— Расскажи. — Потребовала я.

Арания выудила из блюда курячью ногу, вгрызлась, пробормотала с забитым ртом:

— Ну ты и деревня. раньше все ведьмовство только у норвинов было. Неужто не слыхала? А у нас в Положье только мечом защищаться и умели. Даже теперь в Ведьмастерии половина ведьм — норвинки. Любит их кровь ведьмовство, понятно?

— Ага. — Живот у меня забурчал от духа похлебки, пришлось куснуть хлеба, чтоб бурчанье утишить. Погожу с едой-то, поспрашиваю.

Арания взмахнула полуобгрызенной ногой.

— А потом в Цорселе объявились какие-то колдуны, именем — маги. и войной пошли на Норвинию. Ведьмы двунадесять сражений дали, и простого норвинского люду в тех сражения полегло видимо-невидимо. А выстоять все ж не смогли. Народишко познатней, те, кому в кабалу к Цорселю идти было невмочь — те сюда бежали. А простой люд, что в Норвинии остался, императорские люди в цорсельскую веру обратили. И зовут их сейчас — норцы. Мол, были норвины, а стали цорсельцы, и свободу свою, и веру потеряли.

— Да как же они? Так и живут? — Озадачилась я.

И в мыслях не могла себе представить такой доли, чтоб молиться — да не Киримети. Как жить, если в Свадьбосев березовой ветви в дом не принести, имя Киримети за столом не помянуть, в Зимнепраздник Кириметев блин не отведать, милость её не уважить?

— Как говорила матушка. — Пробурчала Арания с набитым ртом.

— Человек с любой бедой свыкается, дай только срок. Но сейчас нам с Цорселем враждовать нельзя, любовью да лаской надо дело вести. А то и поучиться у цорсельцев чему. Вон платья у них какие, тело не обрисовывают, как наши, а из ничего красоту лепят. Была ты толста, да с брюхом — а душегрей запоясалась натуго, и нет брюхато, есть девица в поясе тонка, в заду пышна. А то, что вся пышность от юбок, то глазу не видно. И говорят цорсельцы важно, силу за спиной чувствуют. Вот погоди, сядет королевишна Зоряна на престол, будет у нас тут лепота. Как в Зайте, ихнем стольнем граде — повсюду травка стрижена, девы в платьях, аки цветы пышные.

— Мне и в этих хорошо. — Проворчала я.

— Ты мели, да не заговаривайся. — Вскинулась Арания. — И помни: как придет мастерица цорсельское нам шить — молчи, не выкобенивайся. Если донесут о твоих словах великой принцесс, жди беды. Забывай свое деревенское, мы скоро в цифилизованный страна будем жить.

— Несушый сф-фет. — Издевательски сказала я, припомнив дана Рейсора.

Сестрица кивнула.

— Свет здесь означает учение, просвещение. Если хорошо с цорсельцами дело сладим, они, может, и магами своими с нами поделятся. Или ведьм чему новому обучат. Разобьем Урсаим, и не надо будет моему отцу на границах дневать-ночевать. И прочие земельные возвернутся по домам. Знаешь, сколько по всему Положью девок неженатых? Да не крестьянских, а в семьях у земельных, и даже графовых дочек? Думаешь, спроста я так бьюсь, чтоб мне мужа хорошего нашли? Если наша страна дружбу с Цорселем водить начнет, ей от того одни прибытки будут. Для того король-батюшка и взял своей дочке учителей с Цорселя.

— Водила дружбу синица с лисицей, — проворчала я, припомнив одну из прибауток бабки Мироны. — На нос ей села, песню запела, а та её съела.

Арания покачала головой.

— Нет, Цорсель и впрямь с нами замириться хочет. Они там давно никого не захватывали, лет сто уж как. Мирно жить хотят. Опять же меж нами Варесия лежит, тоже страна немалая. Её ж они не трогают? Стало быть, и нас не тронут.

Она помолчала чуток, сказала рассудительно:

— И потом, если они нас одолеют, то потом придется им самим с Урсаимом биться. Потому как Урсаим тоже зуб точит на наши земли. Да и цорсельцев абульхарисы шибко не любят, по слухам.

— Что ж, ихние маги с ведьмами сладили, а с колдунами-абульхарисами из Урсаима не могут? — Уличающе спросила я.

И поймала в блюде с похлебкой куриное крылышко.

— Там другое колдовство, южное. — Ответила Арания. — Шут его знает, но они вроде как боятся абульхарисов. Темное это дело — ведьмовство да колдовство. В нем у нас только ведьмы разбираются. Да и тех на границе наше же войско подпирает. И как я от батюшки слышала, они там по-особому биться выучились. Так, чтобы силу ведьм преумножить.

