Действительность была красного цвета. Она была горячей, жадной и потрескивавшей. Огонь пожирал все, что Кестрел отдавала ему. Она сожгла письмо. Скоро от огня не осталось ничего, кроме холодных черных чешуйчатых углей, слегка подернутых пеплом. Письмо лежало пепельными хлопьями. Одна страница свернулась в черную трубочку.

Кестрел подумала об императоре. О своем отце.

Остатки письма в мертвом камине никак нельзя было бы прочитать.

И все же Кестрел взяла кочергу и разворошила пепел, чтобы не оставить вообще никаких следов.

* * *

Приближался восемнадцатый день рождения Кестрел. До него — и ее выступления с игрой на рояле, которого потребовал император, — осталось меньше двух недель. Это будет последним официальным событием при дворе перед ее свадьбой, которая была назначена через два дня после дня рождения. Кестрел играла неистово, играла часами. Иногда она слышала звон отцовских часов — звук легкий, как улыбка. Этот звон всегда успокаивал ее музыку. Когда Кестрел играла для отца, мелодия лилась мягко, чисто и сильно.

Она готовила платье для выступления. Элегантное кремовое одеяние из блестящего шелка с короткими и свободными кружевными рукавами. Кестрел неподвижно стояла на скамеечке портнихи. На мгновение она подумала о том, что скамеечка была примерно такой же высоты, как и помост для торгов. Она вспомнила, как на помосте стоял Арин.

Кестрел представляла себе, каково было бы, если бы ткань времени можно было распустить, а затем соткать заново. Она мысленно вернулась ко дню торгов, к самому первому дню, к рабу, который поднялся на помост. Она представила, что все могло быть иначе. На этот раз она не участвовала в торгах. Раба не продавали. Ее отец никогда не побеждал в Геранской войне. Вместо этого Кестрел выросла в столице. Ее мать не заболела и не умерла. Кестрел увидела младенца в руках отца — этим младенцем была она сама. В воображаемом мире она была совсем такой, какой ее описывал отец.

Делия опустилась на колени и взмахом расправила ткань подола. Шелк надулся и снова улегся складками. Делия продолжила работу. Служанкам Кестрел к этому времени стало скучно, и они разбрелись по другим комнатам.

Затем Делия быстро и тихо сказала:

— У вас есть для меня какие-нибудь новости?

Кестрел бросила на нее резкий взгляд.

— Нет.

— Тенсен надеется, что скоро у вас что-нибудь будет.

Кестрел ничего не ответила, но Делия кивнула, будто соглашаясь с ней. Портниха, казалось, испытала разочарование и облегчение одновременно.

— Что ж, — сказала Делия. — Я уверена, вы знаете, что делаете.

Но знала ли Кестрел? Она подумала о том, как садилась играть в «Клык и Жало». Переворачивая карточки, она бросала их рубашками вниз, открывая лицевую сторону и подсчитывая итог; знала ли она тогда, что делает? Иногда ход игры был слишком быстрым, чтобы Кестрел успевала понять, что именно происходит. Она знала только, что в конце концов выиграет.

Кестрел посмотрела на Делию. Она больше не была уверена в победе или в том, что могла что-то выиграть. Она не представляла, каким этот выигрыш мог быть.

Кестрел сказала Делии ровным тоном:

— Конечно.

* * *

В горном лесу позади дворца устроили охоту. Лаяли гончие. Для некоторых придворных арбалеты заряжали рабы — если бы отец Кестрел видел это, то пришел бы в ужас. Но он решил остаться во дворце.

Верекс был здесь, но охотиться отказался. Император широко улыбнулся.

— Мой бесхарактерный мальчик, — сказал он.

— Давай пройдемся, Верекс, — сказала Кестрел. — Мне тоже охота неинтересна.

Они пошли по тропе впереди императора. Щенок Кестрел скакал рядом.

— Какая милая собака, — донеслись до Кестрел слова Марис.

Затем ясно послышался жизнерадостный голос императора.

— Вам она нравится?

Верекс рядом с Кестрел напрягся.

— Она ваша, — сказал император Марис.

Кестрел обернулась.

— Нет. Она моя.

