Я закрываю глаза, делаю судорожный вдох и заставляю себя прогнать воспоминания прочь, смотря на изображение на стене. Женщина на фото — я. Я едва себя узнаю, но это определенно я. На коленях на кровати Дженсена, на моих глазах повязка, щека прижата к матрасу, руки вытянуты перед собой. Это мои блестящие губы раскрыты в ожидании. Моя бледная кожа блестит от пота. Я.

Карта памяти, которую он дал мне на следующий день, лежит где-то на дне моей сумочки. У меня нет возможности их просмотреть, не то чтобы я проявляла к этому большой интерес. Это первый раз, когда я вижу себя глазами Дженсена.

— Что ты думаешь? — спрашивает он, возвращая моё внимание на себя.

Я медленно качаю головой, не зная, что и думать. Не знаю, что чувствую. Тяжело сопоставить изображение чувственной женщины с собой. Я не ощущаю себя так, как она выглядит.

Когда смотрю на изображение рядом, чтобы сравнить, понимаю, что на нём тоже я. И на следующем, и следующем, и следующем. Я занимаю четверть его стены.

— Я думала, мои фото не достаточно хороши для продажи, — смущённо говорю я. — Зачем ты их развесил?

Он приподнимает брови, и смесь веселья и недоумения отражается на его лице.

— Я никогда не говорил, что они недостаточно хороши. — То, как он крадётся вперёд, приближаясь ко мне, напоминает зверя во время охоты за своей жертвой. — Если ты ещё этого не поняла, я нахожу тебя чрезвычайно красивой.

Закусываю нижнюю губу и киваю, смотря на остальные фото.

— Да, но у тебя определенно пунктик касательно рыжеволосых, — я указываю на доказательства на стене. — Я очень похожа на всех этих женщин.

Он смеётся, расставляя свои ноги по обеим сторонам от моих. Такая его близость заставляет мой пульс трепетать в предвкушении.

— Ты не похожа на них, Холланд, — шепчет он, опаляя дыханием моё ухо, и хватает меня за бёдра, притягивая к себе. — Они все похожи на тебя.

Это невозможно.

— Я не понимаю. Ты знал этих женщин раньше. У тебя уже были их снимки, когда я пришла в твой дом.

Он прикасается губами к моей шее и опускается вниз, посмеиваясь, от чего по коже бегут мурашки.

— Я так полагаю, пришло время для маленького откровения, — он вздыхает, вызывая у меня дрожь. — Три месяца назад я вошёл в Паб, чтобы выпить, и увидел красавицу; прежде я никогда не встречал никого похожего. Сногсшибательнее, чем любая другая женщина. Лучше любого рассвета. Она вдохновляла больше любого эротического искусства, когда-либо виденного мною. Пленительную настолько, что я потерял контроль. Я увидел тебя. Я увидел тебя и не смог отвести взгляд. Именно сходство с тобой я пытался найти в тех моделях. Пытался и потерпел неудачу.

Не уверена, это льстит или чертовски пугает. Ему понравилось то, что он увидел во мне, и его желание запечатлеть это в своих работах, в своём искусстве — приятно. Но здесь так много женщин... чрезмерное количество женщин. И мы вышли далеко за пределы искусства. Мы занимались сексом. Конечно, это то, что он делает. У него был секс с моделями, так что, думаю, для него это рутина.

Ещё так много всего, что нужно принять.

— Так почему ты не продашь мои фотографии? Я всё ещё не понимаю.

Он усиливает хватку на моих бёдрах, его тело напряжено. Могу сказать, он не хочет отвечать на вопрос. Он обошел его уже несколько раз. Но чем больше он уклоняется, тем сильнее я хочу знать.

— Почему? — повторяю.

 

23

Дженсен

И всё же ещё одно »почему?» из её сладких губ.

— Твои фотографии для меня. Ни для кого больше. Они предназначены только для моих глаз, — она выгибает бровь в очевидном вопросе, но не настаивает на большем. Тем не менее, какая-то непонятная причина побуждает меня продолжить. — Когда я увидел тебя в первый раз… — я замолкаю, прикидывая, как хочу озвучить это для неё. — До того, как я вошёл в Паб, я за много месяцев не сделал ни единого снимка — я бросил это. Мне больше не хотелось заниматься этим, — я небрежно пожимаю плечами, хотя это был очень тяжёлый период в моей жизни. — И когда я вышел, мне не терпелось снова взять в руки камеру.

