И ведь не то чтобы хани любили жить во мраке, им, конечно, тоже был по душе веселый солнечный свет, но что оставалось делать? Только благодаря такой вот крошечной двери можно было спастись от стужи да уберечься от воров. Не всякий лиходей осмеливался проникнуть в темное жилище хани, ведь во мраке, не ровен час, недолго и жизни лишиться.

Но так было раньше. А нынче каждый обзавелся теплой одеждой, да и воров не приходится опасаться. И теперь хани строят дома с просторными дверями и окнами, прямо из дома любуются своей деревней и прозрачной водой, струящейся по выложенным камнем водостокам на залитых солнцем дворах. Да, не осталось более тьмы ни в домах, ни в обычаях хани!..

Все, кто побывал в деревнях племени зао, хвалят их за искусно сработанные деревянные изделия и плетеные вещи. А вот хороших домов у зао никогда не было, и ютились они во времянках. Вроют кое-как опорный столб, приладят на скорую руку бамбуковые стропила, набросают соломенную кровлю — вот и готово жилье. Да и на что было им ставить добротные дома, когда из поколения в поколение, бросая истощенные поля, кочевали они с места на место в поисках новой земли… да вдобавок испокон веков их грабили и жгли королевские чиновники и стражники. Попадись этим ненасытным грабителям хороший дом — мигом налетят на чужое добро, очистят все до нитки.

Зато теперь, когда сгинули навеки и тэй, и королевские чиновники, люди зао возводят дома с деревянными колоннами на каменных основаниях, с красивыми деревянными дверями, роют у дома пруды и разводят в них рыбу, сажают лимонные деревья, а когда пускают в ход новенькие мельницы с крупорушками, поднимается шум и треск на всю округу!..

И людям мео приходилось прежде не слаще, чем хани и зао, они тоже кочевали с одной горы на другую, у иного всего и имущества-то было — старый треснувший котел. Зато теперь мео учатся у землепашцев хани разбивать на горных склонах ступенчатые поля, стали жить оседло в добротных домах со стенами из плетеных, обмазанных глиной матов, под крышами из крепкого, прочного дерева…

Нет, не зря поется в хорошей песне лоло:

Еще в партизанском крае, в глухих и потаенных уголках горной страны, куда, казалось, не ступала человеческая нога, были созданы первые исполкомы. Деревенский люд начал тогда учиться управлять своей жизнью.

Теперь же общинные комитеты в округе Иен едва успевали поворачиваться. Новым руководителям общин то и дело приходилось спускаться в город, чтобы обговорить свои дела в исполкоме или в Окружном комитете партии. А дорога эта не близкая, из иной общины до города нужно добираться целый день, а то и два дня.

Итак, весна пятьдесят седьмого года шла к концу. Как раз в это время в Финша открылся первый магазин.

Весть об этом разнеслась по округе за несколько дней. И сразу же стало известно еще одно обстоятельство: с солью и керосином для магазина в Финша прибывает кадровый партиец Нгиа.

Конечно, открытие магазина обрадовало всех: окружной центр вовремя позаботился о доставке соли и керосина, ведь как начнется пора дождей, в город за покупками не спустишься. Но еще больше взбудоражило людей второе известие:

— Партиец Нгиа здесь!

— Нгиа приехал!..

Имя это произносилось просто, как произносят обычно «А Пао», «А Лы»[28] или имя какого-нибудь другого соседа. Нгиа все знали, Нгиа все ждали, народ шел повидаться с ним отовсюду, даже люди са из деревушки Наданг, что у самого речного устья, явились в Финша.

Пришла к Комитету и старая Зианг Шуа с дочерью. Всюду стоял веселый гомон, словно во время праздника Тет, когда люди ходят от соседа к соседу, угощаясь в каждом доме.

Зианг Шуа перевалило уже за шестой десяток. Обычно женщины в ее возрасте и в доме еще управляются и в поле работают не хуже невесток и дочерей, но былые лишения и горести состарили Зианг Шуа, у нее давно уже болели ноги, и она еле ходила, ковыляя и прихрамывая.

