проснусь в шесть утра. Не спится. Лежу и думаю, мне-то хорошо, валяйся хоть целый день, а ты в это время уже выходишь из дома, чтобы успеть вовремя.

- Ну, не преувеличивай. Я выхожу в шесть сорок, редко, когда раньше. Сама удивилась, когда Вера Анатольевна позвонила и позвала к себе в госпредприятие. – Не могу сдержать улыбку, вспоминая тот ее неожиданный звонок. Мы обе не знали, о чем говорить, но зачем-то продолжали это делать почти пятнадцать минут.

- Да уж! Мы с отцом как узнали, что ты снова идешь в подчинение к этой ведьме, так едва в обморок не попадали.