БЕЛАЯ РОЩА
На степь,
Спеша с травою спиться,
Нисходит ласковая мгла.
Заря вечерняя,
Как птица,
Давно сложила два крыла.
И над палаткой островерхой
В потухшем небе, как всегда,
Всечеловеческою вехой
Зажглась высокая звезда.
Опять, вздыхая и волнуясь,
Гармонь о городе поет.
И все же юность — всюду юность,
Она везде свое возьмет.
Когда любовь — как хлеб и воздух
И в час свидания темно,
То для влюбленных
Были б звезды,
А лес иль степь — им все равно.
И ни к чему играть в оглядки,
Все впору им — и свет и мрак…
А вот Егор сидит в палатке
И думает совсем не так.
Он думает:
«Нужна свобода
В желаньях сердца и души.
Вот отработать бы два года,
А там — уехать из глуши
В тот край,
Который любим очень
И, оказавшись вдалеке,
На добром русском языке
Мы называем краем отчим.
Любовь же, как земля сырая,
Прилипнет — не стряхнешь ее…»
Так думал он, перебирая
С полынным запахом белье.
Так думал он, хоть был и пылок.
В руке, приученной к труду,
Зажал коричневый обмылок
И вышел под свою звезду.
* * *
Река степная берег пилит,
Струя врезается в струю…
Егор неловко мылит, мылит
Рубаху старую свою.
Луны осколок в небо вышел,
Как будто отлитый в огне,
Повременил, поднялся выше
И закачался на волне.
Почудилось, что в лунной качке,
На глубине речного дна,
Русалка юная видна
И слышен голос:
«Вот так прачка!..»
Слова тихи, слова мягки,
Как будто с целью затаенной
Она глядит со дна реки
И притворяется влюбленной.
«Дай помогу я, дорогой…» —
И белой, до плеча открытой
Русалка тянется рукой
К его рубашке недомытой.
Была — и нет.
Стоит прицепщица,
Лесной цветок в степном краю,
У ног волна лениво плещется,
Струя вплетается в струю.
Вот Аннушка, его жалеючи,
Рубашку, мыло отняла
И над водою юбки девичьи,
Чтоб не мочить, приподняла.
Глядит Егор,
Смущенный встречей,
Как у нее блестят глаза,
Теснится блузка, ходят плечи,
Повдоль спины дрожит коса.
Когда же с ним заговорит,
Из-под капризных завиточков
Большой жемчужиной горит
Серьгой не троганная мочка.
Он думает в неясном страхе,
Неравнодушный к завиткам,
О трудной жизни, о рубахе,
Послушной девичьим рукам.
Побудет, мол, в руках умелых,
Размякнет
И в недобрый час
Прильнет к тоскующему телу
И слабость сердцу передаст.
У ног их
Месяц окунулся
И карасем уплыл в кусты.
Егор вздохнул и отвернулся
От беспокойной красоты.
* * *
Не спит Егор,
Когда в палатке,
Хмельное счастье пригубив,
Спят сдавшиеся без оглядки
На милость девичьей любви.
Над ковылями вместе с ветром
Плывет гобийская теплынь,
Опять в матрасе разогретом
Запахла горькая полынь.
Заглядывает месяц в щели
И улыбается хитро…
Приподнялся Егор с постели,
Нашел бумагу и перо.
За словом слово быстро нижет,
И кажется, перо само,
Поскрипывая, пишет, пишет
Старушке матери письмо.
Размашистый сыновний почерк
Намеком, как бы невзначай,
Дает понять ей между строчек:
Мне трудно — мама, выручай!
Все спят.
За финскими домами
Береза встала на пути,
Прижав зелеными ветвями
Почтовый ящик на груди.
И в смутном свете стало видно,
Как неказистый ящик тот
Глотнул письмо и так ехидно
Перекривил железный рот.
* * *
Дети маме
Покой пророчили,
А теперь, повзрослев, молчат.
Мать-старушка живет у дочери,
Обихаживает внучат.
Вспоминает в беде не гнувшихся.
Вечно памятных только ей,
Улетевших и не вернувшихся
С поля ратного сыновей.
Вытрет старая слезы женские,
Улыбнется себе, горда:
Мол, не зря они, деревенские,
Были призваны в города.
В холод, в голод сыны не охали,
Были твердыми их слова,
И такое вокруг нагрохали,
Смотришь — кружится голова.
Вспоминая сынов бесстрашие,
Одного не осилит мать:
От земли уходили старшие,
А последний — к земле опять.
Для нее он все еще деточка,
Хоть высок он и густобров.
