Майор ожидал, когда начальник заговорит снова, и думал: вспомнит ли он об ориентировке, о которой не успел сказать, или нет? Не мудрено и запамятовать: не из одной только Молдавии стекаются ориентировки в Московский уголовный розыск, нити многих преступлений сходятся, переплетаются в столице.

— Значит, из Молдавии, — задумчиво повторил полковник, — припоминаю. Ориентировка оттуда была… Несколько церквей там взяли. Возможно, эта штуковина — первая ласточка. Спрячь пока, — он передал лампаду Голубеву. Видать, не просто сбыть такой товар на месте. Кто, говоришь, доложил о лампадке? Дежурный по отделению? Молодчина, побольше бы таких ребят. Может, стоит к нему присмотреться — и к нам, а? Ну ладно, об этом потом. А фарцовщик, как его, Савицкий, что за птица?

— Вернее, птичка, Владимир Николаевич, птичка-невеличка, мелкая рыбешка, недоучившийся студентик. Парень скользкий, но в эту историю влип случайно, по дурости. Амбал для отмазки[15], — как говорят наши клиенты.

Ломакин недовольно поморщился:

— Клиенты, амбал для отмазки… Я же, кажется, просил вас, — перешел он на «вы», — не щеголять блатными словечками. Этак мы можем далеко зайти.

— Виноват, товарищ полковник, — растерянно пробормотал Голубев, случайно вырвалось.

— Вот-вот, случайно… Так и не заметишь, как на феню перейдешь.

Голубев в душе улыбнулся: у Ломакина тоже проскочило словечко из блатного жаргона. Полковник хорошо знал феню — жаргон или «блатную музыку», как еще называют уголовники свой язык, в котором самые обыкновенные слова приобрели новое, зловещее значение; немало было в нем и совершенно непонятных, странно звучащих слов и словосочетаний. Владеющие жаргоном пользуются в преступном мире большим доверием и популярностью. Ломакин считал, что каждый розыскник должен знать «феню», на которой уголовники договариваются о преступных замыслах, пытаются использовать на очных ставках, в письмах из мест заключения. Знание жаргона не раз сослужило хорошую службу Ломакину, а однажды спасло даже жизнь.

Однако призывая изучать язык «противника», полковник приходил в ярость, когда такое словечко невзначай проскакивало в речи сотрудника. Как вот сейчас.

— Ладно, давай дальше. — Ломакин медленно прошелся по тесному кабинету, постоял у открытой форточки. — Что предлагаешь?

— Может, возьмем этого Шнобеля… я хотел сказать — Летинского? Голубев говорил не очень уверенно, как бы рассуждая сам с собой.

— Летинского? — переспросил Ломакин. — А что это даст? Заявления от потерпевшего о мошенничестве не поступало, что весьма, между прочим, подозрительно. Какие обвинения мы можем предъявить Летинскому? Он тертый калач, его на просто так не возьмешь, это не Савицкий. Прощупать, конечно, надо, только легонько, осторожно. Главное сейчас — установить личность потерпевшего — будем его пока так называть условно. Кстати, Алексей Васильевич, надо сообщить молдаванам о лампаде. — Он помолчал: — А с этим фарцовщиком сделаем так…

Савицкий явился по первому вызову. В комнате, кроме Голубева, сидел тот же молодой человек, что и в прошлый раз, однако Савицкий не обратил на него внимания, устремив тревожно-вопросительный взгляд на майора. Тот молчал, и это молчание как бы подчеркивало важность предстоящего разговора. Наконец Голубев сказал:

— Слушайте меня внимательно, Савицкий. — Фарцовщик вытащил носовой платок, отер лоб. — Вы говорили, что запомнили внешность того человека, у которого вместе с вашим приятелем по кличке Шнобель похитили вещи…

— Да какой он мне приятель товарищ майор, — Савицкий весь встрепенулся. — И ничего я не похищал, это все он… Я у этого Шнобеля амбалом для отмазки быть не собираюсь.

— Спокойнее, Савицкий, разберемся… А пока что вы соучастник. Объективно. И чтобы выпутаться из этой истории, в которую вы влипли по своему легкомыслию, если не сказать больше, вы должны нам помочь…

— Неужели МУР, такая солидная фирма, нуждается в помощи какого-то Савицкого?

