Прислушиваясь к этому относительно спокойному выговору, майор Антоненко подумал, что его замечание все-таки подействовало на автотехника. Опасается прапорщик, как бы еще раз не досталось. Значит, и его метода пользу приносит? Но тут же уколол себя: «Твоя метода, как же! Авакяновская! Пока я рядом — ниже травы, а за моей спиной? Это, кажется, Савельев имел в виду?»

И в который раз уже за три дня ему пришлось удивиться интуиции подполковника. Точно угадав его мысли, Савельев спросил у майора Трошина:

— Кирилыч, ты с Песней беседовал?

— А как же! Упрям и обидчив. Заявил мне: несогласный он, дескать, служить, когда батя уволится.

— Ишь ты, гонорок! — удивленно протянул Савельев. — Погоди, я с ним еще на прощание потолкую!

— Не помешает, — согласился замполит. — Хотя и наша беседа вроде бесследно не прошла.

При этих словах Савельев искоса бросил взгляд на Антоненко. И тому, поймав этот взгляд, ничего не оставалось, как опять склонить голову в знак понимания: «Ваша взяла!»

Это ли не подсказка! Ну хорошо, с Песней он найдет нужный тон, с Авакяном ясно, а как в других ситуациях? С другими офицерами и солдатами? Нет, никак не помешал бы рядом такой наставник, как Савельев. Хотя бы на месяц…

В приподнятом настроении возвращался подполковник Савельев, хотя сердце еще немного побаливало. Но теперь-то бывший командир дивизиона знал, что́ собой представляет майор Антоненко. Напрасно он беспокоился — способен «академик» вести дивизион, его детище, дальше. Понятлив майор оказался и в другом: пусть не до конца, но удалось развенчать, расшатать его прежние ошибочные представления о методах работы с людьми, способах их воспитания. А это вовсе не так уж и мало.

Мысленно Савельев был уже у себя на родине, куда уехали месяц назад жена и сыновья, и приискивал себе занятие по душе. Улыбнулся, вспомнив, как обещал майору Трошину пойти в почтальоны и услышал в ответ многозначительное хмыканье: да, таскать сумку в пуд весом — не для него работа. Ничего, найдет что-нибудь другое. Не сидеть же в самом деле на печке и романы перечитывать!

— Засада! — сказал вдруг громко рядовой Климов, приняв сигнал от дозорной группы.

Для Савельева эта вводная была полной неожиданностью: он ведь зорко наблюдал за каждым действием и приказанием Антоненко, а вот беда — просмотрел, когда тот выслал подыгрывающих! «Каков майор, а? Спорил, доказывал, что игра есть игра, однако проверку устроил моими же «сюрпризами». Еще одно доказательство своей правоты ищет? Или согласился со мной? Спросить? Нет, не стоит. Подождем, что он скажет».

— Вторая батарея, к бою! — встрепенулся майор Антоненко. — Остальным — стой! Дозору спешиться и атаковать в цепи после огневого налета!

Климов продублировал эти команды дозору и на батарею. И в один миг колонна распалась на глазах, будто из нее вынули стержень, делавший ее до этого стройной. Вперед рванулась батарея старшего лейтенанта Авакяна, другие же расползлись по обе стороны дороги, укрываясь в барханах. Еще через несколько минут оставшиеся от учений холостые снаряды сотрясли грохотом пустынные окрестности, а чуть погодя до машины донесся треск автоматных очередей.

Подполковник Савельев не пошел вместе с Антоненко наблюдать, как действуют артиллеристы. Остался возле машины, но внимательно прислушивался к звукам, доносившимся сюда, пытаясь по ним определить, что происходит на поле «боя». Он уловил заминку авакяновцев в открытии огня, не такую уж серьезную, но невозможную в других батареях. Явно проспали бойцы. Не рассчитывали, что новый командир использует «сюрпризы». Впредь наука: «бой» маршем домой не кончается. Даже если командир сменился.

За разведчиков подполковник Савельев не беспокоился. Основные элементы общевойскового боя они знают, а из автоматов весь дивизион хорошо стреляет. Справятся, коль в самом начале не оплошали, вовремя на вводную отреагировали.