Она задумалась, выдала:

— Помню, как-то раз отец вернулся с границы весь в ранах да в ожогах. Матушка бегает, перевязи меняет, а он ей и говорит — в этот раз, мол, ведьмин заслон у нас вышел редкий, пришлось конскую силу в дело пустить, и самим на мечи свечение принять. Только я не спрашивала, о чем он говорил. Это дело воев, мне, девице, оно без надобности..

Тут стукнула дверь, и явилась мастерица, шить цорсельское платье. Толстая баба, тоже утянутая в душную телогрею до пояса, как и королевишна.

Пока Арания, бросив ложку, лазила по сундукам, вытаскивая ткани нам на платья, я пригляделась к мастерице. Права была Арания насчет цорсельской одежды. Вот и толстая баба — а живота не видно, все спрятано, утянуто. Юбки взбитые, так что не поймешь, висит зад или нет. Словом, не одежка, а сплошной обман для глаз.

Отрезы Арания вытащила такие, что загляденье. По два для каждой — себе светло-лиловый и серый в серебряном шитье, мне цвета дубовой коры и сливочного масла.

Мастерица ткани похвалила и тут же принялась обмерять нас шнуром с узлами. Арания, вертясь перед ней в одной сорочице, начала расспрашивать бабу о житье-бытье — видать, решила сдружиться с каждым, кто хоть что-то значил во дворце.

Та отвечала охотно. Но работала не только языком. Руки у неё так и мелькали, хватая то шнурок, то крохотный нож — им баба отмечала на куске бересты свои замеры. Черты она резала и прямые, и косые, и поперечные. Я краем глаза глянула, но ничего не поняла.

Сама мастерица оказалась нашей, тутешской. Говорила она бойко, хитро поблескивая глазками с круглого широкого лица:

— Я раньше по нашему платью работала. Тут же, во дворце. Королеву Голубу обшивала, вместе с королевишной Зоряной. Уж какие одежки им шила — любо-дорого посмотреть, сверху донизу в жемчугах, в шитье да в золоте. Сама королева меня хвалила — ты, говорит, Снежка, в своем деле лучшая. Инда как вышьешь цветным шелком на платье цветок, так и не знаешь — то ли нюхать его, то ли рвать. А потом королевишне захотелось цорсельского. Так никто ж не умеет! Хотели сначала мастерицу из самого Зайта выписать, да ведьмы взбунтовались. А ну, говорят, коли та мастерица ткнет свет-королевишну заговоренной иглой? Или ядом булавку смажет? Или другую хитрость угадит? Вот и пришлось мне переучиваться. Мастерицу из Зайта привезли, поселили в Иноземной слободке, в цорсельском посольстве. Меня к ней три месяца в возке возили — науку постигать. Теперь шью только для королевишны. Да вот вас ещё приказали одеть.

Арания слушала, жмурилась от удовольствия. Потом мастерица ушла, собрав ткани и пообещав уже через пять дней принести сметанные платья на примерку. Госпожа сестрица тут же повернулась ко мне.

— Видишь? Во всем Положье цорсельское будем носить только мы да королевишна. Ох, любо-то как!

Я этому не радовалась. Как по мне, так чужое платье смотрелось неудобным. В тугой душегрее не вздохнешь, не наклонишься.

— Королевишна ждет. — Напомнила я госпоже сестрице, чтобы не вдаваться в споры.

А сама подумала — мне тут век не жить, так что потерплю. Не велика беда, в цорсельском платье походить. В жизни и похуже бывает.

На ступеньках перед покоями Зоряны нам попалась девка в расшитом сарафане. От неё мы узнали, что танцам королевишна обучается в особой горнице. Пятой по счету от лестницы, с проходом через четыре горенки. Покой оказался большой, беленный, весь в росписях и с громадным зеркалом на одной из стен.

Зоряна вошла сразу же после нас. Глянула строго, Арания зачастила:

— Великий принцесс, не желаешь ли чего? Мы враз, мигом.

— В углу стойте. — Велела Зоряна. — Молча.

Арания поклонилась, утащила меня за руку в угол. За дверью уж грохотали шаги. Первый вошедший в горницу мужик оказался высок и хорош собой. Нос ровный, подбородок с ямкой, глаза светло-голубые, блескучие. За ним шел скрюченный худой парень, держа в рука странный короб — плоский, громадный, с боками, гнутыми волной. Оба были одеты по-цорсельски.