– Илья, попроси принести воды.

Парень заторможено кивнул.

– Я конечно же помогу, эээ, простите, как вас по имени-отчеству?

– Ирина Ивановна, – представилась посетительница. – Вы уж не оставляйте это так вот… Безнаказанно. Уж помогите, Станислав. Нельзя, нельзя так вот… этого горе-водителя нельзя на свободе оставлять. После такого! Тюрьма по нему плачет!

Мужчина нахмурился, наблюдая за тем, как женщина дрожащими руками подносит к губам стакан, принесенный сыном.

Да, это уже не просто авария. Это уже убийство. Другая статья. Пешков при всем желании уже не сможет легко уйти от ответственности.

Стас качнул сам себе головой. Да. Битва принимает другой оборот. Только утром Юрий звонил и рассказывал, как идет дело. А тут теперь вот как…

– Я понял вас Ирина Ивановна. Чем смогу… Где Ксения сейчас?

– Под капельницей она. В гинекологии почему-то. Колют успокоительное какое-то. Она не разговаривает со мной. Ни с кем. Вот я уж сама к вам и… Простите…

– Не стоит извиняться. Я все понимаю. И сделаю все, что в моих силах. Не переживайте по этому поводу.

Ирина Ивановна встала и, кивнув, направилась к выходу.

– Спасибо, Станислав, – обернулась на секунду. – Спасибо…

После ухода женщины в палате воцарилась тишина. Каждый думал о своем, вспоминая, взвешивая, планируя, сокрушаясь…

Люба готовила ужин, напевая себе под нос на кухне, когда хлопнула входная дверь. Выглянув в окно, выходящее на лужайку перед домом, увидела автомобиль Ильи еще до того, как тот показался на глаза.

– Добрый вечер, – произнесла.

Парень лишь взглянул исподлобья и, даже не кивнув, но, оглядев кухню на предмет готовой еды, развернулся и пошел в сторону лестницы.

Последнее время, с тех пор, как хозяин попал в больницу, прокатившись с этой вертихвосткой, которой права, видимо, купили, в доме редко произносились слова. Илья приходил домой только ночевать, а в редкие случаи, когда появлялся дома днем, только здоровался. Сегодня, видимо, и этого для домработницы было излишним.

Люба всё никак не могла взять в толк, чем не угодила младшему хозяину. Она ни разу не дала повода думать о себе в каком-то неверном ключе. Но с первого же дня, как Илья появился в этом доме, между ними выросла стена отчуждения и негатива. Да, возможно, ему не нравилось, что она имеет виды на Станислава, но ведь он такой… Мужчина с большой буквы. Что плохого, если она иногда позволяет себе о нем мечтать? Ведь не лезет же она со своими романтическими чувствами на показ. Мальчишка как-то заметил то, чего не замечал сам хозяин в течение долгих лет. И теперь выказывает своё несмышленое «фи», делая ситуацию публичной.

Люба несколько раз навещала Станислава в больнице, но, как бы ни хотелось делать это чаще и дольше, Станислав неизменно просил ее не заострять внимание на его недугах и лучше заботиться о доме. Вероятно, – думала Любовь, – мужчине неприятно предстать перед женщиной в немощном виде, стесняется, поэтому и просит ее не задерживаться у больничной койки.

О том, что Ксения и ее дочка тоже пострадали, Люба знала. От Станислава же. Их недолгие разговоры включали в себя и эту тему тоже. Но как бы про себя ни злорадствовала Люба в адрес вертихвостки, не могла не пожалеть ребенка. Такое счастье дано не всем, она знала это не понаслышке, и искренне сожалела о случившемся с девочкой. Да и Стас, видно, переживал, хоть и не замечала она в нем каких-то отеческих порывов. Даже к собственному сыну он относился как к другому мужчине, не к ребенку, хоть и пытался поначалу его перевоспитать.

Ужин тем временем был готов, и Любовь поднялась к спальне младшего Речинского и постучала, не входя.

– Илья, ты будешь кушать? – спросила через дверь.

– Да.

– Всё готово.

Ответа не последовало. Принести ему? Сам спустится? Что за человек, неужели трудно произнести лишнее слово?

Пожав плечами, женщина спустилась, наложила себе еды на тарелку и села ужинать перед телевизором.