Холланд всматривается в моё лицо. Мышцы на её горле напрягаются, когда она решительно сглатывает.

— Почему ты это бросил? Твои снимки потрясающие.

Я рассказал ей правду, вручил этот маленький кусочек, потому что она заслуживает знать, что её снимки стоящие. Она стоящая. Красивая. И она поставила меня в тупик своим стриптизом и напитком. И тот поцелуй. Тот горячий, как ад, долбаный поцелуй. Но для меня сегодня было достаточно вопросов и более чем достаточно рассказов для одной ночи. Разговаривать вот так, делиться своим личным дерьмом — я этого не делаю. Я связываю. Я фотографирую. И я трахаю. Здесь нет смысла в чём-то ещё.

Касаюсь пальцами края рубашки, которая свободно висит на её теле. Я тяну её вверх, открывая обычные хлопковые трусики, что делает меня твёрже, чем когда-либо шёлк или кружево, и скольжу большим пальцем по мягкому материалу.

— Я бы предпочел показать тебе все способы, которыми ты вдохновила меня вернуться к съёмке, — не даю ей возможности ответить. Отодвигаю трусики в сторону и проскальзываю пальцами киску, заставляя её ахнуть.

Вот как я люблю разговаривать. Слова не нужны, когда ты можешь сказать всё, что хочешь двумя пальцами и твёрдым членом. Два человека могут полноценно разговаривать, используя только тела и обрывистые вдохи.

Холланд накрывает меня ладонью поверх джинсов и крепко сжимает пальцы. Блядь.

Она разговаривает на моём языке.

Вынимаю из неё пальцы и беру их в рот. Знание, что это я делаю её такой влажной, делает этот сливочный вкус ещё лучше. Слизав каждую каплю её возбуждения, я отступаю назад, созерцая. Жадно брожу взглядом по её телу, пока решаю, как сегодня хочу поиграть с ней.

— Пойдем со мной, — командую я и беру её за руку, переплетая наши пальцы, на моих всё ещё её аромат и влага от слюны. В спальне, я веду её к своему ночному столику, выдвигаю ящик и достаю длинную синтетическую красную верёвку. Перекинув её через локоть, начинаю раздевать Холланд.

Кончиками пальцев провожу по её коже, слегка касаясь, прежде чем берусь за запястья и завожу их ей за спину. Я обматываю вокруг них верёвку, надежно связывая.

— Расставь ноги, — указываю я и раздвигаю её ноги своей, расставляя на ширину плеч. Я опускаю оставшуюся верёвку, пропускаю её между ягодицами, скользя между бёдер, и натягиваю вверх, через живот, в ложбинку между грудями. Немного тяну её, убеждаясь, что она скользит между складочек, а затем трижды обматываю вокруг шеи и завязываю на узел. Она выглядит потрясающе в таком связанном виде. Чем больше она двигается, тем сильнее верёвка трётся о её задницу и клитор. И, конечно, если она будет слишком сильно сопротивляться, верёвка затянется вокруг её нежного горла, удушая. И для того, чтобы это произошло, не потребуется много времени.

Я становлюсь позади неё, прижимаясь грудью к её спине, и обнимаю, сразу находя соски. Она стонет, когда я накрываю её грудь и начинаю нежно пощипывать твёрдые вершинки. Прохожусь языком вверх по её шее, покусывая пульсирующую точку. Она вжимается в меня попой, извиваясь. Я снова дёргаю за верёвку, отчего она ещё глубже выпивается в её складочки.

— Ты делаешь мою верёвку мокрой, Холланд? — спрашиваю я, моё дыхание опаляет её кожу в месте, где плечо переходит в шею. Она не отвечает, и я дёргаю немного сильнее.

Она стонет и вздыхает, расслабленно откидывая голову назад на мою грудь.

 — Да, — выдыхает она. — Да.

— Отлично, — я отступаю в сторону и она оступается, дёргая верёвку, в результате чего та затягивается. То, как она сжимает её грудную клетку, заставляет мой член пульсировать в штанах. Тихий, хныкающий звук удовольствия срывается с её губ, подливая топлива в уже полыхающий огонь. Моя камера начинает делать снимки, как только мои пальцы к ней прикасаются. Красный цвет верёвки потрясающе контрастирует с молочно-белым тоном её кожи. Не могу дождаться, когда увижу этот снимок на своей стене. Но ещё большее нетерпение вызывает нужда взять её, так красиво обернутую моей верёвкой.