— Ну так как, согласны? Не слышу ответа.

— А что я должен делать? — нерешительно спросил Савицкий.

— Ничего особенного, не волнуйтесь, молодой человек. Брать вооруженного преступника вам не придется, — Голубев снова почувствовал антипатию к этому человеку. — С этим товарищем, — повернулся он в сторону сидящего за соседним столом молодого сотрудника, — вы походите возле комиссионок и прочих мест, которые знаете не хуже нас. Это ваш приятель, приехал, допустим, из Харькова или Перми. Коллекционер, интересуется иконами. Встретите того, у которого увели сумку — дадите знать, только незаметно, тихонько. И без фокусов, Савицкий. Вы меня поняли?

— Как не понять, если вы все так понятно объяснили, — ухмыльнулся Савицкий. Его настроение явно улучшилось. — Все будет сделано на высшем уровне. Я понимаю… Согласен.

Операция «Пентиконстарион»

Полковник Ковчук выглядел озабоченнее обычного. Настроение начальства невольно передалось подчиненным, собравшимся на оперативку.

Утром, как только полковник пришел на работу, его сразу вызвал министр. Министр настойчиво интересовался ходом расследования по кражам церквей, но ничего определенного полковник доложить не мог. Состоялся весьма неприятный для него разговор. Однако Ковчук, открывая совещание, ни словом не обмолвился о вызове к министру; он был не из тех руководителей, что перекладывают ответственность за неудачи на подчиненных, а успехи приписывают своему компетентному руководству, и привык принимать «огонь на себя». Да и понимал, что в их деле нет ничего хуже, чем дерганье, спешка, нервозность… Ни к чему хорошему это не приводит. Ковчук ознакомил собравшихся с материалами проверки ранее судимых за аналогичные преступления. Органы милиции на местах сообщали, что отбывшие наказание ведут нормальный образ жизни, приобщились к труду, компров не замечено. Эти данные как будто подтверждали и результаты дактилоскопической экспертизы отпечатков с мест происшествий. Сличение их с дактилокартами бывших преступников не выявило тождественного отпечатка.

Менее определенной оказалась разработка реставраторов церквей богомазов, как называют теперь этих недоучивщихся или спившихся художников. За славой они не гоняются, давно махнули на нее рукой, как и на талант, если таковой у кого и был. Беспокойное племя этих «божьих» халтурщиков скитается по всей стране. Выяснилось, что молдавские церкви реставрировали богомазы из Одессы и Ленинграда, Москвы и Костромы, Ростова и Ярославля… Кочуя на собственных машинах по городам и весям, они недолго задерживаются на одном месте. Поди проверь такого кочевника, где он был, что делал вчера, тем более что во многих церквах письменные договора с ними не заключаются и никто не знает даже их фамилий. В общем, сколько-нибудь существенной информации раздобыть не удалось, разве что выяснилось: двое богомазов схлопотали по пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Однако это было совсем, как говорится, из другой оперы.

Кучеренко, который вместе с Чобу только вчера вечером возвратился из командировки и не успел доложиться начальству, вместе со всеми внимательно слушал неторопливую, сдержанную речь полковника. Он излагал пока только факты, оставляя обобщения «на потом». Сообщение начальника о телефонограмме из МУРа о том, что задержано подозрительное лицо, у которого изъята лампада по их ориентировке, вызвало всеобщее оживление.

На Кучеренко, человека сравнительно нового в управлении розыска, размах, масштабы операции «Пентиконстарион», как он про себя окрестил это дело, — ему понравилось звучное, красивое слово, — подействовали впечатляюще. «Машина следствия запущена на полные обороты, — подумал он, и остановится она только после того, как будут схвачены те, из-за кого задействованы многие сотрудники органов не только в Молдавии, но и в других регионах, отстоящих от нее за сотни километров». И еще пришла не раз и прежде посещавшая мысль о том, что время гениальных сыщиков-одиночек, созданных богатым воображением Конан Дойля и Агаты Кристи, ушло безвозвратно. Он, Кучеренко, искренне увлекался похождениями этих великих сыщиков в годы юности, до тех пор, пока не столкнулся с практикой розыскной работы и не убедился, что одному человеку, даже обладающему выдающимися способностями, раскрыть сколько-нибудь сложное преступление не под силу.