Между тем Тхао Ми вступила в пору девичества. Мало нужды, что одета она была в старенькую линялую юбку и кофту — те самые, которые носила еще в партизанском крае, — все равно при виде ее люди одобрительно прищелкивали языками, признавая ее первой красавицей деревни. У нее было нежное бело-розовое лицо, мягкостью и округлостью черт напоминавшее спелый плод. И она так чудесно пела и играла на данмое[29].

Ми еще не задумывалась над отрадными и печальными сторонами жизни. Когда мать заводила речь о былом их житье в лесу и вспоминала о старшем брате, Ми тоже с грустью думала о нем, но молодость брала свое — печаль не задерживалась надолго в ее сердце. Да и то далекое время, когда Ниа водил ее на ярмарку, припоминала Ми очень смутно. Гораздо лучше помнила она вторжение тэй. Однажды их с Кхаем послали в лесной дозор. Они караулили с арбалетами[30] наготове, но враг так и не появился. Тогда они подстрелили большую лесную мышь, поджарили ее на костре и съели… Да, войну она помнила так, словно это было вчера.

Комитет размещался в маленькой хижине на пустыре, у края каменной осыпи. К тому времени, когда Зианг Шуа и Ми подошли к хижине, партийца Нгиа уже не было, зато вовсю шла торговля солью.

В прошлом и позапрошлом году сильные дожди отрезали жителей Финша от города, соль невозможно было достать ни за какие деньги; и теперь, когда Правительство доставило соль прямо на место, раскупали ее быстро и брали помногу — про запас. Люди приходили с флягами из высушенной тыквы на боку, тащили на спине длинные сосуды из толстоствольного — вполобхвата — бамбука, с трудом протискивались в хижину и, красные от волнения, широко улыбаясь, выбирались из дверей с покупкой. Каждый, кто стоял в очереди, непременно отпускал какую-нибудь нехитрую шутку, и из толпы у прилавка с весами то и дело доносились раскаты смеха.

Ми пробралась в помещение. Нгиа не было и там, но она вышла не сразу — задержалась, чтобы поглядеть, как председатель Тоа самолично продает соль. Когда же она наконец вернулась к матери, та засыпала ее нетерпеливыми вопросами.

— Нету его… — виновато ответила Ми. — Не знаю, где он…

— Партиец Нгиа скоро будет, — бросил им на ходу незнакомый человек, державший под мышкой бамбуковый сосуд с солью.

Зианг Шуа оглядела очередь.

— Ладно, подождем здесь… — сказала она.

Они отошли в сторонку и уселись под деревом вонг[31].

А люди все шли и шли.

К полудню те, что пришли издалека, начали понемногу расходиться. Народу стало меньше, на камнях перед входом в хижину белыми пятнами лег солнечный свет, и Зианг Шуа смогла наконец разглядеть, что делается внутри хижины.

Право слово, Комитет сегодня не Комитет, а соляной склад. Вон она соль — большая белая груда — как песок на речном берегу, и сам председатель By Шоа Тоа неутомимо двигается возле весов: то нагнется зачерпнуть соли, то выпрямится и загремит гирями.

Вообще-то не было еще дня, чтобы председателя Тоа удалось застать в Комитете. Даже в присутственные часы его нужно было искать не в конторе, а где-нибудь на огородах. Ведь заготовка продуктов для приезжих и прием гостей тоже входили в его обязанности. Вот и возился он день-деньской на грядках, выхаживая то капусту и горох, то крупную фасоль «конский зуб», то ячмень и кукурузу. А когда в деревнях были организованы бригады трудовой взаимопомощи, дня не проходило, чтобы он не появился в бригадах. Если надо было помочь кому-то, поставить дом, Тоа всегда был тут как тут и первым принимался таскать бревна и камни. Нет, не зря говорили люди: «Это наш председатель, поистине наш…»

Тем временем Тоа в который уже раз наклонился к глухому старику, сидевшему, скрестив ноги, перед грудой соли.