А утром бросилась к зеркалу. Приехала румяная и бодрая, а теперь стала совсем не такая. Еще румянец на щеках есть, но он какой-то бледный. А раньше у меня был как красный огонь.
И весь день ходила вялая, ленивая. Не хотелось идти на улицу. До вечера лежала на кровати и читала. И даже не читается как-то. Все думаю о том, что мне придется голодать.
Сегодня — первое мая.
Папа не работает. С утра нацепил на себя новый пиджак и совсем стал как прежний папа. Повеселел весь. И мне от этого легче.
Потом вдруг заметила, что он хочет что-то сказать. Ходит вокруг меня с виноватым видом и поглядывает осторож но. Я, конечно, насторожилась. Заранее приняла обиженный вид.
Наконец он говорит:
— Ну, ради праздничка можно и пообедать.
Сказал и посмотрел на меня не по-отцовски робко. А у меня сердце сразу окаменело. Говорю с жестокими глазами:
— Вот как. Ведь мы же никогда не варим обеда. Да у нас сегодня и варить нечего.
А бедный папа как будто ничего не замечает и говорит разъясняюще:
— В столовую пойдем, на Седьмую линию…
— В столовую? Вот тебе и на! Да как же я пойду? Мне неудобно… Там обедают все мужчины…
— Папочка, а в столовой женщины и барышни бывают?
— Экая дурочка. Там целые семьи обедают. Чего же ты беспокоишься?
Вышли на улицу. День ясный, солнечный. Идут рабочие и красноармейцы с флагами и поют «Интернационал». И оттого, что поют, день кажется еще яснее и солнце еще горячее. Лица у всех такие радостные, сильные. Даже папа выгнул вперед свою впалую, сухую грудь. Идет по тротуару и напевает под свой широкий нос «Интернационал». И вдруг я замечаю, что сама подпеваю. Словно никто из нас никогда не голодает.
После обеда папа спрашивает меня совсем ласково:
— Ну как — сыта?
— О, папочка, сыта совсем.
Его глаза улыбаются и все еще напевают «Интернационал».
— Тут недалеко есть чайная… Пойдем-ка чайку попьем…
— Ой, папочка, да что вы? В чайную-то! Да там одни мужики…
Он с ласковой досадой возражает:
— Экая ты какая. Чего же тут особенного? В столовую же ходила?
— Нет, нет, папочка, я не пойду.
— Ну, как хочешь. Не съели бы тебя там.
Папа поежил острыми, худыми плечами и вытащил из кармана две конфеты. Говорит с виноватым видом:
— Это вот тебе, а это мне. Вчера получил по карточкам На праздник.
Сунул поспешно в руки конфету и говорит:
— Иди… куда? Домой теперь?
— Нет, папочка, я к подруге.
— С Богом. Да приходи не позже девяти.
Ах, папочка, папочка! Наверное, купил конфету, а говорит — «по карточкам».
Защемило тоскливо в сердце. Точно кто пальцем больно ткнул его. Голод испортил моего папу, голод…
3 мая
Рада я или не рада?
Вчера Митюнчик пришел поздно вечером. Я уже улеглась спать. Слышу, стучит через стенку:
— Феюша, завтра на службу собирайся… в почтамт, на пятую экспедицию… к Александру Андреевичу…
И какая я смешная. Сразу подумала, что у меня еще нет прически, а только две косички. Очень на девчонку похожа. Смеяться будут. Наверное, на службе все — взрослые.
А потом заколотилось сердце от других мыслей. Вспомнился Николай Павлович. Если служить — значит, буду учиться. Раз сама буду деньги зарабатывать, значит, папа ничего не может сказать. Потом отчего-то стало грустно. Немного поплакала. Потом опять думала о своих двух косичках. Решила, что не буду уступать никому, хоть я и девчонка. Не спала почти всю ночь.
Утром вошел Митя. Подозрительно и торжественно оглядел с головы до ног. И вдруг говорит:
— Да убери ты хоть косички-то. Александр Андреич посолиднее просил.
И нарочно сказал таким тоном, чтобы сделать мне больно. Обиделась и покраснела, но промолчала.
А на улице он опять обидным тоном читал наставления:
— …лишнего не болтай, но будь поразвязней, посолидней. Покажи, что ты — уж барышня…
А я сейчас же и показала ему.