— Какая вам разница, если она достанется Марис? — На лице императора снова была улыбка. — Вы даже не дали ей до сих пор имя.

— Оставь это, — прошептал Верекс Кестрел на ухо. — Помни.

Он не сказал, что она должна помнить, но Кестрел и так поняла — израненное лицо Арина.

Собака уткнулась влажным носом в штанину Кестрел.

— Ее имя, — сказала Кестрел императору, — Моя.

Император беспечно пожал плечами. Марис, обладая всеми инстинктами придворной дамы, уловила запах опасности и промолчала, ожидая, что произойдет. Когда не произошло ничего, и больше никто ничего не сказал, она поспешила догнать своих друзей.

После полудня император пристрелил лисицу.

— Для моей дочери.

Рыжий мех был измазан кровью. Маленькие черные ступни зверька казались высохшими кистями для рисования. Император объявил, что из меха для Кестрел пошьют накидку.

Когда придворные направились обратно во дворец и Верекс сопровождал Ришу, император поравнялся с Кестрел.

Он больше не улыбался: улыбка застыла в его суровом голосе, как насекомое в янтаре.

— Не приносите больше неприятностей, чем вы стоите, — сказал он.

* * *

— Отдай собаку кому-нибудь, — попросила Кестрел Верекса. Она задержала принца на дворцовой лужайке. Трава была мягкой и густой, сочного бледно-зеленого цвета. Остальные придворные ушли вперед. — Найди ей дом далеко от дворца. Найди нужного человека.

— Этот человек — ты.

Глаза Кестрел защипало. Щенок уселся на траву и стал радостно жевать свои лапы.

Верекс сказал:

— Это я виноват.

Кестрел возразила. Она сказала, что больше не может смотреть на собаку, на этот прекрасный теплый подарок, и не представлять, как с ней что-нибудь случится. Отдать что-то самому и видеть, как это у тебя забирают, — разные вещи. Разница, сказала Кестрел, в возможности выбора. Ограниченная свобода все же лучше, чем ее отсутствие. По крайней мере, так она думала, когда Арин дал ей два ключа от своего охраняемого дома. И она считала так же, когда предложила ему его страну, скованную, связанную и скрученную жесткими условиями. Лучше, чем ничего. Кестрел считала так раньше и считала так сейчас, но больше в это не верила. Теперь она знала, что отдать что-то самому — все равно, как если бы у тебя это забрали.

Кестрел мысленно объяснила это себе самой. Слова прозвучали в ее сознании так громко, что она почти забыла, что не произносила их вслух. Но затем она снова взглянула на Верекса и увидела, как он с обеспокоенным видом ждет продолжения. Она вспомнила, что он только что сказал, и покачала головой: нет.

Верекс тихо проговорил:

— Моему отцу нужно, чтобы больше всего ты любила его. Чтобы ты любила то, что любит он. Места для чего-то иного не остается.

— Я знаю.

— Я не уверен, что ты понимаешь. Кестрел, твоя портниха мертва.

Новость тяжело ударила Кестрел. Слова Верекса погрузились в ее сознание и ушли к самому дну. Кестрел вспомнила Делию, ее серые глаза с тяжелыми ресницами — глаза Арина. Вспомнила, как женщина взмахнула кремовым подолом платья. Ткань стала прозрачной, а затем опустилась и снова перестала пропускать свет. Юбка вдохнула, как легкое, а затем выдохнула.

На Кестрел неприятным, мерцающим удушьем накатился страх.

— Видели, как она встречалась с геранским министром земледелия, — сказал Верекс. — Позже к ней пришел капитан стражи. Она убила себя собственными ножницами.

Кестрел вспомнила окровавленные пальцы Тринна в колеблющемся тюремном свете.

— Но капитана стражи отправили к ней не из-за встречи с министром, — продолжил Верекс. — Встреча была лишь предлогом. То, что было настоящей причиной, произошло в день, когда уехал твой губернатор. Настоящая причина заключалась в швах у него на лице. В аккуратных стежках. Кестрел, помнишь, какими правильными они были? Мой отец обратил на это внимание. Он прочитал верность портнихи Арину по его лицу.