Высокое покровительство началось с того, что Сергей, взглянув на часы, спросил:

— Кажется, пора принимать пищу. Как смотрит на это мероприятие молдавский гость? Только учти, — он сразу перешел на «ты», — на мититей или костицу не рассчитывай, тем более, что сегодня, если не ошибаюсь, четверг.

— С мититеем подождем, товарищ лейтенант. Будешь в Молдавии, обязательно в Голешты съездим. Это мое родное село, возле самого Кишинева. Кроме мититеев, еще кое-что найдется. Так что приезжай, — в тон ему ответил Чобу. — А вот с четвергом я что-то не понял.

— Не понял? Тогда скажи: какой самый плохой день для рыбы?

Чобу развел руками:

— Честно говоря, никогда не думал об этом.

— Сразу видно, что «Литературку» не читаешь. — Четверг… Рыбный день в общепите. Пошли.

В огромном зале, как с удивлением отметил Чобу, было очень мало людей в форме. За столиками сидели люди в обычных костюмах, в основном молодые, совсем как в столовой какого-нибудь завода или учреждения; только женщин среди обедающих было мало.

Длинная очередь подвигалась быстро, и они, покончив с обедом, поднялись в кабинет Шатохина. Впрочем, кабинетом эту большую общую комнату можно было назвать лишь условно. Жестом показав на пустующие столы, Шатохин сказал:

— И так почти всегда. В бегах ребята. Розыскника ведь ноги кормят.

— А голова зачем? Чтобы фуражку носить? — Степан внимательно взглянул на собеседника, стараясь понять, шутит он или говорит всерьез.

— Да это я так, к слову пришлось. — Сергей немного смутился. Давай-ка о деле поговорим.

Он открыл сейф, достал лампадку и протянул ее Чобу. Маленькая лампадка утонула в его огромной ладони.

— Вот из-за этой штуковицы сыр-бор и разгорелся. Вы там у себя, небось, с ног сбиваетесь, а она уже в столице. И кто знает, где бы завтра оказалась. Очень охочие господа иностранцы до таких вещиц.

— А таможня? Там что ж, не досматривают этих самых господ? — удивился Степан.

— Таможня, конечно, контора серьезная, там не шутят. Однако провозят, например, в дипломатической почте, она ведь не досматривается. Да и не только дипломаты норовят провести. Ты и не представляешь, на какие ухищрения идут. Я тебе при случае расскажу подробнее. Интересно. Недавно вот один фирмач чуть не улетел к себе в Лондон или еще куда со старинной доской, иконой то есть, — Шатохин счел необходимым пояснить, что означает слово «доска». — И как хитро, скажу тебе, было задумано: записали старинную доску по-новой, эта мазня запросто снимается — и все. Размыли наши реставраторы — и ахнули: цены, оказывается, нет этой доске. «Иоанн Креститель» или «Ангел пустыни», называется — красиво, между прочим, звучит. Шестнадцатый век, византийская, говорят, школа.

— Постой, постой, как, говоришь, называется икона эта? — Степан вспомнил, что священник церкви архангелов Михаила и Гавриила называл в числе похищенных икону Иоанна Крестителя — по-молдавски «Иоанн Ботезаторул». — А где ее достал тот фирмач? — он с некоторой запинкой произнес незнакомое слово.

— В том-то и дело, дорогой товарищ, сами бы рады узнать. В картотеке похищенных она не числится, а купил на Большой Полянке, есть там одна контора… Все правильно оформлено. Не удалось пока, к сожалению, приемщицу допросить. В командировке она. Ну, и закрутился сам маленько.

— А может, уже приехала? Позвони прямо сейчас, а? — в голосе Чобу было что-то такое, что заставило лейтенанта сразу взяться за телефонную трубку. Уже набирая номер, он спохватился: — А в чем, собственно, дело, почему тебя так заинтересовала эта доска?

— А потому, что какого-то «Иоанна Крестителя» похитили из церкви в Молдавии. Тоже старинная была икона, священник показывал.

Шатохин, не набрав до конца номер, положил трубку на рычаг.