От здания почтамта протянута через улицу арка. Окна большие, неуютные такие. И часы висят огромные. Взглянула на арку и почему-то обомлела.
— Митя, Митя, скажи: я не в этом балконе буду служить?
Митя даже плюнул.
— Чего ты мелешь? Это арка, а вовсе не балкон. Соединяет хозяйственный отдел и канцелярию.
Я и сама спохватилась, что спросила неладно, да делать нечего. Молчу и краснею, а в душе смешно, что Митя так рассердился. Неужели он в самом деле подумал, что я такая глупая?..
Вошла в здание, и весь смех пропал. Я всегда робею там, где много людей. А огромный почтамт битком набит Все бегают, суетятся и оглушительно жужжат. У Мити масса знакомых… На каждом шагу с ним здороваются. Если идет барышня, она поздоровается с Митей, а сама искоса смотрит на меня. Мите стыдно, что он идет с такой девчонкой, и все бежит быстрее. Еще рассуждает о женской самостоятельности… А сам-то? Стыдится идти с девчонкой.
Бегу за ним, чтобы не отстать. По дороге толкнула красную толстую барышню и успела только покраснеть, а не извиниться. Фу, какая я неуклюжая… Отскочила в сторону от толстой барышни и налетела на мужчину с усами… Не успела оглянуться, а Митя уж привел меня в какую-то комнату. До потолка навалены посылки, а за столом сидит Тонька…
— Тонечка, посмотри за ней.
И Митя убежал.
Тонька прежде всего посмотрела, как я одета, а потом мне в лицо И насмешливо спросила:
— Ты уж не нюни ли собираешься распустить?
— Ой нет, Тонечка… что ты?
— Смотри, сейчас придет Александр Андреич. Читать наставления будет.
Ужасно боюсь всяких наставлений. Господи, а вдруг не пойму!.. Не примет еще.
— Тонечка, а что он будет читать?
— Проповедь… Нужно быть хорошим работником, служить старательно… Ну, вообще, как начальник…
— А мне что отвечать?
— А ты, дура, подойди и скажи «постараюсь» Ну, увидишь сама.
Только сказала, а с Митей входит высокий мужчина, с бородой и важный такой. Сердце так и рассыпалось на кусочки Господи, это, наверное, Александр Андреич! Митя велел быть развязной… Слышу голос как из тумана:
— Вот моя сестра.
Чувствую, что Александр Андреич смотрит на меня, и волосы от стыда шевелятся. Совсем забыла, что нужно сделать. А тут еще противная Тонька над ухом шепчет:
— Да подойди, дура…
Шагнула вперед и так тонко пискнула, что услыхала свой голос и покраснела еще больше:
— Здравствуйте.
А Александр Андреич захватил мою руку и жмет очень энергично, как и следует мужчине.
— Ну вот будете полезной единицей в нашем громадном организме полезные работники нужны…
Александр Андреич ушел. Тонька сразу наскочила бойкой курицей
И еще такую дуру прямо в канцелярию назначили И чего ты нюни распустила? Стыдилась бы… Большая уж.
Пришли с Митей в канцелярию. Слава Богу, за столом все барышни и только один мужчина. И тут Митю все знают… Кричат из всех углов:
— А, Дмитрий Александрович…
— Здравствуйте, Дмитрий Александрович…
А Митя — свинья свиньей. Привел меня на середину комнаты и сказал:
— Вот моя сестра. Всего хорошего… некогда…
Чуть-чуть не убежала за ним. Растерялась и гляжу на всех.
Подходит хорошенькая, тоненькая блондинка. Волосы золотистые, пушистые и вьются. Глаза большие и черные, а лицо бледное. Вся как будто приторная…
— Ну вот, золотце мое, будете у нас служить. Я сейчас покажу работу.
Посадила меня за стол рядом с какой-то черной барышней. Черная барышня сердито смотрит на меня, а все другие — с недобрым любопытством. Одна, с толстыми губами и надменным смуглым лицом, даже сделала мне гримасу… Вот дрянь-то. Я тоже ей сделала.
Блондинка что-то объясняет. Она не знает, что у меня тоскливо ноет сердце. Господи, ни одного дружеского лица. Только черная барышня. Обидно как. И зачем служить, когда я хочу учиться? Теперь надо сюда ходить каждый-каждый день. И, может быть, всю жизнь, до самой смерти…
— Вы меня слушаете?
Поднимаю голову и вижу золотистые пушистые волосы.