— Подмонастырили вы меня, Прокофьев, — с укором сказал Федоров дальномерщику, когда майор ушел. — Фу ты, нелегкая возьми! Видел же сам, что не НП, а еще чего-то проверяю! Затмение какое-то нашло. Вот незадача — сели в лужу перед новым командиром!

И опять старший лейтенант Федоров затеребил мочку уха: налетел на молодого солдата, сорвал досаду, когда сам виноват! Попытался перестроиться на ходу:

— Ничего, Геннадий, не огорчайтесь, найдете еще НП. А тактике, хлопцы, будем учиться. Как, Гилев?

— Не знаю, товарищ гвардии старший лейтенант. Может, и правильно. Да я уж как-нибудь этим самым «слепым методом» справлюсь. Мне так сподручнее и надежнее — не проглядишь. А что это не НП, я и до майора заметил, только сказать не успел.

— А зачет? — напомнил Федоров.

— Сдадим зачет. А искать цели буду как раньше. Мне осенью увольняться, обойдусь как-нибудь, — упрямо сказал Гилев.

Прокофьев не разделял взгляда старшего сержанта. Его, конечно, не успокоило утешение Федорова. Да, переусердствовал, поторопился доложить. Всех в неловкое положение поставил. А если бы подумал, как майор подсказывает, не вышло бы промашки. Таким способом цели легче искать и проще. Дельная подсказка, чего это старший сержант спорит? Конечно, для этого много надо знать…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Начальник штаба гвардии майор Глушков сравнивал свой дивизион с оркестром, видя, конечно, в этом, как в любом другом сравнении, натяжку. Вместе с командиром они расписывают для него партитуру, или, выражаясь профессиональным артиллерийским языком, таблицу огня. Каждая батарея получает выписку из нее, где указан вид огня, его направление, отведенное время и расход боеприпасов, — чем не партия? Вот только дирижеров двое: он да Савельев. В их обязанности входит проследить, чтобы в исполнение не вкрался сбой, чтобы батареи не нарушили темп.

До того момента, когда артдивизион, гаркнув во всю мощь своих орудийных глоток, выдаст первые аккорды, оставалось еще десять минут. И майор Глушков сидел на теплой земле, прислонившись спиной к стене какого-то полуразрушенного глинобитного строения, и слушал переливчатые трели жаворонков. Обманутые привычным пустынным безмолвием, они невидимо резвились где-то в вышине, а Глушков и эти их песни вплетал как увертюру в придуманный им музыкальный образ.

В дивизионе никто, даже вездесущий майор Трошин, не подозревал, что их вечно занятый, озабоченный и неулыбчивый начштаба был очень большим знатоком и ценителем музыки. А под его немного угрюмой внешностью скрывалась тонкая и чувствительная натура. Когда-то, лет шесть назад, до приезда сюда, он прекрасно играл на скрипке, которая теперь лежала без дела. Он не лгал, когда на просьбы отвечал: не могу, подарок, мол. Он не мог заставить себя взять в руки инструмент с тех пор, как получил телеграмму с Памира с известием, что погибла в лавине его невеста Марина, заядлая альпинистка. Как он просил ее не ехать! Точно предчувствие какое было… И теперь остались в память о той оборвавшейся любви скрипка да портрет Марины над его письменным столом.

После той телеграммы словно подменили майора Глушкова (он тогда еще был старшим лейтенантом): перестал смеяться, замкнулся в себе, и никому не удавалось вызвать его на откровенность. Облегчи он перед кем-нибудь душу — глядишь, и оттаял бы. Но случая не предоставилось, и носил он сам в себе свое горе, стараясь забыться в работе, отдавая ей и учебе в академии все свободное время.

Подполковник Савельев не зря тревожился: его начштаба и в самом деле чувствовал себя обойденным. Майор рассчитывал на должность командира дивизиона. Коль скоро осталась в его жизни одна радость — служба, то он был вправе заботиться о своем продвижении. И поначалу Глушков обиделся, когда узнал, что подполковника Савельева сменит не он, а выпускник академии: не доверяет Алфей Афанасьевич, не рекомендовал его кандидатуру командиру дивизии. Но и об этой своей обиде он никому не сказал, хотя и не понимал, почему продвижение по службе считается деликатным вопросом, о котором не принято говорить тому, кто его добивается и имеет на него все права. Боязнь, что тебя назовут карьеристом? А разве желание роста не естественно? Пусть не все в армии становятся маршалами, но стремиться к этому надо, если есть способности играть первую скрипку.

