— Ну что — поедешь? — спросила, хитро подмигнув.

— Куда деваться, уговорила, боюсь только, сегодня поздно, полвторого.

— Как раз обеденный перерыв кончается, но я не о том, я — о Пылаихе.

— А-а… — Он многозначительно повел головой. — В гости к Вурдалаку Ивановичу? А ты веришь?

— Ни во что я не верю, а вдруг? Папа — тот верит, я знаю. Не столько даже верит, сколько всю жизнь хотел верить.

— Почему же сам не искал? Или правда его ведьма на помеле отвадила?

— Ведьма не ведьма, но я от мамы еще эту историю слышала. Нет, думаю, он боялся не найти.

— Брось, Татьяна, какая-то романтика. Человек, столько переживший, и, прости, в такие годы…

— Вот именно что вы его не знаете, а он всякий бывает. — Татьяна отодвинула пустую тарелку. — Ну а теперь давай за дело! Позвони мне вечером, как там, ладно?

— Конечно!

— И завтра я еще имею на тебя виды. Если продашь, поедем совать взятку, а потом вали на все четыре стороны, но лучше всего — в Пылаиху, в деревню: свободною душой закон благословить, роптанью не внимать толпы непосвященной! — Она выпроводила его за дверь, чмокнула по-родственному в щечку на прощанье, как благословила.

Колье продалось легко, но и не без приключений. Чигринцев подъехал к «Жемчугу» на Олимпийском проспекте наудачу, более чем уверенный, что за день такую редкую вещь не спулить, зная к тому же понаслышке о бесконечных очередях в скупке. Действительно, хвост был бесконечный — последний желающий числился под номером 938. Чигринцев решил сперва хоть оценить изделие — оценщиков было двое, и к ним, странным делом, стояло всего двое же посетителей.

Все же и здесь пришлось постоять: длинный парень в сером квадратном пиджаке в черную толстую клетку, бородатенький, но никак не бородатый, с несуразным пухом на подбородке, нырнув в большую комнату, не выходил оттуда больше получаса. Второй эксперт, верно, не спешил, как вообще не принято спешить в подобных заведениях.

Наконец зажглась лампочка над словом «Оценка». Чигринцев шагнул во вместительный официальный зал, где, огражденные общим широким столом, вдоль стен в волшебной тишине восседали скупщики и оценщики. У входа на стуле со скучающим лицом сидел дюжий омоновец при кобуре и с резиновой дубинкой.

Оценка проводилась в стороне, сбоку. Чигринцев понял это, увидев бородатенького верзилу, что-то гневно доказывающего на удивление приятному старичку за столом. Рядом, у молодого человека, место было свободно. Он подошел, вынул колье, завернутое в тряпочку, протянул эксперту. Тот занялся делом, правда, сперва бросил оценивающий взгляд, короткий, но профессиональный, на Чигринцева, а затем, покачав вещь в руке, принялся колдовать. Прошелся по ней с лупой, подложил под бинокуляр, принялся замерять камни специальным приборчиком — помесью шагомера со штангенциркулем. Стараясь убить время, Воля стал разглядывать самих экспертов. Что молодой, что старик разительно отличались от раскрашенных, утопающих в дешевом, но обильном золоте скупщиц. Неброские, но добротные костюмчики (у молодого даже тройка), в тон, со вкусом галстуки и рубашки, очки тонкой золотой оправы у старика, годами выработанное умение держаться с юморком, но без потери достоинства — словом, психология человеческая не была для них тайной, а обстоятельная внешность и деловитость с лозунгом «поспешай, не торопясь» выдавали акул — специалистов серьезных, посаженных не на поточную мелочевку.

Бородатенький меж тем, не желая уходить, гневно обличал старика. Перед ним на стойке стояли шесть серебряных стаканчиков, графинчик, легковесная масленка и сливочник с утиным носиком — типичные вещи начала века, серийный модерн с эстетскими цветочками, резанными по серебру резцом десятого подмастерья.

— Нет, никак не может быть, пять тысяч долларов, не меньше, вы просто хотите меня обмануть, — кипятился бородатенький.

Старик за стойкой снял очки, вяло положил их на стол, как бы давая понять, что разговор в который раз окончен, и, скрывая презрение, чеканно произнес:

— Здесь не покупают, а называют стоимость, я вам сказал: цена лома, ну чуть, может быть, больше.

