Он взял ее за руку и подвел к дивану, усадив, сел рядом, обхватил ее руки и с напряжением заглянул ей в глаза. Он не отпускал ее руки, и она почувствовала, сама того не осознавая, что сжимает его пальцы в ответ.

— Пока мы не выясним, кто это сделал, связано ли это с кампанией или с Мелвиллом, который был всего лишь публичной возможной целью, твоя жизнь тоже может подвергаться опасности. А если это какой-то религиозный фанатик?

Сердце Лондона стучало с бешенной скоростью, и она посмотрела в окно, на закрытые шторы, задаваясь вопросом — а вдруг там кто-нибудь скрывается?

— Я не хочу рисковать. В настоящее время — безопасность, причем круглосуточная. И это не подлежит обсуждению.

Он предвидел ее несогласие, она нахмурилась ловля себя на тревожной мысли — насколько хорошо он ее чувствует. Никто не знал ее настоящую, с тех пор, как она ушла из дома, когда ей исполнилось семнадцать, и она не была готова к тому, что происходило сейчас.

— Я не согласна с этим, — твердо сказала она.

— Это необходимо.

Он мимолетно прикоснулся к ее ладони.

— Это будет убивать меня, если я не смогу сохранить твою безопасность. Для меня это важно сейчас.

Ее сердце совершило кувырок, как акробат в воздухе, и она ласково посмотрела на него. У него быстро сменялись эмоции, взъерошенные влажные волосы, опускающиеся на шею, слегка дотрагивались до его подбородка. Она понимала, что нельзя к нему испытывать тех чувств, для них двоих не было места в этом мире, но она желала его, причем желала с такой силой, которая заслоняла все остальное — ее самосохранение, страхи и ее человеческое достоинство.

— Ты не можешь этого сделать, — в последний раз запротестовала она.

— Это мой кандидат, который втянул тебя в это. У меня есть обязательства, Лондон. Ты ведь понимаешь, что у меня повышенная ответственность? — он улыбнулся ей своей коронной улыбкой, и она растаяла, превратившись в лужицу жидкого солнечного света, а мозг наполнился похотью и дымкой желания, девичьего поклонения.

Словно он прочитал ее мысли, отразившиеся на лице, улыбка превратилась в волчью, он наклонился вперед, оставляя поцелуй на ее губах и шепча:

— Ты выставила меня недавно.

Да. И она устала от этого. Устала убегать от мира, а особенно убегать от него. Если бы только он так чертовски не настаивал. Она выпрямила спину и положила палец ему на губы, прежде чем он снова смог ее поцеловать.

— Я не могу. Я не могу этого сделать. Ты же знаешь.

Он отрицательно покачал головой, прядь волос упадала на лоб, делая его вид еще темнее и опаснее.

— Почему? Потому что думаешь, что у нас нет будущего? Или потому, что не позволяешь ему быть? Я сказал тебе, меня не интересует прошлое, и не беспокоит будущее. Я вижу перед собой удивительную женщину, которую хочу узнать — каждый дюйм, который смогу. Прошлое — мертво и уже прошло. Будущим же мы можем управлять. Я занимаюсь будущим кандидатов много лет подряд, и могу справиться с нашим, если ты позволишь мне.

Она почувствовала, как баритон его голоса убаюкивает, словно теплый кокон удовольствия, и она уже не была уверена, что сможет бороться с ним.

— Я никогда не сталкивался с проблемой, которую бы не смог разрешить, Лондон. Я могу покорить будущее, ты просто должна позволить мне, — он оставил еще один поцелуй на ее губах, она ощутила покалывание его щетины у рта, запах корицы от чая, услышала прерывающийся его вздох, растворяясь в нем.

Он продвигался вперед медленнее, чем в машине, покусывая ее нежную губу, проходясь языком по ее губам, поглаживая вверх-вниз пальцем по ее руке, бормоча про ее щелковистую кожу. Ее сердце с каждым ударом все ускорялось и ускорялось, как и в прошлый раз, когда его кожа находилась напротив ее, она возбудилась, словно он дотрагивался до ее затаенных, самых чувствительных частей тела.