И точно: майор Антоненко вернулся к машине возбужденный и довольный, как на КНП после стрельб. Утирая пот со лба, сказал Савельеву:

— Встряхнули, как вы говорите, гвардейцев! Кое-кто пассажиром ехал. Не ждали вводной. Ничего, теперь веселее пойдем. А вообще надо таких «сюрпризов» больше готовить на марш, чтобы был похож на настоящий.

Савельев удивился, но промолчал, не стал напоминать давнишний спор, хотя ему и хотелось поддеть майора. Зачем? Ведь Антоненко сказал то, что ему надо было от него услышать.

— Давайте, Климов, отбой. Дивизион — в колонну! — скомандовал Антоненко.

— Это мы мигом! — сказал связист, но увидев, как строго посмотрел на него майор, быстро поправился: — Есть!

Антоненко покачал укоризненно головой и полез на свое место в машине. Вдовин завел двигатель и выехал в голову колонны. И тут майор Антоненко, видимо вспомнив что-то, засмеялся. Весело, хорошо, от души. Такого смеха Савельев еще не слышал от своего преемника и удивленно обернулся.

— Песня-то, Песня, — выговорил, отвечая на его немой вопрос; майор, — машину успел починить, пока мы воевали! Только остановились — бегом к ней. Нюх у него, что ли, какой-то особенный на неисправности? Молодец!

— А я вам что говорил? — с удовольствием подтвердил Савельев. — Глядите, как бы полковник Кушнарев не сманил его на самом деле. Я его с фронта знаю — уведет, не заметите.

— Так мы ему и дадим! Нам что, самим специалисты не нужны?

— Вот-вот, — поддакнул Савельев. Сел прямо и снова подумал: «До чего же кстати эти учения оказались!»

Домой гвардии подполковник Савельев возвратился поздно. Трошин увел к себе Антоненко, а Алфей Афанасьевич еще посидел немного в кабинете, отдыхая. Потом побродил по казарме, наблюдая, как артиллеристы чистят оружие, приводят себя в порядок. Зашел в автопарк, где хозяйничал прапорщик Песня, — водители ставили тягачи на мойку, сильными струями воды смывали с них пыль и грязь. Потом обслуживали и заправляли машины и предъявляли их на осмотр автотехнику, прежде чем поставить в боксы. Савельев не отвлекал от дела теперь уже бывших своих подчиненных. Просто с грустью наблюдал привычную глазу картину, стараясь не замечать взглядов артиллеристов, в которых ему чудилось сочувствие. В нем-то он меньше всего сейчас нуждался. Ведь все шло хорошо. Он уходит, а жизнь течет своим чередом, своим порядком, ради незыблемости которого он отдал весь опыт, знания и силы. Через час-другой часть опять будет готова к новым тревогам. Учебным и боевым — одинаково. Так было при нем, так будет и без него. Этому надо радоваться, расстраиваться не из-за чего…

Он ушел из казармы вслед за батареями, направившимися на вечернюю прогулку. В теплой бархатной ночи звонко разносился голос запевалы Дениса Шемастина, который так давно, целых три дня назад, играл на гитаре под дверью Алфея Афанасьевича, отвлекая его от невеселых размышлений.

И дивизион, будто не было изматывающих учений, словно не чувствуя усталости, мощно и гордо подхватывал припев:

Незаметно для себя подполковник расправил плечи и пошел легко, упруго, стараясь попадать в такт песне, как он давно уже не ходил. Боль в левом боку не тревожила его, и завтрашний день ему казался не таким безрадостным и пустым, как в утро перед тревогой.

Дома, в гулкой, насквозь пропылившейся за эти дни квартире, он долго стоял у окна, пока горнист не протрубил трижды сигнал «Отбой». Тогда Савельев подошел к столу и положил на него «тревожный» чемодан. Раскрыл и хотел было переложить его содержимое в другой, с которым собирался ехать в свой бессрочный отпуск. Теперь-то уж точно все. Отзвучали для него тревоги! Завтра передача дел, и больше никогда ему не пригодится «тревожный» чемодан. Грустно, но ничего не попишешь.