— Любопытно… Однако после этого не значит вследствие этого — как говорили древние римляне. Таких икон с крестителями знаешь сколько? Может, и не из вашей вовсе церкви доска.

— Или да, или нет, или может быть, — как говорят наши соседи одесситы. — Чобу сдержанно улыбнулся, еще не веря в удачу. — Звони.

Шатохин набрал наконец номер. Оказалось, что Лариса Петровна Добровольская (так звали приемщицу) уже вернулась из командировки в Суздаль и завтра обязательно будет, поскольку день приемный.

Отдел экспорта Всесоюзного художественного производственного комбината Министерства культуры СССР размещался в старинной церкви Григория Неокесарийского на улице с непривычным для уха Степана Чобу названием — Большая Полянка. Возле церкви стояла, о чем-то непринужденно беседуя, группа подчеркнуто модно одетых парней. Не прекращая разговора, они окинули Чобу и Шатохина оценивающим наглым взглядом и отвернулись.

— Барыги, перекупщики, — брезгливо пояснил Сергей. — Для них мы не представляем интереса, это они сразу усекли. В приемные дни слетаются. Воронье.

Чобу с удивлением посмотрел на своего спутника.

— Так если вы их знаете, почему не берете?

— Почему не берем? Берем, конечно, но всех сразу не возьмешь. Сам знаешь — с поличным нужно задержать, а это не просто. Осторожно работают. Приходит, к примеру, какая-то божья старушка, икону сдать хочет: деньги нужны. Здесь цену назначают реальную, как они говорят. А какая она реальная… одно название. На руках такая доска стоит много дороже. И деньги, заметь, выдают только после реализации, да еще на сберкнижку перечисляют. Пока дойдут… Тут и подкатывается к старушенции один из этих: «Бабушка, тебе за икону сколько дают?» — «Да восемьдесят рублев, милый человек». А «милый человек» вытаскивает пачку денег: «На тебе, бабуся, сто — очень мне икона твоя нравится, коллекционер, мол, я». И все дела. Понял, как это делается? Однако здесь промышляет мелкая рыбешка. Есть и покрупнее, акулы.

Заведующий отделом, немолодой интеллигентного вида мужчина, сидел в большой комнате со сводчатым, украшенным старинной росписью потолком. Стены комнаты почти сплошь были оклеены репродукциями творений Андрея Рублева, Феофана Грека и других знаменитых иконописцев. На броских рекламных плакатах слова «Русская икона» повторялись на разных иностранных языках. Степану стало как-то не по себе. В ярких красочных плакатах было что-то отталкивающее, кощунственное.

Заведующий как старого знакомого приветствовал Шатохина, который был здесь своим человеком и не обращал внимания на интерьер. Он представил своего спутника, не слишком вдаваясь, впрочем, в особые подробности.

Заведующий пожал руку Степана и, как бы прочитав его мысли, обронил:

— Это — для иностранцев, — он обвел руками стены с репродукциями. Реклама — двигатель торговли, хотя торговля у нас особая. То, что представляет художественную или историческую ценность, иностранцам не продается. Передаем в музеи. Специальная комиссия отбирает.

— Само собой, — согласился Шатохин, — но в комиссии ведь тоже люди, а людям свойственно ошибаться.

Заведующий обидчиво поджал губы:

— За все годы, что я здесь работаю, таких случаев не было. Я говорю о грубых ошибках. Конечно, можно спутать век или школу — северную, псковскую или там московскую… Ведь право подписи под иконой церковь предоставляла самым знаменитым иконописцам. А в остальном все в порядке.

— Ну и отлично, — Шатохин не стал пока посвящать зава в историю с превращением Николая Угодника в Иоанна Крестителя. — Мы, собственно, не к вам, а к Ларисе Петровне. Кое-что уточнить требуется.

Услыхав свое имя, одна из двух женщин, сидящих в другом углу комнаты, оторвала голову от бумаг, узнала Шатохина и улыбнулась. Улыбка очень шла ее миловидному округлому лицу.

Из протокола допроса Добровольской Ларисы Петровны, 29 лет, приемщика-товароведа отдела экспорта Всесоюзного художественного производственного комбината имени Е. Вучетича, образование высшее, разведена, один ребенок, не судима…