Он облокотился на спинку, запрокинул голову и посмотрел на Кестрел из-под опущенных век. Утренний свет четко очертил его профиль.

— Вы обеспокоены, леди Кестрел? — Он говорил по-валорианкски, и из-за акцента его голос становился более грубым. Он всегда произносил звук «р» немного гортанно, поэтому, когда он говорил на ее языке, создавалось впечатление, будто его слова сопровождаются низким рыком. — Боитесь, что же я скажу... или сделаю? — Он быстро и мрачно усмехнулся. — Не стоит. Я буду истинным джентльменом.

Он одернул манжеты, и Кестрел только сейчас заметила, что его рукава были слишком короткими и не прикрывали запястья.

Ей было больно видеть его неловкость, то, как его смущение внезапно выступило на поверхность. В утреннем свете его серые глаза были совершенно ясными. Поза — уверенной. Слова — язвительными. Но во взгляде скрывалось сомнение. Арин снова одернул манжеты, будто с ними — и с ним самим — было что-то не так. «Нет», — хотела сказать Кестрел. «Ты безупречен», — мысленно говорила она. Она представляла, как протягивает руку и касается оголенного запястья Арина.

Однако это не привело бы ни к чему хорошему.

Она нервничала, и ей было холодно. Ее внутренности превратились в снежную взвесь.

Она опустила руки на колени.

— Здесь все равно никого нет, — заметил Арин. — А библиотекари сейчас в книгохранилище. Тебе ничего не угрожает.

Было еще слишком рано, чтобы в библиотеке сидели придворные. Кестрел рассчитывала на это и на тот факт, что, если кто-нибудь все-таки появится и увидит ее с министром земледелия Герана, эта встреча никого не заинтересует.

Однако то, что сейчас напротив нее сидел Арин, было совершенно другим делом. Она досадовала на то, как он мог столь непостижимым образом вмешиваться в ее планы — и в ее душевный покой. Кестрел сказала:

— Похоже, являться без приглашения стало уже твоей дурной привычкой.

— А твоя дурная привычка — постоянно ставить людей на место. Но люди не фигуры в настольной игре. Ты не сможешь двигать ими по своей воле.

Раздался кашель библиотекаря.

— Говори тише, — прошипела Кестрел Арину. — И хватит вести себя так...

— Неудобно для тебя?

— Честно говоря, да.

На его губах неожиданно для него самого мелькнула быстрая искренняя улыбка, а затем медленно сползла.

— Могло быть и хуже.

— Не сомневаюсь.

— Могу рассказать тебе, каким образом.

— Арин, как ты чувствуешь себя здесь, в столице?

Он не отвел взгляда.

— Я бы предпочел продолжить прежнюю тему.

Кестрел поставила пальцы на кнопки, которыми к поверхности стола была прибита зеленая кожа. Она ощущала прохладу шляпки каждого небольшого гвоздика. Тишина внутри нее чем-то напоминала эти кнопки: она тоже сдерживала кое-что — напоминающее тонкий шелк чувство, которое она испытала при звуке его голоса.

Если они с Арином продолжат говорить о том, о чем говорили, то этот шелк вырвется на свободу и взметнется ввысь. Он окажется на свету и отбросит цветную тень.

Кестрел гадала, какого цвета были шелка ее чувств.

Каково это будет — раскинуть их над собой, словно балдахин?

— Это был не пустой вопрос, — тихо произнесла она. — По-моему, столица должна казаться тебе странной.

Арин задумчиво на нее посмотрел.

— Тебе она такой и кажется?

— Это неправильно.

— Ты выросла в Геране. Твой дом не здесь.

— Это моя страна.

Лицо Арина знакомым Кестрел образом утратило всякое выражение. Он едва заметно дернул плечами и налил себе чая.

Кестрел неуверенно спросила:

— К тебе здесь хорошо относятся?

Лицо Арина начали обволакивать вьющиеся ленты пара. Он сделал глоток и опустил чашку естественным жестом, достойным любого придворного кавалера. Однако его рука принадлежала рабочему, и расписанная цветами фарфоровая чашка с золотой каемкой выглядела в ней неуместно. Арин нахмурился, глядя в чашку.

