— Спасибо, дорогая. Ты подала отличную идею — я свяжу крестильную одежку для младенца и передам в салон Донован. Пусть уж до конца торжествует связь времен… — Ди подняла связанный образец к глазам, задумчиво глядя сквозь него на свет: — Ты вправду думаешь, что все неспроста? Что все случившееся с каждым из живущих имеет смысл и какую-то цель?

— Иначе думать нельзя. Для этой мысли в первую очередь, в нашу голову и вложено серое вещество. Вот я тебе сейчас прочту слова очень умного человека, — Ди покатила в кабинет, за ней направилась Ди. — Достань ту синюю книгу.

— Ты не можешь не командовать. А ведь старше всего на пять минут. Господи, что бы это было, если б я родилась на год позже? — привычно ворчала Ди, взбираясь по стремянке на верхнюю полку за томиком Борхоса.

Когда близнецам исполнилось пять, родители расстались. Забрав детей Наталия Владимировна уехала в Голландию, где уже двадцать лет жила сестра её отца, вышедшая замуж за фармацевта. В доме Зинаиды Дувардс в северо-восточном предместье Амстердама нашлось место для дочери застреленного большевиками доктора. Собственно, кто выпустил роковую пулю, сразившую Владимира Осиповича Шостакова на пустой ночной улице Васильевского острова, — неизвестно. Он возвращался от ребенка, заболевшего корью — родители, испугавшись сыпи, пригласили венеролога. Пустынные переулки припорошил первый снег, нарядно искрящийся в голубом лунном свете. Доктор с наслаждением вдыхал свежий, антоновкой пахнущий воздух и думал, что все как-нибудь образуется. Шел ноябрь 1918 года.

Его обнаружили под утро пьяненький сосед — вытекшую из простреленной сонной артерии кровь прихватило морозом, мужичек подскользнулся и упал на покрытый снегом труп. Зинаида, жившая в Финляндии, не смогла, естественно, приехать на похороны брата. Она люто возненавидела большевиков и настояла на том, чтобы вдова Владимира с дочерью эмигрировали. Но уехала только племянница Наташа с молодым мужем — художником Марком Вильвовским. Вильвовский оказался человеком независимого нрава. Бездетные Дквардсы узнали о том, как бедствовала в эмиграции его семья лишь после того, как супруги расстались. Они не только взяли к себе Наташу, но и обеспечили оплату частичного пансионата, в котором учились Эн и Ди. Рождество девочки проводили в Голландии, а летние каникулы — с отцом.

Константин Сергеевич Вильвовский покинул Европу, обманувшую надежды многообещающего живописца. Он стал художником в Нью-Йоркском издательстве и достаточно преуспел. Его американская жена Джейси писала книги о животных. Летом, забрав близнецов, они совершали потрясающие поездки в самые экзотические уголки земного шара, где водились редкие виды диких зверей и насекомых. Марк и девочки делали зарисовки, Джейси фотографировала, наблюдала и вела дневник. Они были похожи на хорошую семью. Константин неоднократно вступал в переговоры с бывшей женой о возможности забрать дочек в Америку, но Наталия была непреклонна: «Окончат школу, а там выберут сами», — решила она.

Сестрам перспектива «дележки» казалась совершенно невероятной. Даже трудно было вообразить, что родители могли развезти их по разным материкам. «Лишиться сестры — все равно что оторвать половину от самой себя» — думали обе.

Близнецы были неразлучны и воспринимались как единое существо. В школе, чтобы без конца не путаться, их называли Энди — и одну, и другую.

Трещина в монолите под именем «Энди» наметилась в результате сущего пустяка. Эн подхватила ангину, а Ди, обычно хворавшая вместе с ней, почему-то не выдержала напор инфекции. Она ежечасно мерила себе температуру, высунув язык, рассматривала его в зеркале и даже, выскользнув на балкон без пальто, глубоко дышала морозным альпийским воздухом. Величественный покой каменных громад, праздничная белизна заснеженных равнин, темная зелень сосновых рощ, источавшая хвойный аромат — все напоминало о приближавшемся празднике, которого близнецы так ждали.