Битва между столь сильным желанием и таким же сильным страхом, подталкивала ее в пропасть, из которой она была уверена не сможет уже выкарабкаться. Она схватила его за руки, боясь, ухнуться с головой в эту пропасть, понимая, что он же и подталкивал ее туда, но при этом был тем единственным, кто удерживал ее в воздухе.

Его губы путешествовали вниз по ее щеке, потом по шее, вдоль ключицы. Он прошелся по изгибу языком, скользя по трепещущей жилке на шеи. В тишине его стон, словно прогрохотал, как гром, и она притянула его ближе к себе, инстинктивно, обхватив за шею, зарываясь ногтями в спину толстого махрового халата.

Его губы следовали за руками, пока он раскрывал маленькие кнопки ее шелковой пижамы, обнажая ее груди. Она подалась вперед к его ласкам, смакуя ощущения от его шершавой, горячей руки на своей нежной коже. Она желала, рвалась к нему на встречу, и вдруг у нее сработала сигнализация. В голое раздался звоночек предупреждения, страх захватил ее в свои когти и сжал ей грудь. Она ахнула, поскольку на нее накатила настоящая паника, она почувствовала ее. Боже, она почувствовала. И с ней пришла отрезвляющая мысль, что она не может себе этого позволить, она не может себе позволить разбиться на миллион маленьких осколков, которые никто и никогда не сможет склеить снова.

В ту же секунду, как только ее желание сменилось страхом, Дерек понял, несмотря на то, что был зажат в тиски страсти, он отстранился на долю секунды, чтобы взглянуть ей в глаза, она не могла дышать.

— Лондон? Милая, что случилось? — спросил он, как только ее рука метнулась к горлу.

Она продолжала учащенно дышать, ее большие глаза смотрели на него с отчаянием. Он стал осматривать ее лицо и шею, пытаясь найти ушиб или что-нибудь еще, чтобы понять, что происходит. Затем он увидел, как побелело ее лицо. Господи Иисусе, что он сделал с ней?

— У тебя что-то болит? — спросил он, удерживая ее за плечи, чтобы она смотрела ему в глаза.

Она с трудом покачала головой, затем кивнула, готовая заплакать. Ее дыхание стало более спокойным, появился легкий румянец, и она опустила голову вниз, не в силах справиться со своим унижением. Он вдруг осознал, что это чисто эмоциональное. У нее начался приступ паники от его действий. Его сердце сжалось внутри, и он приподняв, посадил ее к себе на колени.

— О, Боже, что я с тобой сделал? — прогудел он, прижимая ее к себе, она попустила голову ему на грудь.

Он гладил ее по волосам точно также, как час назад проделывала она с ним, и окутывал ее своими объятиями.

— Все хорошо, — тихо произнес он. — Как бы то ни было, обещаю никогда не буду делать этого снова.

Рыдания прорвались наружу из самых глубин ее души, звук был наполнен такой болью, которую он никогда не чувствовал. Ее боль была настолько сильной и оголенной, что ему захотелось вскочить на ноги и раздавить незримого врага, даже если этот враг был он сам.

Постепенно ее дыхание наконец-то успокаивалось, и она расслабилась в его объятиях, он стал напевать ей песню, которую им пела мать, когда они болели или снился плохой сон. Песня была очень давнишней, такой как мир, но по сей день она успокаивала его, и на его iPod было загружено не меньше пяти различных вариаций.

— Ты мое солнышко? — спросила она слабым голосом, приподняв голову, чтобы взглянуть на него.

Он кивнул.

— Мама пела ее нам — брату и мне. Прости, я плохо пою, у нее получалось намного лучше.

Она слабо улыбнулась, и у него быстро пронеслась мысль, что он мог бы поставить целью своей жизни — заставить ее улыбнуться в полной мере, и он также подумал, что ее улыбка никогда не достигает глаз. Это было еще одним предупреждением для него, многого он не знал об этой женщине. Например, что украло ее улыбку навсегда. Или о том, что способно разбить сердце и разрушить его карьеру. И все же, он вернулся, несмотря ни на что. Вернулся в ее дом, остался с ней, переживая ее боль, как свою, ее безопасность и задаваясь вопросом — впустит ли она когда-нибудь его в свою жизнь? Он замечал предупредительные сигналы, исходящие от нее (он не дурак), но просто не обращал на них никакого внимания.