За месяц, пока ждали приезда майора Антоненко, обида майора утихла: первая вакансия, что ли? Будут еще, какие его годы! И поэтому нового командира майор Глушков встретил хотя и немного ревниво, но все же без предубеждения.

Свидетелем спора Антоненко и Савельева он не был, о чем они говорили — не слышал. И потому не брался решать, кто из командиров прав, а кто виноват. Приходилось и ему порой долго и трудно доказывать подполковнику Савельеву свою правоту, особенно когда составляли ту самую партитуру. Очень уж неохотно шел командир дивизиона на всякие новшества, стараясь воевать привычными, но иногда уже устаревшими способами. Если бы не зимняя сессия, пришлось бы им поспорить на том злосчастном перевале. Переубедил бы Алфея Афанасьевича, не случилось бы осечки. Глушков разбирался в причинах ее: ошибка Савельева была в том, что в необычных условиях он стрелял обычным и давно опробованным методом, который для этого случая совсем не годился. Вот и вышла «тройка» отличному дивизиону.

Антоненко вряд ли допустил бы такую промашку. Об этом майор Глушков мог судить по довольно дельным и остроумным советам, которые новый командир высказал при составлении плана сегодняшней стрельбы. Нешаблонно мыслит майор, в этом отношении с ним легче будет работать. А в остальном каков он — жизнь покажет…

В нескольких десятках метров впереди, где расположилась огневая позиция батареи старшего лейтенанта Мирошникова, началось движение, и Глушков бросил взгляд на часы. Через две минуты огневая подготовка наступления мотострелкового полка. Довольно отдыхать.

— Доложить о готовности, — сказал он спокойно в микрофон и сел поудобнее, придвинувшись спиной к стене.

— «Аметист-один» готов!

— «Аметист-два» готов!

— «Аметист-три» готов!

— Принял. Внимание!

И майор Глушков, чувствуя, как деревенеет в ожидании его тело, вызвал на связь КНП, сообщил подполковнику Савельеву о готовности дивизиона к стрельбе. В наушниках раздалось: «Буря», огонь!» Начальник штаба повторил команду батареям.

Земля под ним дрогнула, а впереди, слева, справа, как огромный орех, оглушительно раскололась тишина. И со стены осыпалась за ворот тужурки майора пыль.

Совсем некстати ему вдруг вспомнился недавний разговор артиллеристов, гадавших, сколько лет этим развалинам, возле которых расположилась батарея. «Значит, — насмешливо подумал он, — за шиворот попала горсть вечности. Хорошо, что не кусок и не на голову. Ну-ну, не отвлекаться!»

Он отодвинулся от стены немного и услышал, как далеко эхом отозвались глухие разрывы. А затем все смешалось: грохот орудийных выстрелов догнал отзвуки разрывов снарядов — грянула «музыка»! А командир дивизиона молчит, корректур не вводит, — значит, все идет как расписано.

Глушков оторвал взгляд от прибора управления огнем, где лежала карта с нанесенными на нее целями, и посмотрел в сторону огневой позиции батареи. Майор видел только один орудийный расчет, но и этого ему было достаточно, чтобы судить о темпе огня. Артиллеристы метались возле гаубицы точно заведенные. Едва вылетало из казенника орудия желтое тело дымящейся гильзы, как заряжающий ловко вгонял туда снаряд, а следом — новую гильзу с зарядом. Затвор закрывался, наводчик быстро, обеими руками, крутил маховички подъемного и поворотного механизмов, поправляя сбившиеся уровни наводки, и гаубица, дернувшись назад-вперед, одновременно с другими орудиями батареи изрыгала из своего ствола пламя, отправляя снаряд к мишеням.

Даже по секундомеру сверяться не надо — темп стрельбы высокий, хотя прошло уже пятнадцать минут. Ничего удивительного: у Мирошникова в батарее все как на подбор крепыши, силенки и выносливости солдатам хватает. Вот что значит, когда командир батареи — мастер спорта! При распределении молодого пополнения они с Савельевым, не сговариваясь, специально в эту батарею направляли всех «слабаков», и Мирошников, лишь вздохнув с притворной горечью, брал, не протестуя. А через несколько месяцев трудно было узнать солдат — будто бы не они еще недавно боязливо подходили к перекладине, еле передвигали ноги на финише трехкилометрового кросса.