Получила от сына весточку,
Услыхала сыновний зов…
Много плакала, много видела,
Стала многое забывать.
Слезы краем платочка вытерла,
Принялась добро собирать.
Это сказано опрометчиво —
Просто комнаты обошла.
Собирать-то старенькой нечего,
Всю-то жизнь для других жила.
Не повидится,
Не утешится.
Удержать бы ее, да где ж!..
За Егора мать крепко держится —
Он последний в жизни рубеж.
Вот внучатам целует рученьки
И негорькую их слезу.
— Вы меня не забудьте, внученьки,
Я гостинцев вам привезу. —
Хорошо, что еще не лишняя
И не дочке, и не ему…
Хорошо, что полка-то нижняя,
А купейность ей ни к чему.
Едет, смотрит на придорожие,
Из всего, что есть на виду,
Ищет ровное и похожее
На далекую Кулунду.
Речки быстрые извиваются
То равнинами, то меж гор.
Пассажиры вокруг меняются,
Продолжается разговор.
Входят, сходят,
В дверях не мешкая,
Весть разносят на всю страну,
Что в вагоне старушка некая
Едет к сыну на целину.
* * *
Степь,
Как будто ее кто выровнял,
Будто кто-то куда-то нес
И случайно в дороге выронил
Семена плакучих берез.
И теперь на ветру полощется,
Пригибается во весь рост
Негустая белая рощица,
Одинокая на сто верст.
Берег…
Домики,
Как на пасеке.
Гул в степи далеко слыхать.
К тем домам на совхозном «газике»
Подкатила первая мать.
Обнимает сыночка странница,
А друзья его как в строю,
И у каждого взгляд туманится,
Каждый видит в ней мать свою.
Каждый тянется к ней в смущении…
И она целует парней
Так, как будто по поручению
Неприехавших матерей.
Рад Егор, что к нему из города
Подоспела старушка мать:
Мол, у Анны не будет повода
К сердцу с нежностью подступать.
* * *
Меж пластами земли
Поднятыми
Ходит-бродит лиса с лисятами.
Разгребая лапками комьица
Все привычней и все бойчей,
И лиса и лисята кормятся,
Взяв в компанию двух грачей.
И в испуге лиса не мечется,
Охраняя лисят своих.
Об Егоре в мечтах прицепщица
И о новой его советчице…
А зверушки?!
Ей не до них!
* * *
Тем же часом,
К сынку прибывшая,
Ходит мать, чуть-чуть загрустившая,
Ходит, смотрит на проживающих
И нигде не приметит взгляд:
Ни детей, меж собою играющих,
Ни снующих в траве цыплят.
Выйдет на поле…
За усадьбою
Вдруг почувствует, что стара.
Что-то медлит сынок со свадьбою,
Поспешить бы сынку пора.
На советы он стал обидчивый,
Будто зря ему говорят.
И от девушки от улыбчивой
Почему-то отводит взгляд.
Даже камень водою точится,
Даже камню приходит срок.
Смотрит мать,
Приглядеть ей хочется
Тихий ласковый уголок.
Кровь устанет в ногах — разуется
И, приняв деревенский вид,
То ромашками залюбуется,
То над речкою посидит.
Даже берег водою точится,
Если волны идут внахлест.
Приглянулась матери рощица,
Одинокая на сто верст.
В ночи лунные и недлинные,
Когда в листьях блестит роса,
Настоящие соловьиные
В роще слышатся голоса.
А когда заря занимается,
От высоких кипящих крон
На все стороны разлетаются
Щебет, высвист и перезвон.
Мать придет и качнет сединами…
Свет, просеянный сквозь листву,
Отшлифованными полтинами
С дрожью падает на траву.
Ходит старенькая березником,
В тень присядет она с иглой,
Вышивает узоры крестиком,
Разговаривает с землей:
— Не сердись на меня, на грешную,
Я далекая, я не здешняя…
Многодетная, многодомная,
Я тебе, земля, незнакомая…
Умереть бы мне, где положено,
Где поезжено, где похожено!..
С разговорами не скучается.
Мать от родственных мест вдали
Верной дружбою заручается
Незнакомой еще земли.
* * *
Сын счастлив.
Мать хоть и стара,
Но все еще встает с рассветом.
С ее приездом для стола
Своя заведена диета.
С ее приездом — с плеч гора,
Светлей душа и крепче тело,
И мысли дальнего прицела
Еще упрямей, чем вчера.
Крепись,
Чтоб сердце не дрожало
От вздохов девичьих и слез,
Чтоб Аннушка не удержала
Пушистыми цепями кос.