Им исполнилось шестнадцать. В мире бушевала страшная война, но в пансионате, затерявшемся в швейцарских Альпах, жизнь протекала мирно. Двадцать четыре ученицы старших классов шили белье в помощь армии, младшие клеили елочные игрушки для семей беженцев и все вместе готовили рождественский концерт для санатория, где лечились раненые.

Эн и Ди читали в домах басни и пели песенку про эдельвейс.

— Ни за что не поеду без тебя. Пусть фрау Грис сажает меня в карцер, заявила Ди лежавшей в жару сестре.

— Глупости, — просипела Эн. — Раненым от этого легче не станет. Да и мне тоже. Лучше поезжай, а потом все мне подробно расскажешь.

— Но я не смогу одна! — в голубых глазах Ди стоял огромный, как восклицательный знак на плакатах, страх.

— Ты же понимаешь, что многие вещи нам придется делать по отдельности. — Мудро заметила Эн.

— Например, болеть? — Пощупав свой лоб, Ди с удивлением обнаружила, что температура у неё так и не поднялась.

— Например — выходить замуж, — мрачно уточнила Анна.

И будто напророчила! Среди раненых санатория оказался молодой испанский офицер из состоятельной семьи. У Родриго Кордеса была раздроблена осколком снаряда коленная чашечка и поврежден позвоночник. Ему грозил пожизненный паралич. Ди вернулась в слезах.

— Господи! Он такой красивый! Огромные черные глаза как у святых Эль Грека и тонкое мученическое лицо. Его возят на коляске, но когда я пела, Родриго приблизился к самому роялю… И потом поцеловал мне руку! — Ди восторженно зажмурилась.

— Так, вы познакомились?

— Вот! — Ди протянула открытку санатория, на обратной стороне которой было аккуратно выведено полное имя и адрес.

— Бог мой, как красиво — Миранда-де-Эбро! Он дворянин?

— Да это же название города на севере Испании. Недалеко от Бильбао, который находится на берегу Бискайского залива.

— У вас, похоже, состоялась длинная беседа… — сев на постели, Эн внимательно пригляделась к сестре. Та опустила глаза: — Я посмотрю карту. Но писать буду! Я обещала.

— А у него нет, случаем, брата?

— Родриго — единственный ребенок в семье, — виновато прошептала Ди.

Переписка получила бурное развитие. Родриго оказался поэтом, но сочинял он, естественно, по-испански. Ди расшифровывала послания со словарем. Сам же Родриго срочно погрузился в изучение французского, чтобы читать письма Дианы. Она писала по пять листов.

Окончание школы совпало с завершением войны. А в июне в Голландию прибыл Родриго, чтобы попросить у Натальи Владимировны руку её дочери. Он прибыл на собственных ногах, хотя ещё и опирался на костыли. Наталья Владимировна расплакалась и благословила влюбленных. Свадьбу решили сыграть через год. Родители Родриго изъявили желание познакомиться с Дианой. Жених Ди оказалась отпрыском старинного знатного рода, а происхождение невесты оставляло желать лучшего. Кроме того — у представителей старшего поколения не вызывал доверия наивный эпистолярный роман витавшего в поэтических грезах юноши.

Диана проводила жениха со спокойным сердцем. — Родриго поклялся, что станет моим мужем. Я ни чуточки в этом не сомневалась! — уверенно объявила она сестре.

Сестры Вильвовские поступили в Венский университет на отделение изящных искусств. Обе собирались, как и отец, стать художницами. Решение было принято не без труда. Вернувшись из пансиона, сестры обнаружили то, что от них долгое время скрывали: мать давно проявляла признаки душевного расстройства, но теперь, после очередной попытки самоубийства, её вынуждены были отправить в клинику, принадлежавшую хорошему знакомому фармацевта Дуварде — мужа тети Зинаиды. Клиника находилась в предместьях Вены, что, в основном, и предотпределило выбор места для обучения девочек.

2

— Странное это было лето сорок пятого года. — Эн достала старый альбом с фотографиями. — Мы выпорхнули в мир, где кончилась война и ликование соседствовало с горькими слезами… В июне вы обручились с Радриго, в июле маму увезли в клинику, в августе атомный взрыв уничтожил два японских города.