Для меня в те годы, да и теперь, матросы были символом революции. Встреча с Полевым, который рассказал мне великое множество морских и героических историй, стала большим и существенным фактом моей жизни.

К «Императрице Марии» Полевой прямого отношения не имел. Но рассказывал о ней с множеством подробностей, известных ему от друзей и сослуживцев по Черноморскому флоту…

Собственно, ничего нового об «Императрице Марии» Рыбаков мне не сообщил. Но я не жалел о встрече: узнать историю издания одной из твоих любимых книг — это стоит много!

Удивителен Арбат в любое время суток. Но особенно прекрасен он ранними весенними рассветами. Когда окутаны дома синеватой дымкой, солнце высекает слепящие искры на окнах высоких мансард, свет и тень — как старые гравюры, с размытыми очертаниями кованых фонарей и решеток, а над дымчатым, мокрым асфальтом дрожит бледным разноцветьем радуга.

О многом могут рассказать эти тусклые дома и запутанная вязь переулков, впадающих в Арбат, как ручейки, пробившиеся к реке через хитрые лабиринты камнепада. Нужно только внимательно слушать и не спугнуть тишину.

Он знает удивительные истории, мой старый Арбат.

Он неисчерпаем, как море. Я думал, здесь все известно мне до мелочей. И с удивлением обнаружил, как наивно ошибался: почти каждый дом оказывался таинственной землей, ждущей своего историка и первооткрывателя.

Мемориальные доски на стенах — только указатели внешних координат событий. Немногих, избранных. Потому что по справедливости ими должен быть отмечен здесь почти каждый дом…

Вся эта история рассказана мне старым Арбатом. Обыкновенной московской улицей.

Нет в облике ее ничего особенного: плывут троллейбусы, спешат такси. В магазинах — обычная столичная суета. Только для выросших или долго проживших здесь старый Арбат — как непреходящая любовь и песня:

«Невеликие» — явное самоуничижение. В чем вы еще убедитесь. В «спешащих по делам» — приглядитесь — вы увидите людей легендарных. Истинная слава не криклива, и только в высокие праздники появляются на пиджаках и куртках награды.

Они — и твои награды, Арбат…

Идем с Анатолием Рыбаковым по старому Арбату.

Встреча эта всегда и волнующа и печальна. Печальна потому, что с быстротой талого снега исчезают песенные переулки и дворики старого Арбата.

Как-то не верится, что это — «те же самые» дома. Каждый день мы идем с работы мимо обычного двухэтажного домика под номером — Арбат, 53. Но здесь жили Пушкин с женой с февраля по май 1831 года. В неделю несколько раз забегаешь по делам в райком партии. И в этом здании Пушкин был на балу у В. Я. Сольдан, а затем здесь поселился Денис Давыдов. Облупилась, постарела церковь Большого Вознесения у Никитских ворот. А в ней 18 февраля 1831 года венчался поэт.

Все сущее имеет свои истоки и корни.

Сегодня мы говорим — «Арбат», и у кого это понятие не ассоциируется с тем первоначальным, зафиксированным историками. С теми корневыми обстоятельствами, которым улица обязана своим рождением: «Арбат — улица (XV в.)». Арбат (арбад) — слово арабского происхождения, означающее пригород, предместье, какой и была эта местность в XV веке. Название, вероятно, занесено восточными купцами, жившими здесь во время своих приездов в Москву. По другой версии, название «Арбат» произошло от находившегося в этом месте колымажного двора, где изготовлялись телеги, повозки — по-татарски «арбы».

История была щедра к старому Арбату. Его дома, переулки, прилегающие площади и улицы — как листы старых и новых хроник.

Особняк на Суворовском бульваре. У подъезда — доски, бочки с известью. Жильцы прохожим — с гордостью: «Идет реставрация квартиры, где жил последние годы Гоголь. Здесь он и сжег второй том «Мертвых душ».

Во всех путеводителях значится, что «Малая Молчановка — улица юности Лермонтова».

Встречаю знакомого журналиста. Рассказывает:

— Только что был в доме Герцена на Сивцевом Вражке. Опустел дом. Только на антресолях, где Герцен писал письма об изучении природы, еще живут. Комната полна книг. Я увидел там карту Луны и лунный глобус. Последний жилец на антресолях, очевидно, занимается проблемами нашего спутника…

Почти каждый день, направляясь в Дом книги, я прохожу маленькую белую церквушку. У входа — объявление: выставка «Природа и фантазия». Бывший знаменитый храм Симеона Столпника. Здесь молился Гоголь…

Дома, дома, дома… Притаившиеся в узких переулках. Как бы поделенные современными громадами. Они тихо хранят шаги многих и многих писателей. Их голос. Они видели их улыбку и их горе. Они стали историей. Песенной и легендарной.

Я понимаю тебя, старый Арбат!

Тебе трудно, очень трудно… По ночам ты прислушиваешься к гулкой тишине своих переулков, а когда засыпаешь — проходит в снах твоих невозвратимо-далекое, волнением сжимающее сердце.

Вот в том витиевато задуманном старом особнячке зажегся огонь. Может быть, удастся разглядеть за смутным стеклом склонившегося над рукописью Пушкина. А что это за тень мелькнула в туманной синеве переулка? Может быть, это Гоголь возвращается от всенощной. Или — Денис Давыдов, преобразившийся, совсем иной, чем его еще полчаса назад видели на балу у Вильегорских, задумчивый и непривычно тихий, что-то шепчет. Возможно, уже приходят к нему из таинственного далека щемящие душу строки.

Просыпается Арбат хмурым, настороженным. Под лязг бульдозеров, рушащих уже невозвратимую, съеденную веками старину. В клубах пыли исчезают поленовские дворики, особняки, в двери которых входили Пушкин и Брюллов, Лермонтов и Гоголь, да и сама веками любившая арбатские переулки тишина.

Стальное лезвие нового Арбата рассекло эту тишину молниями летящих на полной скорости машин, слепящими огнями реклам, гомоном толп, штурмующих вечерние рестораны, бары, магазины.

Небоскребы нависли над старыми переулками, подавив их надменной своей тяжестью, ослепительным блеском царственных витрин. Здесь — парад неона и сотен других благородных светоносителей, светящихся рубинами, вспыхивающих топазами, рассыпающихся мириадами жемчужных осколков торжествующего света.

XVIII и XIX века удивленно и растерянно жмутся к земле, отступают в тень, в немногие, оставшиеся нетронутыми, переулки, которые, судя по всему, тоже отживают свое время. Двадцатый наступает уверенно и деловито, прорубая просеки широких проспектов в чаще особняков и запутанной вязи сонных переулков. Рука архитекторов неожиданно вдруг останавливается, пожалев какую-либо церквушку или меморию. Такое случается нечасто, но ежели случается, — эти словно сошедшие со старинных гравюр и литографий тени былой, державной славы русской неожиданно получают новую жизнь на фоне просторных железобетонных плоскостей. Они — как теплый огонь, струящийся из глубины столетий, согревающий современную геометрию, в которой победили свет, стремительность и целесообразность — начала, продиктованные временем. Но где-то утратилось живое ощущение теплоты, непосредственности, единичности и неповторимости…

— А почему ты заинтересовался взрывом «Императрицы Марии»? — спрашивает вдруг Рыбаков.

— Это тоже сама по себе удивительная история. И я а ней когда-нибудь обязательно расскажу…