Чигринцев, вдруг в нем что-то взыграло, желая поддержать симпатичного старика, атакуемого маньяком, и тем привлечь к себе внимание, с ходу ввязался в их разговор:

— Простите, что вмешиваюсь, но я человек со стороны, сам пришел за помощью, значит, вашей весовой категории. Вот смотрю, даже клейма не видел, вероятно, восемьдесят четвертая проба, но сами вещи — штамповка, и дешевая, начала века. Кабы Фаберже или братья Грачевы, накинули б вам за имя, есть люди — коллекционируют, но здесь, видно, обычный поток. Век — нынешний, вещи — ординарные, ну как подстаканники в поездах были (их тоже, к слову, принялись собирать). Безусловно, есть своя цена, но не раритет, понимаете?

Старичок скосил на него глаз и в который раз, но жестко уже проговорил бородатенькому:

— Попробуйте на Арбате, в ювелирных, там вам еще меньше поставят, ибо они берут большой процент, мое слово последнее, за дверью люди ожидают.

— Ага, понял! — вскричал клиент. — Хорошо, не хотите — не надо, я в другом месте покажу, но машины-то это точно стоит! — Сгреб вещицы в тряпичную сумочку и, не сказав даже спасибо, гневно бросился к выходу.

— И сколько таких за день, понимаете? — вдогонку ему бросил предназначенное для Чигринцева старичок.

— Понимаю, проблемы, наверное, как у врача, коли больной не согласен с диагнозом, — поддакнул Воля.

— Лев Васильевич, погодите вызывать, — произнес вдруг молодой, — тут по вашей части, гляньте. — Он протянул колье старику.

— Да-да. — Тот потянулся к очкам, водрузил их на нос. — Давненько не видали, клад отрыли? — улыбаясь, спросил Чигринцева.

— Почти, — невольно вздрогнув, отозвался Воля, — семейные.

— О нет, это скорее музейные, старинная вещица, — не отрываясь от камней, произнес эксперт. — То есть я не оговариваю, быть может, в семье хранилась, но это почти археология. Понимаете, о чем я?

— Даже очень, ибо знаю предание, но Бог с ним, оцените, пожалуйста, и, если можете, помогите продать.

— А вы представляете цену?

— По правде — нет, знаю, что много, но сколько… — признался Чигринцев.

— Ну, Паша, кому: Ашоту или Николаю Егоровичу?

— Лучше Николаю Егоровичу, — ответствовал без всякой эмоции молодой.

— Стало быть, вот: вещица красивая, редкая, старая. Но мой вам совет: везите ожерелье на Запад, ищите спеца-коллекционера, тот вам оценит выше, но, правда, переезд, экспертиза, почти баш на баш и выйдет. Дело в том, что камни большие, чистой воды, кроме двух крайних, но неграненые, а значит, малоценные. Попробуйте на улице продать, не купят — не поймут. Им подавай современную компьютерную огранку, брильянт, и побольше. Я вам дам адресок с телефоном, подъедете? Вы на машине?

— Да, стоит на улице.

— Отлично. Тысяч на пять-шесть долларов набежит, если Николай Егорович клюнет, он любит старину — больше, пожалуй, некому. — Эксперт написал адрес на бумажке, передал Чигринцеву.

— Спасибо, большое спасибо, признаться, я ожидал другого и других людей, — раскрылся до конца Воля. — Сколько я вам должен?

— Ничего, абсолютно ничего, пятьсот рублей в кассу, тысяча пятьсот за справку, если желаете, но Николай Егорович в ней не нуждается. Я позвоню. — И, поймав Волин взгляд и даже потеплев от его наивности, добавил: — У нас с ним свои счеты, не волнуйтесь.

— Я и не волнуюсь, — расцвел Воля. — Мне, признаться, все равно, камни не мои.

— А это вы зря мне рассказываете. — Старик уже общался с ним один на один, Паша выписывал справку. — Цену же можно и скинуть при наличии информации.

— Да не учите меня, надо — объегорите как липку, кажется, мы друг друга понимаем, не так ли?

— Что да, то да, — кивнул старик, — приятно с вами иметь дело.

— Взаимно, — раскланялся Чигринцев, заплатил, что требовалось, молодому, сложил справку, завернул ожерелье (как правильно его назвал оценщик) в тряпочку и, еще раз кивнув, поспешил к машине.