— Иногда мне кажется, что легче, когда на тебя не обращают внимания. Здесь же меня замечают. Даже когда людям кажется, что они игнорируют меня, на самом деле это не так. Их взгляды кажутся слишком пристальными. Когда я был рабом в Геране, никто и никогда на меня не смотрел. Люди не смотрят на рабов. — С внезапным звоном Арин поставил чашку на поднос. — Кестрел, когда это произошло? Я постоянно спрашиваю себя: когда я совершил то, с чем ты не смогла согласиться? Где пролегает грань, за которой ты уже не смогла простить меня? Ложь...

— Я бы тоже лгала.

— Геранское восстание. Я замышлял его долгие месяцы. Я строил планы против тебя.

— Я понимаю почему.

— Значит, твои друзья. Твой народ. Яд. Смерть Беникса. Болезнь Джесс. Это была моя вина. Ты винишь меня.

Кестрел покачала головой — не для того, чтобы опровергнуть его слова, а потому, что все было совсем не так просто.

— Иногда я представляю себя на твоем месте. Я представляю твою жизнь. И то, что мы с ней сделали. И я знаю, как вы отомстили. Да, я виню тебя... и не виню. На вашем месте я сделала бы то же самое. Возможно, даже хуже.

— Тогда что именно ты принять не можешь? — хрипло спросил Арин. — Что... поцелуй? На моей кухне. Это то, что ты не можешь простить?

— Арин.

— Я не должен был.

— Арин.

— Прости меня, Кестрел. Прости. Скажи, как я еще могу просить твоего прощения?

Помедлить ее заставила вовсе не боль, а его голос.

То, что скрывалось за ним — подземная река песни, которую он пытался подавить, спрятать и похоронить. В этой песне заключалась его тайна. Кестрел почувствовала напряжение еще тогда, когда покупала его. Арин был певцом. Однако он отрицал это, скрывал. Эта тайна казалась столь важной, столь яростно хранимой, что Кестрел никогда не пыталась заставить ее выйти на поверхность, как и не подозревала, что Арин скрывал что-то еще.

Он ждал, пока она заговорит. Библиотечные часы начали бить. Их бой пробудил Кестрел от воспоминаний. Новая мысль заставила ее содрогнуться от страха.

Пусть Арин и не знал ее секретов, он чувствовал их. Будто слышал, как они копошатся во мраке ее сердца. Кестрел решила, что никогда не скажет ему. Однако всего мгновение назад она говорила слишком открыто, словно надеялась, что он сам догадается, что это за секреты.

Она встретилась глазами с его тревожным взглядом и подумала о гвоздиках в столешнице и о силе, которая понадобилась, чтобы вогнать их в древесину. Она подумала об искушении и о том, что правильно. На протяжении семнадцати лет своей жизни, до встречи с Арином, она никогда не сомневалась, что выбрать.

— Я прощаю тебя. — Кестрел постаралась, чтобы в ее голосе прозвучало небрежное расположение, даже скука. — Итак, тебе лучше? Мое решение выйти замуж за принца не связано с тем, виню я тебя или нет. Оно вообще с тобой не связано. Мне просто нужно что-то другое.

Он ответил ей лишь ошеломленным взглядом.

— Подумай, Арин. У меня есть возможность однажды править половиной известного мира. Это не так уж и сложно понять.

Он повернулся к окну, через которое лился уже более яркий свет, отбеливший его лицо.

— Раз уж мы говорим начистоту, — произнесла Кестрел, — я бы хотела знать, почему здесь ты вместо Тенсена. Он послал тебя?

— Он не читал твое послание, — ответил Арин, по-прежнему глядя в окно. — Я увидел твой герб и распечатал письмо.

— Полагаю, я должна отчитать тебя. — Кестрел элегантно повела одним плечом. — Хотя могу вместо него сообщить и тебе.

Теперь Арин посмотрел на нее.

— Сообщить мне о чем?

— Что я больше не посол империи в Геране.

— Но ты согласилась. Это было частью договора, подписанного императором. Подписанного мной. Это закон.

— Законы пишутся мечом. Сейчас меч в руках у императора, а не у тебя, и если он говорит, что освобождает меня от утомительной должности, то кто мы такие, чтобы спорить? Послушай, давай не будем ссориться. У чая очень приятный вкус, не правда ли? Но он слишком крепкий. Наверное, я не стану допивать свою чашку.