По вечерам,
Вернувшись с пашни,
В телах усталость принеся,
Скучая обо всем домашнем,
К Егору тянутся друзья.
Сидят, шумят до полуночи,
И что ни тема — новый спор.
Однажды, как бы между прочим,
Зашел о роще разговор:
Чтобы машины не кружились,
Мол, взять бы да раскорчевать…
Услышала, насторожилась,
Вязанье отложила мать.
Сказала:
— Не туда вы клоните… —
А сердце у самой щемит. —
Вы рощу Белую не троньте… —
Вздохнула тихо. —
Пусть шумит…
Куда-то далеко-далёко
Глядел ее покорный взгляд…
Но материнского намека
Никто не понял из ребят
И не проникся тихой болью,
Понятной только ей одной.
А через день,
Вернувшись с поля,
Егор столкнулся с тишиной.
Казалось, завершила дело
И вот, довольная вполне,
Мать бездыханная сидела,
Спиною прислонясь к стене.
В руках — узор,
Что ею выткан
На самой белой из рубах,
И перекушенная нитка
Алела на ее губах…
* * *
Слезы льет Егор посоленные
И глотает дрожащим ртом.
Плотник дерево сшил пиленое,
Занаряженное на дом.
Это горе степные жители
Не сумели предусмотреть.
Недогадливые строители
Не планировали на смерть.
Мать, не в радостях поседелую,
Все высокие — ростом в рост,
Понесли они в рощу Белую,
Одинокую на сто верст,
В складках вся,
Будто в горе морщится,
Вековые пласты стеля,
Под ногами людскими крошится
Неподатливая земля.
В роще птицы молчат певучие,
В ней, по-своему загрустив,
Все березы стоят плакучие,
Косы длинные распустив.
Под березами, под косматыми,
Не затронув их белых ног,
Был отмечен в траве лопатами
Тихий ласковый уголок.
Вышло время обряду скорбному.
Яма, вырытая давно,
Словно ухо Земли,
Которому
Слышать радости не дано.
«Слушай, степь!»
Травы шепчут: «Слу-у-шаю…»
«Мы не гости в краю твоем,
Отдаем тебе нашу лучшую,
Мать товарища отдаем…»
«Отдаю…»
На глаза сыновние
Опустился траур бровей.
Зазвучала в лесу симфония
Тихим шумом
Трав и ветвей.
* * *
И жизнь,
Неустанная жница,
Живых увела за собой…
Теперь перед рощей пшеница
Шумит и шумит, как прибой.
Над степью, как море, волнистой
Колеблется дымчатый зной.
Лишь роща в разлив золотистый
Стоит зелена, как весной.
Страда!
Это хлеб в колыханье
И пот, что струится со лба.
Страда — это нет, не страданье,
Страда — это значит борьба.
Страда — это, с леностью споря,
Истрачивать силы в труде.
Егор, присмиревший от горя,
Старался забыться в страде.
А роща шумела, корила:
«Давно у меня не бывал,
Давно на родную могилу
Цветов запоздалых не рвал.
Давно не стоял перед нею
С упрямою думой своей!..»
Егор, перед рощей краснея,
Под вечер торопится к ней.
Любуясь пушистою остью,
Трудившийся в десять потов,
Идет он с пшеничного горстью,
Неся ее вместо цветов.
Вот холмик в зеленой рубашке,
Надетой, чтоб скрыть черноту.
На травках — ромашки, ромашки,
Последние в этом году.
В ромашках весь холмик горбатый.
Егору легко угадать,
Кто выведать мог, что когда-то
Любила их старая мать.
Кто сердцем хотел и душою
Не мертвой —
Живой угодить.
Егор вдруг увидел большое,
Чего никогда не забыть.
И сердце сильней застучало.
Могила…
Простой бугорок…
В нем отчего края начало,
В нем будущей жизни залог.
В соседстве береза кривая
Листву всполошила свою:
Стремился ты к отчему краю,
Будь счастлив, ты — в отчем краю!
Он слышит:
«Не мешкай, не мешкай,
На верную стежку ступи!
Взгляни, одинокою вешкой
Любовь твоя зябнет в степи.
Как цепью,
Косой золотою
Не зря приковать норовит…»
Егор пред ее красотою
Совсем безоружный стоит.
Вот Аннушка,
Голову вскинув,
Как будто чуть-чуть подросла
И руки свои колдовские
Навстречу ему понесла.
Притихла,
В глаза загляделась,
А вечер прохладен и тих…
Над ними звезда загорелась
Большая — одна на двоих.
1956