Труден путь среди темной ночи с ребенком на слабых руках. И вот наконец Устя видит себя среди знакомых хат. В оврагах, между холмами, на опушке густого леса, притаилось село Дубовка. Здесь родилась она, отсюда взял ее лоцман из Старых Кайдаков Омельян Высокос. Привела судьба Устю под ту же покосившуюся, хмурую отцовскую кровлю. Приняла старая мать дочку, оплакала ее горе, да вскоре и померла. Так и шли годы, трудные, тяжкие…

Устя подняла голову над подушкой. Пить, пить.!.. Слабеющими руками оперлась она на шаткую спинку кровати, с трудом дотащилась до порога и долго пила ледяную воду, склонившись над ведром. Огонь в печи погас. Устя подложила хворосту, но не могла найти спичек. На глаза попалась лампадка. Сняла ее, склонилась над нею, разжигая прутик. И вдруг, словно ножом, полоснуло грудь. Женщина даже не вскрикнула, рот наполнился чем-то соленым, клейким. Ослабевшие руки выронили лампадку на хворост. Устя упала на пол, в последний раз ловя угасающим взором тусклый дневной свет. Маленький язычок пламени пополз по сухим веточкам, политым лампадным маслом. Они затрепетали засохшими листиками и через минуту ярко вспыхнули. Хворост трещал, разгорался. Огонь перекинулся на платье Усти. Когда к воротам сбежались люди, хата уже пылала, стекла полопались, из окон валил густой дым. На глазах у всех провалилась соломенная кровля.

Кто-то бегал с ведром воды, кто-то кричал, люди тыкали баграми в пылающие стены, звали Устю, но все напрасно: огонь был непобедим. Старый дубовий Саливон прибежал запыхавшись с другого конца села и замер у тына. На бороде его дрожали продолговатые блестящие льдинки.

— Чего стоите, люди добрые? — закричал он, выхватил у кого-то багор и бросился к огню.

Его схватили за руки, за плечи, оттащили в толпу, но он и сам уже видел, что ничего сделать нельзя. Люди стояли молчаливые и суровые. Устю искали повсюду, но безуспешно. Бабы плакали и голосили. Откуда-то появилась бабка Ковалиха.

— Да она же там, — старуха ткнула сухой рукой в огонь и закричала.

Марко целый день ожидал в Хмелевке батюшку. Тот выехал из дому еще с вечера, и попадья уверяла, что сегодня не вернется, но парнишка упорно ждал. Настал вечер. Наконец Марко решил ехать обратно. Уже совсем стемнело, когда он выбрался за околицу. Конь шел не так резво, как утром. Марко подгонял его, похлопывая вожжами по гладким бокам. Пустое ожидание и голод вконец измучили паренька. Он дремал, не выпуская вожжей, и сквозь дремоту видел мать. Она представлялась ему почему-то веселой и бодрой, пышущей здоровьем.

Сани мягко скользили по пушистому снеговому покрову; показалась околица. Конь побежал живее — Марко вздрогнул, сонными глазами вглядываясь в улицу. «Верно, заругает мать, что не привез попа, — подумал он. — А может, ей полегчало?»

Он остановил коня у ворот и спрыгнул с саней. Но дальше двинуться не смог. Ноги его словно приросли к земле. Он протянул руки, хотел крикнуть. Крик застрял в горле: на месте, где утром стояла хата, одиноко чернела труба, тлели балки, дым полз над пожарищем.

— Мама! — наконец отчаянно крикнул Марко, шагнул вперед и упал, загребая пальцами снег.

Холод вернул ему сознание. Он поднялся с земли и неуверенными шагами приблизился к пожарищу. В глубине сердца теплилась еще надежда. Но ступив на обуглившееся бревно, он вскрикнул, кинулся бежать, вскочил в сани и ошалело погнал коня. У ворот Беркунов он бросил сани, и, не сознавая ничего, побежал дальше. Спотыкался, падал, вставал и снова бежал. Сам не заметил, как очутился на берегу реки. Обессиленный, он оперся на штабель бревен. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Он закрыл глаза и всхлипнул тяжело, почти беззвучно. Чувство безнадежного одиночества овладело нм. В кармане полушубка рука случайно нащупала листки бумаги. Эти листки — все, что осталось ему от прошлого. Тревоги и заботы тяжким грузом легли ему на душу, и Марко сразу почувствовал себя взрослым.