Илья вернулся домой вымотанный морально и физически. Универ, музыка, отец со своей фирмой, неприятные новости в больнице… На приветствие для Любы не оставалось ни сил ни желания. Все новости, как он знал, она получала непосредственно от отца, домашнее хозяйство его не касалось, поводов разбрасываться лишними словами Илья не видел. А насчет поздороваться… так утром виделись, вроде. Чего зря воздух сотрясать никому не нужными расшаркиваниями?

Голова и так гудит.

А он еще собирался сегодня заняться подборками… Но представив, как наденет наушники, хоть и любимые, но, так или иначе, насилующие уши, поморщившись, свернул в душ. Теплая вода знает свое дело…

Но мысли, их несметное количество, покидать воспаленный мозг не спешили. Как ни хотелось бы Илье абстрагироваться от ситуации Ксюша-отец, всё вокруг имело наглость постоянно ему об этом напоминать. И Речинский раз за разом, невольно прокручивал в голове все их встречи, ситуации, случайные ли, нет ли, а теперь вот…

Вспомнилось, как у Ильи мелькала мысль о том, что наличие у Ксюши ребенка мешало ему посмотреть на нее полноценно, для отношений. Пусть, возможно, и недолгих, без любви до гроба, но продуктивных… к взаимному удовольствию и «для здоровья». Теперь Евы нет. Зато теперь есть миллион других обстоятельств, наличие которых низводит возможность этих отношений до нуля. Отец, авария, безутешное, как он догадывался, горе.

Все его существо противилось происходящему, не хотело хоть как-то касаться неприятностей. В свои двадцать лет Илья, по большому счету, и горя-то не знал. Разве что к оному отнести развод родителей, да и то, это было так давно, что уже стерлось в памяти, как событие. Отъезд матери оставил лишь оскомину в душе. Они взрослые люди, чтобы не чинить друг другу препятствий в поисках счастья. Нашла мамуля себе ухажера, уехала – лишь бы в радость, как говорится. Тем более, что Илья не остался на улице, к тому же заново обрел отца.

С которым возник невидимый конфликт из-за Ксю.

Черт его дернул тогда в баре обратиться к ней? Столько красивых, одиноких, моложе ее… готовых на всё и даже больше… А зацепила она. И получается теперь, он не только «глаза и уши» отца… он на два фронта! И Люба, эта чертова Люба! Об этом знает.

Глава 30

Следующие два дня Ксения помнила смутно. В те редкие и недлительные моменты, когда ей позволяли вставать с кровати, она пыталась что-то делать, помогать с организацией похорон, которую почти полностью взяла на себя Светлана. От Лесиной требовались только подписи. Выбор похоронного антуража, кафе для поминок, а так же оплату всех этих неприятных хлопот подруга производила сама, иногда прибегая к помощи других девочек-коллег и своего мужа. Ксения пыталась всучить ей банковскую карту с недавно упавшей зарплатой, но та только отмахнулась, согласившись, что Ксю всё вернет, как сможет.

Ирина Ивановна безутешно плакала, когда навещала дочь, но пользы приносила мало. Ксю ее не винила, считая… нет, надеясь, что для матери эта потеря была так же тяжела, как и для нее.

Приехала свекровь. Ксю выдала ей ключи от своего дома, чтобы им не пришлось искать жилье. Свою городскую квартиру они давно продали. Да и за домом присмотрят. Впрочем, это Ксю в данный момент мало волновало.

Один раз приходил Илья. Он принес оставленный когда-то ею у Стаса новый мобильный телефон, выразил соболезнования, и быстро ушел, словно происходящее его сильно тяготило. Ничего не сказал про отца, а Ксю и не спросила сама. Возможно, он переживает. Но общаться с кем бы то ни было ей сейчас не хотелось. Телефон до сих пор лежал в магазинной упаковке.

На похороны Ксению отпустили только после строгого наказа не перенапрягаться и вернуться к вечернему обходу.

После долгого спора с лечащим врачом о том, что беречься ей незачем, да и не для кого больше, Кирилл Андреевич почти убедил ее, что под сердцем она все же носит дитя. На все доводы Лесиной, что этой беременности просто не откуда взяться, махал рукой. Доктор задал контрольный вопрос, на который у Ксю не было откровенно-отрицательного ответа: контактировала ли она с мужчиной? Половая связь? Общее полотенце? Душ?