Глухой гул, подобный топоту тысячи конских копыт, наполнял ночь. Затем он перешел в, клокотание. Марко открыл глаза, утер рукавом слезы и прислушался. Казалось, под ногами вспучивается земля. Он посмотрел на реку и увидел, как вздулся ледяной покров. В лицо дул теплый ветер. Вдруг на реке глухо затрещало и раздался плеск освобожденной воды. Марко подошел ближе к реке. Ее ледяная броня раскалывалась со скрежетом, льдина напирала на льдину, хлюпала вода, мелкие осколки бились в волнах, озаренные светом месяца.

На Днепре бушевал ледоход.

Марко, задумавшись, замер на берегу. Будущее стояло перед ним глухой стеною. Крылатый ветер бил в лицо, обнимал материнским объятием, а у ног лежал Днепр, полноводный и загадочный, как великая дорога в жизнь.

II

Данило Кашпур стоит на террасе, тяжелыми локтями опершись на ветхие перила. Его глазам открывается необозримый простор. В солнечном сиянии лежат поля, длинной зеленой полосой протянулись вдоль горизонта леса. Широкий плёс реки голубеет в долине. Кое-где еще видны лоскутки снега. Но они доживают последние минуты. В оврагах уже воркуют, как голуби, талые воды. Вокруг каменной ограды экономии плещет в глубоком рву вода. Этот плеск особенной музыкой переливается в ушах Данила Петровича. Он будит легкие, приятные мысли. Перед самой террасой стоит забрызганная грязью бричка. Кучер Антон Беркун поит коней. Прижимая ухо, серый, в яблоках, жеребец долго не отнимает головы от ведра. Вороной ждет своей очереди. Данило Петрович думает, что надо подобрать пару серому. Гнилые перила шатаются под локтями. Кашпур выпрямляется, расправляет широкие плечи. Он одет просто и удобно: черный, до колен, сюртук на вате, штаны заправлены в высокие, с коваными подборами, сапоги.

Данило Петрович медленно сходит с террасы. Прежде чем сесть в бричку, он направляется на скотный двор. Осмотрев свое небольшое хозяйство, он садится в бричку и отнимает у Антона вожжи. Лошади берут с места легкой рысью. Разбрызгивая вокруг воду и грязь, бричка катится по проселочной дороге. Навстречу бегут старые липы с оголенными ветвями. В широкую черную, как смоль, бороду иногда попадает капля воды. Кашпур непроизвольно вытирает бороду о плечо. Под большим мясистым носом чернеют вислые усы. Высокий черный картуз низко надвинут на лоб. Брови спрятаны под лаковым козырьком, и неровная тень от него затемняет половину лица.

С дерева на дерево стайками перелетают воробьи. В воздухе раздается веселое чириканье. Жеребец, круто выгибая шею, высоко заносит передние ноги, властно разбивая застоявшуюся в ухабах грязь. Антон туже затягивает веревочную подпояску на старой свитке, подаренной ему отцом, и косит глазами на хозяина. Он чувствует себя неловко. Какая ж это работа — сидеть, сложив на коленях руки? Но хозяин вожжей не выпускает. Вот уже вторая неделя, как взяли Антона на службу в экономию. И трудного словно бы ничего нет, да не по душе Антону эта работа. Хозяин слова не вымолвит. Больше глазами показывает. Если бы не отец, ушел бы Антон отсюда. Вот Марку посчастливилось. Взяли его на сплав. Поплывет на плотах…

Липовая аллея кончилась. Кони выбежали на булыжник. Колеса брички затарахтели, подпрыгивая на остробоких камнях. Слева от шоссе, в густом кустарнике, показались хаты Дубовки. Кашпур правил к Днепру. Широко расставив ноги и упершись коленями в лакированный передок брички, он взял вожжи в правую руку, а левой снял с головы картуз. Околыш выдавил на его лбу красную полоску. Пышные волосы прядями налипли на виски и лоб. Ветерок освежал голову.

По временной пристани неторопливо расхаживает старый Беркун, медленно переставляя обутые в постолы ноги. Весь берег завален лесом. Данило Петрович осаживает коней и выскакивает из брички, кинув вожжи Антону. Размахивая картузом, он идет вдоль берега, внимательно присматриваясь к людям. Перед ним, словно из-под земли, вырастает приказчик Феклущенко. Его розовое безбородое лицо блестит на солнце. Он выдергивает из-за пазухи толстую, в клеенчатой обложке, книжку и пискливым голосом выкрикивает: